запах табака заполнил небольшое подсобное помещение похоронного бюро, и ханамаки сразу захотел выйти, вдохнуть побольше холодного зимнего воздуха в лёгкие, но упрямо остался сидеть на стареньком столе. как минимум, побег – не выход, а как максимум он слишком долго ждал этого момента, чтобы отворачиваться из-за привлекательно торчащей во рту сигареты. вместо этого макки обхватил её пальцами, вытащил под удивлённый взгляд из-под расслабленных бровей, и затянулся сам, почти сразу оглушая комнату хриплым кашлем.
— ты это зачем? — матсукава спрашивает действительно удивлённо, но не забирает сигарету, лишь глубоко вдыхает гнилой аромат табака, — не любишь же.
такахиро и сам хмурится, отбивая сожженный кончик о край стола, а затем резко тушит, на что получает недовольный возглас:
— да ну тебя, это последняя была. я и так без денег в этом месяце, а в следующем мне к тебе ехать, — мужчина ловит его за руку, тянет ближе на себя, наконец полностью погружая макки на колени. тот щелкает пальцами перед самым носом, привлекая к себе внимание.
намёк был понят моментально: иссей откидывает голову назад, ощутимо щелкая костями, и полностью предоставляет возможность разглядеть собственную шею со всех сторон. ханамаки льнет к ней, проводит холодными пальцами по дрогнувшему адамовому яблоку, чуть прикусывает мягкую кожу. это априори любимая часть их ежемесячных встреч, когда матсукава расслаблен, тягуч и поддатлив, а не воспользоваться им – настоящее преступление. словно зверь, вцепившийся в долгожданную добычу среди голодного геноцида, макки целует распаленными губами, неторопливо и невесомо, пока не кусает с большей силой, чем вызывает у иссея недовольный выдох. тем не менее чувства по-настоящему выражаются только в плотно сжатых руками бёдрах, да так, что такахиро невольно ерзает, чувствуя ответное желание.
после шеи идёт линия подбородка, изумительно абстрактная, такая, что и нарисовать не стыдно. горячие губы встречаются с ледяной кожей и ощутимой щетиной, и, в отместку за подобное расточительство, макки кусает вновь, теперь уже подбираясь к уголкам губ. но не целует – целоваться здорово, конечно, но это они успеют и позже. через десять минут матсукаве выходить на работу после перерыва на обед, если губы распухнут, то вечером никто его за это по головке не погладит. буквально.
— предвижу всё: вас оскорбит
печальной тайны объясненье.
какое горькое презренье
ваш гордый взгляд изобразит!
чего хочу? с какою целью
открою душу вам свою?
иссей хрипит, останавливаясь, дабы помочь расстегнуть свою же рубашку, и незатейливо ведёт широкими ладонями под слишком тонкие для такой погоды штаны, обтягивающие и притягивающие всякий взгляд. невольно становится интересно – это он на все встречи с любовниками надевает, или матсун просто особенный?
— какому злобному веселью,
быть может, повод подаю.
стихи вызывают смех, но такахиро это вовсе не останавливает. наоборот, кажется, настроение поднимается на новый уровень, и он с удовольствием оставляет краснеющий след чуть ниже ключицы. руки блуждают по открывшейся груди, а чужие, царапающие короткими ногтями, бесстыдно цепляются за бедра и забираются под боксеры.
— случайно вас когда-то встретя,
в вас искру нежности заметя,
я ей поверить не посмел:
привычке милой не дал ходу;
свою постылую свободу
я потерять не захотел.
еще одно нас разлучило…
ханамаки быстро надоедает ждать, хотя фактически первым начал эту мучительную игру в «кошки мышки». но раз уж здесь борьба за первенство, то именно он опускается на пол, привставая на коленях, и тянет чёрные джинсы иссея на себя. правда железная пуговица больно царапает по пальцу, но матсукава наклоняется вперёд и целует место с появившейся полосой, смачивая подушечки пальцев своим мокрым блуждающим языком.
— ото всего, что сердцу мило,
тогда я сердце оторвал;
чужой для всех, ничем не связан,
я думал: вольность и покой
замена счастью. боже мой.
как я ошибся, как наказан.
ханамаки замечает пропущенную строку, но успешно это игнорирует: помнит как в прошлый раз, ещё во время старшей школы, матсун не смог выговорить фамилию упомянутого героя. тогда макки не выдержал и засмеялся, полностью разрушая долгожданный момент. но сейчас его рот чересчур занят, чтобы поддеть любовника воспоминанием.
— нет, поминутно видеть вас,
повсюду следовать за вами,
улыбку уст, движенье глаз
ловить влюбленными глазами, — иссей срывается на стон, с силой сжимая деревянный стол, и полостью сжевывает последнюю строку, — внимать вам долго, понимать
душой всё ваше совершенство,
пред вами в муках замирать,
бледнеть и гаснуть… вот блаженство.
если ещё повспоминать, то на ум сразу бросается простая истина – матсукава ненавидит трахаться на работе, но иногда слишком поздно это осознает. примерно тогда, когда такахиро уже разгорячен и прекрасен, привлекая своими выпирающими тазовыми косточками. а все потому, что продолжить говорить стих ему не дают, ровно, как и получить ожидаемое удовольствие от поддевающего его макки. слышится стук в дверь, но приоткрывается лишь слегка сразу торжествуя:
— матсукава-сан, там снова хорикоши-сан пришла. ей что-то не понравилось в новом гробу почившей матушки, — слава богу, в которого иссей не верит ни единой частью души, что у их нового работника не хватает смелости зайти в помещение. но, стоит сказать, такахиро это нисколько не смутило, он только сильнее задвигал языком и головой, позволяя сжать светлые волосы в кулак. «держать голос» звучало как мантра, озвученная в десятый раз за прошедшую секунду.
— скажи, что я подойду к ней через минут, — и он правда держит, тон не меняется с рабочего ни на долю процента. думается, это уже проявление настоящего опыта. в конце концов, их не раз заставали здесь в самом разном положении. вплоть до только что ушедшего работника. как это раз? пятый? неплохо держится.
исключительно последнее, о чем думает матсун вместе с резким выдохом, это об упомянутом сотруднике, потому что буквально чувствует чужое горло и не сдерживается на этот раз, берет в собственные руки процесс. глаза застилает скорая пелена, и мужчина перестаёт сжимать с былой силой. только невесомо тянет на себя, зная, что макки поддается чему угодно сейчас, и выцеловывает его губы мокро и пошло, причмокивая так, как если бы ел отличный стейк из мраморной говядины.
в голове все отсчитывается положенная минута, прежде чем матсукава наконец выпускает любовника из хватки. зрачки сужены, губы опухли и покраснели, взгляд затуманен желанием как и потряхивающие руки, но иссей только наклоняется, чтобы потрепать по волосам, и бросает со смешком:
— справишься без меня, макки? — торопливо застегивает пуговицы рубашки, наблюдая за отразившимся осознанием на лице такахиро, и про себя проговаривает все проклятия мира
мало того, что у него был отличный настрой продолжить их встречу несмотря на окончание перерыва, так и эта приставучая хорикоши-сан надоела до невозможности. все заглядывала и заглядывала пару раз на дню, один раз даже предложила встретиться с её одинокой двадцати летней внучкой.
— вот мудак, — бросает макки беззлобно, помогая с нечаянно оторванной нижней пуговицей, — не хочешь же ты сказать, что поедешь хоронить чью-то матушку прямо сейчас?
матсукава искренне смеётся, подходя к двери, а на конец бросает:
— но так и быть: я сам себе
противиться не в силах боле;
всё решено: я в вашей воле,
и предаюсь моей судьбе.