Голова болела.

      Стоило Аджаю проснуться, как он еще в полудреме осознал, что голова болит не столько от удара, сколько от нервного срыва. Он не вспоминал о бункере – чисто физически сейчас не мог.

      Кровать была тёплой, как и всё остальное тело. Аджай поворочался слегка и понял, что его греет его куртка, его штаны, его носки, и даже его обувь. Его не переодевали. Единственное, что не позволяло ему спать, это пульсирующая боль во лбу.

      Тело Гейла достаточно быстро справлялось с ранами и синяками, даже полученными совершенно недавно, особенно если у Аджая было хорошее настроение. Это было одно из лучших качеств его тела. Должно быть, оно приспособилось к тому, что редкие всплески эмоциональности Аджая зачастую приводили к таким печальным результатам. Разум и тело ходили под ручку, у них были свои страсти и интриги, обиды и ссоры, но так и так, в итоге они выполняли свою работу.

      Аджай чувствовал, будто в нём живут двое совершенно разных человека, которые одновременно с тем являются одним целым. И это озадачивало его. Но не сейчас – сейчас он отдыхал.

      Он нащупал мягкое теплое одеяло, явно ручной работы. Такое лежало дома у его родителей на кровати, он знал это. Открыв глаза он увидел перед собой красно-зеленые стены, горки книг, ослепляющую лампу, тумбочку и красное мягкое одеяло. Он протер глаза, и с удовольствием остался бы на кровати, вжавшись в тёплую постель, потягиваясь, растягивая момент, если бы что-то не гнало его отсюда. Какое-то... тревожное, противное ощущение.

Противное к самому себе.

      Вдруг, где-то спереди, со стороны его ног зазвучала мелодия, по своему размаху и одновременно с тем консервативности напоминавшая гимн. Слегка была похжа на гимн США, или Англии. Даже что-то от СССР, он не мог понять конкретно что это. Привстав с кровати он ощутил тяжесть, но тяжесть отдавала приятным успокоением, мягкостью и спокойствием.

      Чем чаще Аджай характеризовал какую-либо атмосферу как «спокойную», тем чаще он чувствовал себя затюканным, задерганным животным. До чего его довело всё это, если простая тишина была для него сродни блаженству.

      Среди мутного окружения он увидел окно. На улице был вечер. Помимо окна его внимание привлек телевизор, на экране которого была надпись: «обращение начнется через 30 секунд!». Он и проигрывал музыку. Обращение? Обращение Пэйгана? Да ну, неужели? Не он ли называл телевиденье бесполезной тратой времени? Или произошло нечто столь важное?

      Аджай ощущал себя странно. Его вышибло из колеи. Он не знал, к чему прислушаться. Внутри головы мысли о том, что всё это чепуха и золотой путь надежен и непокорен злой судьбе, всё еще перекрывал это чувство. Чувство дежавю. Какая разница между золотым путем и армией короля, если и те, и те продают наркотики, ставят под угрозу своих бойцов, убивают кого хотят и имеют у себя в лидерах таких же недальновидных людей, которые неспособны понять, что за столько лет записи Мохана могут не иметь никакой ценности? Что наркокартель мог спокойно переехать, а заместь него поставили бы больницу? Почему нельзя хотя бы проверить?

Почему?

      Почему Мин и то на их фоне выглядит как самый аккуратный человек в мире? Самый зацикленный на собственных бойцах? И с почему Пэйган конкретно сейчас кажется Аджаю чем-то... совершенно отдельным?..

Отдельным от... всего этого. Войны, армии короля... Он чувствуется как совершенно отдельная персона.

Аджай и сам себя таким считает. Но ведь это правда! Он не принадлежит никому в этой войне... А Мин?

      Раздумывая о военных делах, он сел на край кровати, напротив телевизора и втупился во временные помехи.

      Аджай лишь сейчас понимал. Армия короля не только имела у себя неограниченный запас оружия и ресурсов, но также им повезло иметь самое безжалостное и беспринципное пушечное мясо, которое можно было в любой момент пустить в расход. У золотого пути не было такой привилегии, чуть ли не после каждой смерти устраивались похороны, в то время как солдаты Армии короля максимум могли закопать товарища. Не больше.

      Если золотому пути было не выгодно и крайне тяжело морально терять бойцов, то в армии короля работали такие отморозки, каких даже сам Пэйган не мог представить. И сравниться с ними тоже вряд ли мог. Зато им они не были нужны, они с легкостью избавлялись от собственных людей. Потому что они могли себе это позволить. Потому что Пэйгану на всё это откровенно насрать. Он хочет взять своё и в итоге уйти, ему это не нужно. Как будто у него нет того, что смогло бы уничтожить золотой путь. Однажды он уже истребил всех националистов в Кирате, и если бы он не помог Мохану как раз-таки они бы и правили страной. Аджай находил в этом схожесть.

      Мин хотел забрать то, что ему было нужно, и уйти. Аджай хотел того же самого. Эта война просто шутка. И это самая грандиозная шутка из всех, которых видел Аджай. Он мог бы засмеяться. Но настроения не было совершенно.

      Помехи прекратились. Громкий писк, и экран телевизора показал следующее: Пэйган, в своём обычном наряде, стоял на фоне гор Кирата. Перед ним, прикрывая половину его тела, стоял гроб. Ракурс был такой, что можно было увидеть содержимое гроба. Там лежало тело, полностью накрытое белоснежной простыней. В районе лица на простыне находилось большое кроваво-бардовое пятно, от которого текло пару капель. Аджай знал, что там лежало, и лицо его окутала ужасная боль.

«Жители Кирата...

Я не хочу омрачнять для вас этот вечер, но вы уже итак знаете, что двое суток ранее нас настигла страшная трагедия. Конечно же, никто и не спорит – Золотой путь вновь нанес удар по нашей сплоченности. Но на этот раз их террористические действия дотронулись дло священного»

Он дотронулся до гроба.

«...До наших детей.

Раньше я еще мог представить себе границы их слабоумия и сумасшествия, но отныне они для меня совершенно непонятны. Они говорят, что несут за собой правду и добро, но какой смысл в их и без того глупой битве против здравого смысла, если от этого умирает свет Кирата, его жизненная энергия, непорочная и девственно чистая...»

      Аджая колола каждая его фраза. Прямо туда, в сердце. Он злился на Мина, но по-настоящему винил только себя.

«...Вы сами знаете, что несмотря ни на что, я позволял им жить. Я не пускал в ход свои настоящие силы, как Тигр оставляет свои зубы напоследок, предпочитая использовать когти...»

Слово «тигр» из уст Пэйгана звучало величественно.

«...И я был к ним снисходителен настолько, насколько мог позволить себе, одновременно не подвергая опасности вас самих. Но это – последняя капля. Я не намерен более терпеть подобное. Я собираюсь изничтожить Золотой путь всеми возможными способами на протяжении этого полугодия, начиная с завтрашнего дня. Будет введен комендантский час, ужесточены меры, возможен легкий упадок экономики. Но мы все с вами знаем:

Это во благо Кирата»

      Было ощущение, будто нужно еще что-то сказать. Но Пэйган просто повернулся, сошёл с трибуны, оставив чувство того, насколько он был серьезен. Даже после того, как прервалась трансляция, музыка на экране не начала вновь играть, как это обычно бывает. Была лишь тишина и он, Аджай, один. Он больше не ненавидел. Он устал от этого. А после гнева и торгов, обычно, ты хочешь просто сесть и избить себя. Потому что ты мудак, - так ты считаешь.

У Аджая был повод.

Он потер переносицу и глубоко вздохнул. Вскоре с первого этажа послышался шум.

- ...Нам не стоило посылать его туда, – раздался голос Сабала. – Он очень эмоционален в последнее время. И ненадежен. Я так и знал, что что-то пойдет не так.

«Да пошёл ты,» – подумал Гейл. Его не волновало, что они здесь делают – очевидно, следят за тем что бы он проснулся.

- У Аджая нет стимула нам доверять, я думаю, – голос Амиты. Всё такой же деловой и бессмысленно серьезный, – Он и сражается только из-за чувства долга, которые можно очень легко пошатнуть, и денег, которые можно тут и там отыскать. А ведь эти деньги могли пойти в бюджет Золотого пути. Думаешь, он стал бы нам помогать, не получая ничего взамен?

      Аджай, даже скажи она это ему в лицо, не стал бы сейчас спорить. Всё на что его хватало, это даже не злость – это устало посмотреть в сторону прохода к лестнице на первый этаж и вздохнуть. Это была неправда. Он помогал им за идею. Деньги – это плата за оружие и медпомощь, которую он сам же себе и оказывал. Что это за претензии на пустом месте?

- Амита, давай не о деньгах. Ни один человек добровольно не согласится на невыгодные для него условия. Это нормально...

- Ой, вот ты первый, кто крепко верит в его надежность, да, Сабал?

- Амита.

- Особенно после той истории с Полом, ага.

- Ну почему ты такая стервочка иногда, а?

      Снизу всё затихло. Лишь какие-то хихиканья, и то самые тихие, которые практически невозможно различить помеж других звуков.

Аджай открыл глаза и встал с постели.

- Сейчас всё такое напряженное... – Амита.

- Да. Ни одной минуты спокойного сна. Ни вздоха, ни рыка. Всё стало таким сложным.

- Но, главное... это иметь плечо, на которое можно оперется в эту самую... напряженную минуту.

- Да...

      Аджай шёл тихо? Или громко? Он и сам не слышал. Просто шёл вниз. Ему было тошно от этого места. От самого себя. Ему хотелось пойти куда-нибудь. Куда угодно. Ему бы хотелось сейчас оказаться в маленькой хатке.

      Спустившись по шаткой лестнице, нетвердыми шагами, он обернулся чтобы увидеть лидеров Золотого пути. Обернулся чтобы увидеть Амиту и Сабала, а увидел мужчину и женщину, охваченных то ли страстью, то ли простой любовью. Это выглядело как объятия, только к тому же они целовались.

      Аджай не знал, как на это реагировать. Хотя бы теперь было понятно, почему оба взрослых человека с огромными политическими разногласиями больше не ссорились. Любовь. У Аджая были личные терки с понятием любви, хотя прямо сейчас он был слишком «никаким», чтоб испытать хоть что-то, помимо недовольства таким непотребством в своём собственном доме.

Он мог бы скончаться там, наверху, пока здесь внизу они бы целовались, а ведь дело могло зайти и дальше.

- Ну что за... – Аджай не мог найти слов.

      Завидев его, парочка разошлась. Они очень резко отскочили друг от друга, тревожно посмотрев на Аджая. Будто бы он направил на них пулемет за то, что они просто поцеловались. Хотя Аджай действительно был возмущён. Но возмущала его не столько их внезапная страсть, сколько то, как они облажались вчера. Или... позавчера? Аджай не знал, сколько он спал. Амита вытянула одну руку вперед и начала:

- Аджай, послушай, я и Сабал имели на всё это повод, наша симпатия зародилась уже давно.

- Я просто не понимаю... – он взмахнул руками, опустил голову и протронулся к ней. Больно.

- Политические разногласия не давали нам выпустить свои чувства в полной мере, но поверь мне, всё это не на пустом месте... – слова Амиты звучали уверено, но она была еще уверенней. И всё-таки, Аджая волновало не это.

- Как вы можете управлять целой организацией, я просто недоумеваю!

- Я прошу тебя, успокойся, – Амита скорее успокаивала себя, нежели Гейла.

- Аджай, не нервничай! – Сабал вновь вмешался в игру.

- Я не нервничаю, я правда не понимаю. Как вы можете управлять чужими жизнями, если неспособны элементарно разобраться с собственными чувствами?!

- Аджай...

- Да пошли оба! – Аджай прошелся до двери, открыл ее и вышел во двор.

- Вернись в постель...

Он не стал этого слушать.

      Аджай захлопнул за собой дверь, выйдя на улицу. Единственным светом для него сейчас был фонарик, подвешенный под выступающим балконом со второго этажа. Внутри дома слышались встревоженные голоса и топот. Но за ним никто не пошел.

      Ночь опустилась на Кират, а здесь она была густой, тёмной и холодной. Хищники опасались этого гиганта, накрывавшего всю страну, поэтому ночь была временем мелких животных, насекомых, травоядных и в принципе... Мирных животных. А также пьяниц и торгашей, что предпочитали переходить с места на место по ночам. Аджай не знал, что чувствовал к ночи. Он больше ничего не хотел знать или... чувствовать.

      Он снял фонарик и побрёл с ним, сквозь ночную тишину, сквозь темноту к тому месту, что Сабал брезгливо называл «пивнухой», и которое сам Аджай звал «домом». Он начал пить не так давно, всего с месяц назад, а уже знал, где нужно покупать хотя бы приемлемый алкоголь. Многие шептались, кто-то говорил, что Аджай Гейл сдулся, кто-то с жалостью думал, мол, работа сломала. Но Аджай знал правду, точнее, знал что произошло, но не знал почему он так поступил тогда, с Полом. Не знал ответа и уже и не искал его, предпочитая топить мысли об этом в пиве, которого и врагу не пожелаешь.

      Вночи изредка на пути могли встретится конвои, или машины простых работяг. Одна из них была доверху загружена вещами, и чуть было не сбила Аджая, хотя это скорее было похоже на приступ паники. Должно быть, люди переезжали. Ночью, чтобы не было видно. И испугались Аджая, возможно перепутали с солдатом Армии короля. Весьма вероятно.

      Аджай довольно нескоро дошел до Керса – путь был долгим, тело всё болело, горло иногда инстинктивно сжималось, когда Аджай вспоминал хватку того ненормального, что схватил его за горло в бункере. Потому шёл он медленно, иногда перебиваясь приступами удушья и панической атаки. Керс был небольшой деревушки, где обычно и ночевал. Тут было самое нормальное пиво и самая удобная хатка, где можно было переночевать. Аджай предпочитал Керс любым другим городам, помимо Банапура из-за его швей и Тиртха из-за его изобилия цветов и трав. Но швеи в Банапуре уже не казались такими добродушными, а Тиртх из-за обилия вокруг диких зверей не был никогда безопасным в принципе. Так что оставался лишь Керс.

      Выпивку он приобрел в самом ближнем баре: бутылку "Дядюшки Сэма", которого, по заверению бармена, привезли совсем недавно, во что Аджай откровенно не верил. Но и ругать бармена за вранье не было ни сил, ни охоты. Аджай был расстроен, и также был расстроен тем, что расстроен. Порочный круг, с виду весьма смешной. Он понимал, что бездействует и слишком много о чем думает, вместо того чтобы иметь здоровый сон и крепкие нервы. Чтобы иметь возможность защитить эту страну. Она для него было всё-таки не пустым местом. Здесь жили люди. Здесь жили живые люди, которые нуждались в защите.

      И всё-таки, иногда Аджаю казалось, в защите нуждается он сам. Но матери больше не было. Двоюродный брат скончался уже давно. А ведь даже он мог помочь. Амите и Сабалу было не до него. У них были собственные... дела.

Как же это противно.

      Аджай не смог допить и половины бутылки, когда добрался до ночлежки. "Пиво", как его обозвал бармен, было таким крепким, что не сложно было догадатся, что это была простая водка, в которую подмешали саму малую дозу наркотиков. Даже на наркоту пожлобился. А что за спирт? Небось медицинский.

До чего докатился Аджай? Этого ли хотела Ишвари?

      Аджай задумался о Лакшмане... Аджай отмахнулся от этого, не видел этого больше, но горькое чувство окутало его изнутри. Добравшись до двери он уже был весь в панике, в страхе, по его лицу стекал пот, на него будто бы нападало всё, всё вокруг было к нему враждебно. Всё вокруг готово было разорваться в кровавом фонтане, каждого из жителей разорвало бы на части, голова бармена разлетелась бы, вывалив мозг и кровавую кашу из мяса и кусков черепа просто на прилавок.

      Аджай будто бы почувствовал, как к месту этому что-то подъезжает. Он влетел внутрь помещения, захлопнул дверь, закрыл на защёлку, свалился на кровать и начал дышать часто и жарко. Горло сжало какое-то странное чувство, будто его и правда кто-то душил. Аджай спохватился, вылетел из хатки, засунул два пальца себе в рот, две секунды судорог и всё содержимое желудка Аджая вылилось на землю, в кусты. Там было не так много.

      Блевать чем-то жидким было гораздо более приятней, нежели едой. И несмотря на то, что Аджай еще раза два проворачивал это, в хатке, на кровати странный препарат мучал его еще две минуты. Две адских минуты, наполненных галлюцинациями. То ему кажется, что снаружи кто-то кричит, то в окне стоит тень его матери. Или двоюродного брата. Или еще какого-то мужчины, непременно смотрящего на него снизу-вверх. И это было не ощущением того, будто бы он презирал Гейла. Было ощущение, будто он был выше Аджая, гораздо выше. Аджай не сразу узнал в нем Мохана, а когда узнал, тень будто бы попыталась выбить окно, и в следующую секунду оказалась внутри дома. Аджай тогда отвернулся к стене и закрыл глаза, дрожа и истекая потом от непреодолимого страха. Страха... чего? Он не мог понять. Он просто боялся.

      Когда его более-менее отпустило, он смог лечь на кровать практически полностью, за исключением свесившейся с постели ноги. Он позволил ноющему телу немного отдохнуть. От препарата ломило мышцы. Он был достаточно сильным, чтобы в бою забыть о всякой боли, да и тело старалось заживить раны, но конкретно сейчас он не был в бою... и сомневался, что вообще сможет туда вернутся.

      Что с ним стало? Солдат золотого пути, сын его предводителя, неспособен даже элементарно выдержать сами условия войны. Изнеженное дитя Америки... никогда не дрался, но никогда не был неженкой. Никогда не заводил друзей, в нем никто и не нуждался помимо семьи. Никто помимо матери и... знакомого матери. Дерка. И помимо них - никто. Помимо них никто и не казался равным ему, равным достаточно, чтобы понять его. Аджай еще будучи маленьким решил для себя - в этой жизни доверять нужно только себе и своей семье. Единственным. Но что делать, если семьи нет, а себе доверять уже невозможно? Невозможно доверять этому самовольному пьянице, который освободил Пола! Просто взял и освободил де Плера, отвёз в аэропорт, просто поддался на уговоры!

Как можно винить Сабала в недоверии, если Аджаю и правда нельзя было доверять?!

- Какой же я мудак... – прошептал он одними губами. Аджай снял перчатки, дотронулся до бороды. Провёл рукой. Приятное покалывание.

Аджаю хотелось чуть ли не плакать. Почему он такой? Почему стал таким?

Что с ним происходит? Ему захотелось себя утешить...

…

..

.

.

..

…

      Под репертуар ночной тишины и тихих разговоров людей в соседних домах, ночное спокойствие, которое правда, Аджая не убаюкивала боле, раздался неприятный писк и последующие за ним помехи.

- В последнее время, – его голос звучал серьезно-грустно, слегка не так, как обычно, – я стал... таким сентиментальным! – он резко повысил голос на последнем слове, но в конце всё-таки убавил громкость. – Я понимаю, что под утро я этого даже не вспомню... никогда ничего не помню под виски. Ты пробовал здешние виски? Дикость, а не алкоголь... и всё-таки, я хотел бы сказать тебе много чего, Аджай...

      Он прислонил рацию к уху, убрав руки от штанов. Ему стало еще более досадно и стыдно за свои действия, будто его застукала за этим Ишвари или тот самый двоюродный брат, Дерк, но больше всего ему было стыдно перед собой. За своё... ребячество.

- Ты можешь не верить мне, но я всегда считал тебя особенным мальчиком. Родился на истоках войны, среди взрослой ругани и нашего... «любовного треугольника». Не имел друзей, приятелей, интереса к всему этому скоту... насколько я знаю по записям школьного психолога... эта женщина, кстати, прекрасно дерется и громко защищается, не представляю как им удалось ее похитить... Ух... прозвучало так хищно. Прости...

Это было мило. Со стороны Пэйгана, разумеется.

- Я... хотел сказать, что ты просто замечательный юноша. Красивый, строгий и вместе с тем эмоциональный, очень стойкий и упрямый... В тебе так много противоречий, но я полюбил их всех. Конечно я считаю тебя своим сыном. Своим ребенком, Аджай. Удивительным мальчишкой, которым всем хочется хвастаться... Но, полагаю, затрагивать эту тему сейчас неуместно. И вновь - извини!

Его голос был уже более певучим. Должно быть, Пэйган слегка протрезвел.

- Ты хороший парень, Аджай. Правда... очень хороший. Ты особенный. Такой... какой не была Лакшмана. Грубо это говорить должно быть, о покойных либо хорошо либо никак, но мне бы хотелось чтоб ты это услышал...

Аджай слушал.

- Ты уехал сопливой малявкой, – Аджай поперхнулся, – а вернулся крепким мужчиной. Умным и красивым. У тебя всё будет хорошо. Я люблю тебя, Аджай. По-своему, заковыристо, вычурно, но люблю.

      Что-то внутри закололо. Это чувство. Его эмоции были словно нечто жидкое, что залили в блюдце, и сейчас туда резко влили еще ведро каких-то других, и они, после громкого всплеска, своевольно плескались в этом блюдце, выливаясь наружу.

Аджай дотронулся до щеки и в горле будто встал ком.

Неужели он такой? Такой, каким его описывает Мин?

- Иногда ты буквально разбиваешь мне сердце, честное слово. Особенно это было больно, когда я прислал тебе тот прекрасный костюм, сшитый моим кутюрье специально для тебя. А ведь там еще была наша с тобой совместная фотография! Я специально распечатал ее и поставил в рамку, думал, ты оценишь... А ты просто взял, покопался в одежде и выкинул посылку в озеро! Ну что за детские игрища?!

Аджай хихикнул, слегка улыбнувшись на пару секунд.

- Но... я понимаю тебя. Я тебе враг, как сказали эти... двое. Как ты сам решил, как решил твой отец, как позволила этому случится твоя мать... Она правда совершенно обо мне не говорила? Не суть. Аджай, я просто не могу донести эту мысль... Даже когда ты был маленьким, я не питал к тебе такой явственной любви. Хоть засыпь тебя ею, ты вряд ли откликнешься, но я хочу чтоб ты о ней знал. Не знаю зачем. Просто знай. И если что, используй против меня, мой мальчик. Тебе всё можно.

      Аджай хмыкнул. Мин умел говорить так, чтобы это пробивало всякую защиту. Умел влюбить в себя даже мимолетными речами, которые вскоре скиснут, станут смотреться глупо и сентиментально. Этот приём редко действовал на Аджая, но всё-таки и он не был железным.

И всё-таки, речи Пэйгана звучали даже забавно. Гейлу стало легче. Хотя внутри и плескалось подозрение. Мин вряд ли врал, но это звучало так странно...

- Как бы я хотел сказать тебе всё это в лицо, смотря в твои глаза, обнимая тебя, как тогда, когда ты только приехал... Но былое не вернуть. Остается лишь надеяться, что ты, мой мальчик, однажды позволишь этому случится. А если и не позволишь – ну и на черта мне оно тогда надо? Запью нормальным виски, расслаблюсь, попытаюсь забыть... Хотя, может, и не забуду. Как не забыл Ишвари... Ишвари... да.

      Аджай стыдливо вытер слёзы. Пэйган и правда отличался от всех них. От золотого пути и армии короля, от ее приспешников, от жителей Кирата. От Сабал и от Амиты. Он был похож исключительно на себя.

Но он прекрасно понимал Аджая. А тот очень, очень любил внимательность. Аджай будто был попал вновь в свою скромную семью.

- В общем... не знаю даже, слушаешь ты или нет, но я всё сказал. Вроде ничего больше нет, поэтому я, пожалуй, начну прощаться. Спасибо. что приехал сюда, Аджай. Среди всей этой беготни нам обоим следовало бы друг друга иногда... развлекать, - он чуть приблизился к трубке и прорычал, - Или выбешивать.

Аджая прожгло от этого рычания, и это всё равно не было негативной реакцией.

- Спасибо, что ты здесь, мой мальчик. Я сильно по тебе скучал.

      Рация запищала. Линия "5GH" была на месте, но связи по ту сторону не было. Аджай вытер оставшиеся слёзы грубыми ладонями, отложил рацию. Ему было легко. Как же это всё было странно, и вместе с тем... прекрасно. Аджай готов был даже поблагодарить Мина, но он попросту не смог достать рацию – он заснул прежде, чем идея благодарности успела стать необходимой.

      Он спал. А в доме его шарились совершенно чужие люди. Сын Мохана нашёл приют в совершенно другом месте, обрёл покой с совершенно другим человеком. Но разве это не было чем-то естественным?