Быть незаметно умирающим — это исключительно нервирующий опыт. Жутко раздражает, когда люди приходят и говорят с тобой, обнимают тебя, заявляют, что они рады, что ты наконец-то вернулся к «нормальному» состоянию, но при этом не понимают, что ты умираешь.
Странно и слишком трудно это понять или объяснить даже не из-за бессилия, а из-за того, что люди могут быть настолько жалкими в своем отчаянии, что попросту не поймут тебя.
Проблема в том, что все пытаются объяснить смерть эмоциями, хотя, на самом деле, это можно было бы понять лучше, если изменить восприятие.
Это… диссонанс, когда всё вокруг кажется слишком ярко окрашенным, но всё так же бессмысленно тусклым. Когда каждый смех звенит — глухо и резко; когда каждая улыбка выглядит как разорванная рана от острого ножа, высеченная на уродливом, фальшивом лице. Это ужасно, но пугает ещё больше то, что это не вызывает никакого отклика.
Ни вздрагиваний, ни сморщивания, ни даже смеха.
Кажется, никто и не возражает, вместо этого утверждает, что ты всегда был «довольно безэмоциональным».
Но это не было правдой, и никто не знает эту самую правду. Единственный человек, который когда-либо знал его настоящего — умер от его собственной руки.
Но это именно то, что значит умереть: утрата выразительности и рассудительности — просто ровный гул небытия. Когда ты не можешь собраться с эмоциями, чтобы даже побеспокоиться о чём-то. Слишком устал.
Он смотрит в окно и видит на улице двоих котов — братья. В шутку дерутся, но не слишком грубо. Облизывают друг друга, когда устали и ранены.
Что ж. Это, конечно так, но не всегда.
Просто потому, что иногда смерть — это как тело, сжигающее жизнь изнутри. Густой пепел покрывает всё твоё горло и язык, а горький, едкий привкус заполняет твои ноздри и душит, душит, душит. Но это всё только внутри, остальные этого не видят. Люди вокруг лишь кричат: «Всё кончено! Ты вернулся!»
И даже если они не видят ожоги, если твои страдания им безразличны, если не могут признать реальность как реальность, а смерть как смерть, то зачем с ними связываться?
Зачем говорить людям, что ты горишь заживо, пытаясь попросить помощи, если всё, что они хотели — это твоё бездыханное тело. Ведь потом они будут улыбаться и делать вид, что «всё отлично!»
И рядом с тобой они только для того, чтобы сказать себе «Да! Мы спасли его!», даже если ты не спасён. Ты только умираешь: сначала медленно, а потом твоя жизнь близится к концу всё больше, всё быстрее.
И ты скорее умрёшь в одиночестве, среди водопада с проточной водой и тенистыми деревьями.
Ему бы такое понравилось… Вот почему и похоронен под одним из самых ароматных чайных деревьев рядом со спокойным водопадом, а вокруг его могилы столько печатей, сколько только существует. Здесь он неприкасаемый. Никто не сможет трогать и шантажировать его, манипулировать им, заставлять выполнять приказы, угрожая его братом.
В покое. Наконец-то.
И независимо от того, какая грёбаная катастрофа обрушилась на мир в этот раз, каждый месяц, с тех пор, как узнал самый худший секрет во вселенной, он исчезал, чтобы попасть туда.
Один, потому что больше никто не достоин.
Он собирает чайные листья, заваривает и молча приносит их с тарелкой данго. А на фоне только грохочущие волны у берега и слезы на его лице.
Это ужасно, потому что ты не буквально одинок, ты действительно задыхаешься в людях: все лезут к твоему лицу, насильно заставляют улыбаться, щекочут так, что тебе приходится смеяться.
Но как эти недолюди могут сделать кого-то одиноким?
Хах.
Может… ты всё ещё одинок, потому что тебе улыбаются не люди?
Это грёбаные гиены.
Но… это тоже не совсем правда, это — отличная метафора.
Безусловно они люди. Кто же ещё может быть таким пустым, грубым и высокомерным кроме человека? Липнут к тебе и докучают. «В чём проблема? Просто забудьте обо всём! Надень протез, женись, заведи детей и будь счастлив, как все!»
Её улыбка будто умоляет его, губы приоткрыты, а руки сведены вместе, чтобы подчеркнуть талию (словно это имело какое-то значение).
Их сенсей смотрит на это и, скрывая свою улыбку под маской, задаётся вопросом: «Почему он просто не женится на ней? Если он находит в этом грёбаный цирк, который раздражает, то почему не уйдёт?»
А ему нужно пойти к водопаду. Он не хочет ни её, ни кого-либо ещё.
Они не достойны.
По крайней мере, гиены. Ведь когда ты видишь их, кружащихся вокруг тебя, они пытаются схватить тебя, убить тебя или съесть тебя — что угодно. И эти гиены тоже знали: они не будут пытаться заставить тебя улыбаться и «любить их достаточно, чтобы остаться».
И гиены были умны. Если бы они увидели, что ты задыхаешься от воздуха — от густого пепла и дыма, — то поняли, что с тобой что-то не так. Они бы убежали от тебя, пока ты умираешь. Но так даже лучше.
Потому что это люди. Да, они глупы. И что ты мог сделать? Вырвать свой поганый язык и повеситься на нём? Вытащить свои горящие лёгкие на пол, чтобы они горели и шипели на глазах у всех?
Ну, по крайней мере, тогда все узнают, что ты умираешь.
Но ты не можешь сделать даже это, потому что пламя и его горение внутри тебя — невидимы: их чувствуешь и видишь только ты.
Но это не важно. Не стоит недооценивать разум. Ты действительно умираешь, когда чувства и последствия реальны.
Спаситель Конохи достаёт протектор и изображает на лице что-то, что должно быть похоже на улыбку. Теперь он как никогда близок к своей мечте — стать хокаге. Осталась лишь поддержка со стороны главных кланов: Нара, Абураме, Хьюга. И в итоге он собирается жениться на этой довольно улыбающейся наследнице спустя долгое время, когда он делал вид, словно не заметил тогда её мелочного признания. Поистине непредсказуемый притворщик, потому что он всё ещё любит его, а не её.
Он улыбается в ответ и берёт повязку, пытаясь не засмеяться слишком громко.
Он бы посочувствовал ему, если бы всё ещё был способен на это. А тот должен был быть не таким глупым, как выглядел.
Он должен был знать, что эта богом забытая, извращённая деревня в конце концов обманет его, и не важно: «Спаситель» он или нет.
Это оказалось сюрпризом. А запах золы, пепла и гари тем временем стал настолько привычным, что почти перестал ощущаться.
Но он определенно есть, потому что этот знакомый запах горящей плоти теперь чужой, а не твой.
Голубые глаза блестят от нарывающихся слёз, а пальцы дрожат.
Ну конечно.
Разве это жестоко — не заметить кого-то горящего заживо? Или жестоко — видеть это, но ничего не сделать?
Он уходит, потому что у него назначена встреча у водопада, на которую опаздывает.