Никто не знал точно, откуда пошло проклятье. Маменька, никогда напрямую не касаясь тяжёлой судьбы сына, иногда поминала всуе интриги и колдовство, насланные на фамилию ещё Бироном. Деля порой бокал вина с уже повзрослевшим Мишелем, папенька, который всегда подчёркнуто либерально относился к сыну, ссылался на случаи куда более древние. Он поминал, что не зря генеалоги утверждали, что Бестужевы именовались так от слова, значащего “неутомимый”, — следовательно, проклятие (в том, что это могло быть лишь проклятием, в семье все сходились в молчаливом согласии) пошло ещё раньше.
В удовольствиях Мишель, обделённый в детстве общением со сверстниками, себе не отказывал. Путешествовал в Париж — в первую очередь повидаться с лучшими докторами (которые тем не менее помочь ему ничем не смогли), но и себя показать. Оброс знакомыми, поднаторел в лошадях, картах, танцах. Обзавёлся другом сердца — пусть и на короткое время, ведь выдержать его положение могли немногие. И баюкая разбитые надежды и истосковавшись по дому, вернулся в Россию.
Санкт-Петербург встретил его пышностью цивилизации. Сразу поступив на службу, он с головой посвятил себя заботам поверившего в его силы полка, ведь принесение пользы Отечеству стало лучшим лекарством, способным излечить сердечные раны. Санкт-Петербуржское общество, на его вкус, ничем не уступало Парижскому: оно оказалось полно юношей его возраста, горячих, смелых и столь же изящно говоривших по-французски, так что проблем с аккомодацией у Мишеля не возникло.
Перешёптывались, конечно, переглядывались, но многолетней привычке закрывали глаза. Мишель прощал им, как учила маменька, и лишь только изредка страдал молодым организмом. Утехи плотские всё так же кончались для него прикосновениями рук, тёплыми взглядами и плечом забывшегося на миг верного товарища во время шумной попойки.
— Неужто избегают они вас из-за вашей… особенности? Или есть какой другой секрет? — сетовал Павел Пестель, с которым они весьма сдружились. Когда остальные уезжали кутить, стеснённый в средствах Павел зачастую оставался с Мишелем коротать время в съёмной квартире и всё силился разгадать его загадку.
— Мои вкусы весьма… отличительны, — отделывался пустыми фразами Мишель, крутя в пальцах недопитый бокал с вином. И не желал боле распространяться на эту тему.
С попаданием на службу в Семёновский полк жизнь его была бы совсем сносной, не встреть Мишель в нём капитана Муравьёва-Апостола — Сергея, Сержа, Серёженьку. Они сошлись, как две страницы одной книги, и мигом их крепкая дружба стала притчей во языцех у всех в полку. Да если бы только дружба — Мишель был обучен всем манерам флирта во Франции, но робкие, искренние ухаживания Серёжи также не укрывались от его зорких глаз.
Ах, как велико было томление! Если бы не постигшее его при рождении невзгодье, Мишель давно бросился навстречу объятиям друга. А так он мог лишь наслаждаться его компанией и с болью в душе ждать, когда Серёжин интерес к нему угаснет, завянет, как цветок, ведь кто всерьёз сможет им заинтересоваться, в его-то положении?
Впрочем, Серёжа был по-настоящему благороден, да и нрав ему достался решительный, так что растягивать мучения он не стал.
— Я думаю, тебе хорошо известно о моих чувствах, — просто сказал он одним вечером, когда все уже разошлись, — да я и невеликий мастак скрывать свои сердечные привязанности.
Выражение сладкой муки, исказившей его лицо, ответным уколом пронзило сердце Мишеля. Не в силах сдержать охватившие его эмоции, он вперил в него свой взгляд, боясь пропустить хоть слово. Движения губ, надежда в ясных глазах, окрасившиеся румянцем щёки — всё это захватывало Мишеля в водоворот, заставляя умирать от счастья и хвататься за голову от горя одновременно.
— Если есть у тебя ответ, не томи! — меж тем сложив руки у груди, просил, практически умолял Серёжа. — Дай знак, что я не один горю в своём безумии, что мне не привиделось!..
И столько было мольбы в его голосе, столько упования в глазах, что Мишель, сам того не ведая, схватил его за руку и сжал крепко, подтверждая всё им сказанное и сам роя себе могилу.
Последовавший за этим робким рукопожатием поцелуй был всем, о чём он мог только мечтать и чего так боялся, и разбудил демонов, с рождения живших у него под кожей. Серёжа целовал его с пылкостью и опытностью, умело раздвигал губы языком и притягивал к себе ближе нежными руками, дразнил мягко, сладко, пока Мишель и сам не потянулся к нему следом, проникая в его рот своим языком. Пламя страсти, охватившее обоих, ударило в голову не хуже шампанского, и жар, зарождавшийся везде, где Серёжа прикасался к Мишелю, потихоньку стекал дальше, накапливаясь пониже живота.
Мишель застонал и выгнулся наружу, усилием воли отстраняясь от Серёжи. Вид у того был расхристанный, губы горели поцелуями, а руки бесплодно хватали воздух там, где ещё мгновение назад был Мишель. Не любить его таким было невозможно, и Мишель прильнул к нему снова — обещая себе, что это всего лишь на мгновение, — запечатал рот жгучим поцелуем, предвосхищая вопросы.
— Мы не можем... — попытался объяснить он, — я… тебе меня сторониться надо, кто же сможет терпеть такое…
Серёжа смотрел на него глубоким понимающим взглядом, смотрел на него всего — с головы до пят — и тем самым разрывал Мишелю сердце.
— Мой милый друг, у любви не может быть преград. Если вы боитесь, я научу вас! Поверьте, нет ничего более прекрасного, что я хотел бы разделить с вами.
Он начал стягивать с себя мундир, рубашку, и от вида голой бледной кожи у Мишеля моментально пересохло во рту. Слова в одночасье покинули его. Пленённый и зачарованный, он готов был смотреть на него и на него одного вечность. Расправившись с тряпками, Серёжа взял его за руку и, переместившись на софу в дальней части комнаты, притянул его на себя, укладывая Мишеля сверху.
Они вернулись к поцелуям и робким прикосновениям, постепенно набирая смелость. Всегда такой строгий, Серёжа в постели оказался куда более говорливым, и его жаркий шёпот отвлекал Мишеля от посторонних мыслей, позволяя расслабиться и поверить, что происходящее между ними возможно. Кожа Серёжи на ощупь опаляла, и, увлёкшись, Мишель прижался к ней губами, чуть повыше сердца, оставляя свою отметину, потихоньку наливающуюся красным. Довольный результатом, он опустился ниже, втягивая в рот тёмно-коричневую ареолу соска, пока Серёжа со счастливыми вздохами шарил руками по его телу, проводил по волосам и распахивая полы одежды.
Но стоило ему потянуться к штанам, а возбуждению захватить Мишеля с головой и захотеть потянуться к нему всем своим существом, как идиллическая картина разбилась, возвращая того в реальность, и он замер, подобно застигнутому врасплох зверьку. Заметив его испуг, Серёжа успокаивающе положил руку ему на бедро.
— Не волнуйся, я не сделаю тебе больно, — произнёс он.
Как будто об этом стоило волноваться!
Столько доброты было в его голосе, столько нежности, что Мишель не мог бы любить его больше, если бы хотел, и невозможность их положения разрывала ему сердце. Застонав, он отодвинулся на другой конец софы, отгородился, спрятав лицо в руках. Серёжа не отступал, схватил его руки, целуя ладони, успокаивающе зашептал, что не нужно бояться, ведь они не будут делать ничего, чего Мишель не захочет.
И Мишель решился. Ради него он должен быть сильным.
— Пообещай, что не станешь думать обо мне дурно или иначе, — потребовал он. — Я давно смирился и решил, что я это я и, если я действительно люб тебе, ты примешь меня всяким.
Сказав это, он сам обнажился, скидывая мундир и штаны, явив миру то, что скрывал всю жизнь и чего так стыдился.
Весь род Бестужевых-Рюминых был проклят с незапамятных времён, и раз в несколько поколений у мальчика этой благородной семьи по бокам и вместо детородного органа росли щупальца. Гибкие и длинные, с круглыми присосками по всей длине, они слабо подчинялись воле своего хозяина и служили порукой, что род их потихоньку найдёт свой конец.
Проклятье, говорили одни, бесовство. Но потом привыкли и, как случалось со многим в повседневной жизни Российской империи, перемололи, проглотили и предпочли больше не вспоминать.
Всю жизнь Мишель провёл со своим пороком, игнорируемый обществом, не желающим замечать слона в комнате, а теперь, вынеся его на свет своими собственными словами, он впервые почувствовал, что его по-настоящему увидели, и невероятно испугался этого. Не отнимая рук от лица, он ждал ответа самого дорогого человека на свете. Ему казалось, он видел всё: отвращение, крики, насмешки, сквернословие. Его парижский друг был равнодушен, предпочитая не зажигать лампады, — и это, пожалуй, лучшее, что могла уготовить ему судьба.
Воздух между ними, ещё минуту назад наполненный их вздохами и влажными звуками поцелуев, нынче звенел от переживаний, но Серёжа не стал отпрыгивать и креститься. Проведя рукой выше по Мишелеву бедру, он замер в нескольких сантиметрах от отходящих от его бока шевелящихся отростков и севшим голосом спросил:
— Неужто ты думал, что мне это важно? — он решительно встряхнул головой, отгоняя нахлынувшие на него эмоции, и попросил ещё раз: — Можно я?
Мишель бессознательно кивнул, и сам не понимая, на что соглашается. Поэтому когда Сережа наконец-то поднял руку и прикоснулся к нему там, это ощущение стало шоком для них обоих. Он трогал их, как играл, и когда они как будто заинтересованно вытягивались навстречу. За первые же несколько минут он научился с каждым новым движением извлекать из Мишеля слабые стоны, будто настраивая его на слух, как какой-нибудь диковинный инструмент.
— Научи меня, — попросил он, и когда Миша судорожно схватил его за запястье, прижимая к себе плотнее и сминая твердеющие щупальцы, добавил: — А я научу тебя.
Они снова повалились на софу, Серёжа упал на него сверху, целуя и отвлекая от невероятности происходящего. Как у него под рукой оказалось масло — Мишелю было неведомо, неужто готовился? Он задрал ногу Мишеля выше и отвёл в сторону, целуя в коленку. И прижав смазанный скользкой жидкостью палец между ягодиц, вставил сразу по фалангу. Мишель сжался от неожиданности, и из многочисленных отростков брызнул любовным соком, пачкая Серёже пальцы другой руки.
Серёжа засмеялся от удивления и поднёс перемазанные в прежде им невиданной жидкости пальцы ко рту, пробуя языком на вкус.
— Держи меня крепче, — предложил он, — если хочешь.
И Мишель застонал, потянулся вперёд, оплетая Серёжу со спины, вдоль стройных бёдер и, захваченный невиданными ему ранее ощущениями, расслабился, разрешая вторгнуться глубже в своё тело. Один палец сменился двумя, тремя, и каждое своё движение Серёжа сопровождал нежными поцелуями, словами любви и восхищения, так что когда пришло время для проникновения. Мишель окончательно потерял голову, превращённый этими умными руками и губами в податливую массу.
После такой тщательной подготовки первый толчок вглубь был безболезненным, хоть ощущения и были непривычными. Но выражение благоговения и бесконечного удовольствия на лице Серёжи стократ окупало возможный дискомфорт. Мишель развёл ноги шире и притянул его к себе, принимая на себя вес любимого, и теперь встречал каждое новое движение ответным движением своих бёдер.
Серёжа продержался недолго, да и любовь их не была соревнованием на скорость, и наконец излился внутрь, бесконечно шепча имя Мишеля, словами вторя бешеному стуку его сердца.
— Теперь твоя очередь, — произнёс он отстраняясь.
Мишель счастливо вздохнул, уже довольный произошедшим, но охотно потянулся руками, готовый любить сидящего над ним Серёжу. Неожиданно тот отстранился, отмахиваясь от него, как от надоедливой мухи, и велел ещё раз:
— Нет-нет, давай без рук. Дотронься до меня ими.
Мишель вспыхнул моментально, просто представив подобное непотребство. Он привык пренебрегать своим состоянием, забвенье было лучшим решением, но ещё никто не обращался к нему с такой просьбой. Дотронуться до Серёжи — так! Об этом подумать даже было противно.
Но у Серёжи, кажется, было другое мнение, и он снова навис над ним, целуя и подчиняя своей воле. Мишель подался вперёд в ответ, вновь забываясь в том светлом тепле, что несли в себе Серёжины поцелуи, и очень удивился, когда его схватили за запястья, вытягивая руки над его головой, и плотно прижали к подушкам.
— Держи руки здесь, — попросил-приказал Серёжа и снова выпрямился, отстраняясь и дразня. Не отводя взгляда от Мишеля, он провёл руками по своему торсу, погладил шею, спустился веером пальцев по ключицам, задевая соски и притягивая взгляд к твёрдому животу. — А теперь дотронься до меня.
Мишель пискнул, но рук не опустил, подчиняясь и передавая контроль. Вместо этого он зажмурился и потянулся сознанием к той части себя, которую игнорировал всю свою двадцатилетнюю жизнь, и отдал ей первый мысленный приказ, представляя и призывая проклятое тело наконец-то послушаться себя.
— Щекотно, — через несколько минут напряжённой паники вдруг хохотнул Серёжа над его головой, и Мишель тут же в испуге распахнул глаза.
Вид завораживал. Тёмные полосы щупалец гротескно смотрелись на фоне белоснежной кожи Серёжи, оплетая его живот, руки и бёдра. Каждый раз, когда Мишель пытался переместить их или с их помощью приласкать любимого, круглые присоски с постыдным звуком отлеплялись от кожи, оставляя после себя бледно-розовые круги отпечатков, и смоченные собственной влагой, похожей на пот, ползли дальше.
Серёжа вначале с любопытством наблюдал за происходящим, балуя и потакая свойствам Мишеля, но чем дальше, тем больше он втягивался в происходящее, возбуждаясь снова и двигаясь на его бёдрах в такт изучающим его отростками. Следуя за потоком мыслей Мишеля, один из них поднялся достаточно высоко, чтобы дотронуться до его левого соска, того, где раньше тот оставил свой след губами. Серёжа охнул и зажмурился, втягивая воздух сквозь зубы, но довольная улыбка на его губах и постепенно вновь твердеющий член не оставляли сомнений в том, что это были звуки наслаждения.
— Умоляю тебя, будь смелее, — просил он, не осознавая, кажется, что лежащий под ним Мишель потихоньку сходит с ума. Он никогда не позволял себе чувствовать так много. Отрицая часть себя, он терял многое — и только сейчас понимал, сколь скудна до этого момента была его жизнь. И он любил Серёжу за это открытие, дико, необузданно, нуждаясь в нём, как в воздухе. Но вместо того, чтобы пасть в его объятия, тот только гипнотизировал его взглядом, так что Мишель не смел ослушаться приказа и только смотрел, как тот стонет, втягивая второе щупальце в свой бесстыдный рот.
— Научи меня, — уговаривал он, — как касаться тебя, как любить тебя.
И Мишель, как слепой котёнок, послушно шагал в бездну, в которую утягивал его этот голос. Стоило подарить ему малейшую надежду, как он поверил, что всё, казалось раньше невозможным, теперь принадлежит ему — нужно только руку протянуть, а таких возможностей у Мишеля как раз было с избытком. Он притянул Серёжину руку вниз, к паху, заставляя его обратить внимание на пульсирующий отросток у себя между ног — значительно короче, чем все остальные, но толще, тяжелее. Серёжа дотронулся до него, лаская, и Мишель резко выгнулся, толкаясь в руку, заполняя и пачкая собой его ладонь, стоило тому рефлекторно сжать пальцы вокруг его плоти.
Серёжины глаза блеснули радостным узнаванием.
— Я думаю, мы оба знаем, что делать, mon cher, — сказал он и кивнул на склянку с остатками масла. — Поможешь мне?
Растягивать Серёжу щупальцами было не в пример сложнее, чем принимать его пальцы часом раньше. Эмоции затапливали Мишеля по самую кромку. Нахмурившись от напряжения, Мишель представлял, что хочет сделать, но очень боялся навредить, и Серёжа наклонился к нему ближе, смахивая пот с его лба и осыпая лицо Мишеля тысячей поцелуев, пока тот, сделав глубокий вдох, наконец не улыбнулся ему в ответ. Внутри у него было тесно, жарко, и ощущать это через ненавистные ранее отростки было так странно, но так, так чувствительно.
— Тебе неприятно? — обеспокоенно спросил Мишель, стоило Серёже нахмуриться, когда он добавил между его ног ещё одно тонкое щупальце к его собратьям.
— Мне… — Серёжа беспомощно оглядел себя, разводя руками в стороны: в развороченной постели с другом, растрёпанный и возбуждённый уже сверх меры, усыпанный засосами и к тому же увитый тёмными щупальцами, как из какой-то пугающей сказки. — Я люблю тебя, mon cher. Но мне кажется, сил моих надолго не хватит.
Серёжа сел повыше и опускался на него сам, контролируя скорость и глубину проникновения. Мишелю оставалось только стонать в голос и поддерживать его со всех сторон сначала щупальцами, не давая завалиться с софы, а затем, наконец получив от него разрешение, — руками. После столь длительного воздержания его пальцы, длинные и ловкие, вдруг прибавили в чувствительности, и он никак не мог перестать гладить Серёжу по бокам, рёбрам, широко разведённым в сторону бёдрам, наслаждаясь ощущениями его влажной кожи и чувствуя, как двигается над ним его сильное тело.
Оргазм подступил незаметно, пронзая тело Мишеля как выстрел, и он кончил, заполняя того длинными пульсирующими толчками и на мгновения теряя связь с действительностью. Серёжа вскрикнул и от неожиданности всплеснул руками, теряя опору, но его подхватили, заботливо укладывая сверху разгорячённого тела Мишеля.
— Присоединяйся ко мне, — сорванным голосом позвал его тот.
— Только вместе, — попросил его Сережа, раскрасневшийся, взмокший, прекрасный, и, окрылённый успехом, Мишель заменил свой опавший орган на длинные боковые щупальца и в несколько мощных толчков помог ему достичь пика.
— Миша… — имя звучало признанием, печатью, кольцом, навсегда связавшим их вместе.
Последовавшая за ним тишина звенела в ушах, и Мишель не мог её нарушить, лишь только дышал, пытаясь унять своё рьяно бьющееся сердце, пока случившееся медленно, но безудержно переворачивало весь его мир с ног на голову. Серёжа лежал у него на груди и, кажется, теперь тихо дремал, обессиленный тем, что произошло между ними. Обвив его спящее тело всеми доступными ему конечностями, Мишель бережно стерёг его сон и в душе клялся, что не позволит более мнению других диктовать их счастье.