Умирать страшно

Падать… приятно? Это странно, но не страшно. Почему-то он этим даже наслаждается, но это ровно до тех пор, пока Лаббок не понимает, что падение с такой высоты не переживет. Холод перестает быть приятным. Зеленые волосы, направляемые сильным потоком воздуха, бьют по щекам, капюшон, повинующийся тому же самому ветру, закрыл затылок, натянулся чуть ли не до глаз. Но в голове тихо, только одна мысль нарушает молчание: «Я так не умру». Оставалось придумать план, но незачем сомневаться в удаче. Все получится. 

Он натянул очки и приступил к плану собственного спасения. Теперь все в его руках. 

Лаббок с усилием перевернулся, на это ему потребовалось немало сил, все-таки сопротивление воздуха не делает ситуацию лучше. Холодный, по-настоящему морозный ветер ударил в лицо, заставив скривить лицо и плотно сжать губы. Парень инстинктивно схватился за куртку, не желая с ней расстаться. Ноги его обмякли, а руки теперь мертвой хваткой вцепились в Тейгу. Даже смешно, как мало у него возможности порадоваться, что Сюра повержен. 

Нитей не хватит на беспроблемное приземление. Это жалкое количество едва ли может сейчас спасти Лаббока, но сдаваться не вариант. Ему еще рано умирать. Думать нужно быстро. 

Он летел в сторону деревьев. Сосен, там сосны, лысые и высокие, они не спрячут от преследования, но могут помочь приземлиться, если грамотно использовать все то, что с ним осталось. Хорошо, осталось поймать момент. Лаббок приготовился; он расслабил руки, подумав, что так ему будет легче избежать переломов и растяжений. Море в голове успокоилось, наступил штиль. Лаббок интуитивно понял, что нельзя цепляться за стволы сразу, нужно подождать, даже если его заметят так и так, плечи хотя бы не вырвет из суставов. Нити вцепились в сосны, до Лаббока доходил треск веток и древесной коры. Напряжение в плечах отдалось страшным жаром. 

Мысли наводнили сознание в тот момент, когда он, уже зацевшись, смотрел перпендикулярно вниз на голую землю. Все те удачные моменты, спасшие его от неминуемой гибели, стали пробегать перед глазами, пока тело, шокированное и замершее, тряслось, поддаваясь холоду и ужасу. Невидящие глаза уставились вперед, пока разум справлялся с наплывом неприятных идей. 

Когда пришел в себя, Лаббок понял, что завис в шести-семи метрах от земли. Чудо. Гребаное чудо, никак иначе, он не должен был это пережить. На лице расползлась улыбка. 

Нити не порвались, что радовало. Но он не мог знать, сколько еще они выдержат. Лаббок уже переставал чувствовать пальцы, так что решил, что пора спускаться. Легко сказать, а еще попробуй сделать, но у него все шло довольно неплохо, если учитывать, насколько он сейчас не в состоянии скоординированно двигаться, и насколько сильно болели руки. 

Сначала Лаббок услышал отдавшийся эхом треск, что, в общем, не удивило — нить срезала кору с деревьев, что бы он не делал. И это бы оставалось чем-то неважным, если бы не обмякла рука, не расслабилась бы вся правая сторона тела. Лаббок только успел понять, что нить не выдержала и порвалась, как со всей силы врезался в ствол другого дерева. Воздух выбило из легких, дышать резко стало нечем, а ладонь начала выскальзывать из перчатки. Пока по всему телу пробегал жар, пока плечо, казалось, медленно и мучительно вырывалось из сустава, он успел только сдавленно прокричать, забыв об эхе, как и о том, что нужно скрываться.

Он пытался цепляться ногами за ствол, пытался сделать что-то, но не преуспел, тело не слушалось, бунтовало, требовало кислорода, которого неожиданно стало остро не хватать. И он снова, черт его дери, падал. А судьба с юмором. 

К моменту, когда, вероятно, все кости в его теле разбились об отсыревшую песчаную землю, он потерял сознание. Умер в боли и страхе. 

***

Ему самому это было бы стыдно признать, но Лаббок боялся, что не увидит ничего, если откроет глаза. Он должен принять собственную смерть, обязан быть готов пожертвовать собой ради общего блага. Но нет, пытается как может, чтобы вывернуться и вернуться. 

Он не открывает глаз. Не признает запаха дома, не признает боли по всему телу, не признает яркого света, проникающего через веки. Лаббок отказывается говорить с собой о всем том, что помнит, что точно не мог выжить, он продолжает молча надеяться, что это последние секунды в сознании, что сейчас все окончательно потемнеет, а иллюзии — попытки умирающего сознания забыться. Вся жизнь проносится перед глазами, точно. 

Но он все еще дышит. Боль до сих пор мучает, может, даже сильнее, чем раньше. Лаббок лежит на чем-то мягком, окружен чем-то пушистым. Так и чувствуешь себя в раю?

Он решился скорее от скуки и мучительности ожидания, чем от чего-либо еще. Веки медленно размыкаются, Лаббок моргает пару раз, прежде чем, сощурившись, рассмотреть окружение. Нет. Нет, это не рай. Он отвергает это чувство, но облегчение заливает страдающее тело, принося секундное духовное умиротворение вполне себе реальным увечьям. 

Он жив и не знает, что чувствовать по этому поводу. Лаббок не может подняться, попытавшись двинуть рукой, он чуть не откусил себе язык, стараясь не завопить от неожиданно сильной боли. И по прошлому опыту он точно может сказать, что все не станет лучше через месяц или два. Станет бременем для Ночного Рейда. 

Кто его спас? Кто поймал? Тацуми? Вполне возможно, но все же возникали сомнения. Он бы вряд ли словил кого-то, упавшего с семиметровой высоты.

Ответ пришел вместе с ней. Леоне ворвалась без предупреждения, как обычно. Лаббок не станет ничего обсуждать, не станет мешать другим своими переживаниями, главное сейчас — разобраться с телом, разум подождет.