***

      Светало, утренняя осенняя прохлада пробирала до костей, когда Шеннон возвращался из города в усадьбу. Сорвавшись вслед за Джеком, он не озаботился одеться теплее: жилет и батистовая сорочка почти не согревали. Но Шеннон отнюдь не мёрз, его грели жаркие воспоминания прошедшего свидания. Касаться седла промежностью было больно. И в то же время сладостно. Точь-в-точь как тогда, после их первого раза…

      Шеннон поставил Ориона в конюшню и, не скрываясь, деланно ровной походкой, с гордо поднятой головой, прошёл в дом и поднялся в свои покои. Слуги, накануне отлучки не сводящие с него глаз, сейчас или спали, или нарочно не показывались, — Шеннон не стал думать об этом. В спальне он разделся, небрежно бросил одежду и завалился спать. Дверь, ведущая в графскую спальню, была приоткрыта, но за ней не раздавалось ни звука. Об этом Шеннон тоже не стал думать.

      Проснулся он после полудня в тревожно-прекрасном настроении: события прошлой ночи будоражили кровь, а грешное отверстие, двукратно отлюбленное большим членом, приятно побаливало. Шеннон вытянулся в постели и улыбался, глядя на солнечные блики, рассыпанные по узорчатым обоям. Опустил руку под одеяло, развёл бёдра и всунул палец в припухший анус. Скользко и влажно… Частичка Джека всё ещё с ним… в нём… Тревога, увы, не поднимала настроения, ласкать себя не хотелось. Шеннон вздохнул: предвиделся тяжёлый разговор с Уимси. Нужно смиренно пережить этот неприятный эпизод. Во что бы то ни стало достоверно изобразить раскаяние и ни в коем случае не доводить графа до принятия радикальных мер. Нельзя допустить собственное изгнание из столь богатой кладовой знаний.

      Чутко прислушиваясь к звукам из соседней спальни, Шеннон тихо поднялся с постели. Слугу вызывать не стал, самостоятельно оделся и умылся, стараясь производить при этом меньше шума и оттягивая встречу с его светлостью как можно дольше. Расчёсывая волосы, заметил, что дрожат руки. Мысленно обругал себя: «Кролик трусливый! Напортачил, а отвечать боишься? Джек бы тебя презирал за это!» И с размаху бросил щётку для волос на паркет. Тяжёлая серебряная щётка создала требуемый грохот, дверь в графские покои распахнулась, но вместо ожидаемого благородного лика предстало постное лицо камердинера. Шеннон поднял щётку и невозмутимо поинтересовался:

      — Его светлость у себя?

      Пожилой слуга, как обычно, не выказывая внешне никаких эмоций, чинно ответил:

      — Милорд с утра уехал на охоту в соседнее поместье, его пригласили. К ужину быть не обещался.

      Шеннон кивнул и отвернулся, с негодованием глуша свою позорную радость: объяснения с его светлостью откладывались до ночи, а то и до завтра.

      Весь день Шеннон провёл за учёбой: фехтование, иностранный язык, любимая химия, чуть менее любимая биология. Оцарапал руку до крови, порвал рукав сорочки, учился отражать удары, выучил склонения глаголов и узнал очень неприличное слово на чужом языке, провёл опыт и пронаблюдал экзотермическую реакцию, разбил колбу с кислотой, припрятал несколько листьев коки — учебный день прошёл насыщенно. Однако, проспав завтрак и проигнорировав обед, к ужину Шеннон здорово проголодался и с небывалым аппетитом набросился на еду. Благо, его светлость отсутствовал, блюсти хорошие манеры было незачем, о «клистирной» диете никто не напоминал, поэтому Шеннон наелся от души. Как только он вышел из-за стола, сразу почувствовал необычайную сонливость. По всей видимости, внезапно нагруженный желудок отнял всю энергию организма на собственные нужды. Шеннон еле дотащился до своей спальни и, не в силах раздеться, бессознательно упал поверх покрывала.

      Проснулся он, похоже, опять около полудня. День был пасмурный, а потому по освещению комнаты определить время оказалось затруднительно. Голова раскалывалась, словно с похмелья, и не желала поворачиваться к часам на камине. «Я же с маскарада не напивался, что это?..» Шеннон сделал усилие, со стоном повернулся и чуть не вскрикнул от боли: левая ягодица горела нещадным огнём. «Неужели граф меня спящего выпорол?..» Улёгшись под одеялом на другой бок, Шеннон притронулся к своему телу и обнаружил себя полностью раздетым. Ягодица казалась вспухшей и горячей на ощупь, прикосновения к ней вызывали ещё большее жжение. «Если бы граф выпорол, то по всей площади задницы, не ограничиваясь половиной», — мудро вывел Шеннон и, пересилив боль, поднялся с постели. Сдерживая кряхтение и желание заглянуть себе за спину, он доволок своё нагое скрюченное тело до зеркала и повернулся к нему левым боком. Уже заранее представляя, что он там увидит, Шеннон всё равно ужаснулся отражению: ягодица «украшалась» — нет, не выжженным клеймом, как он ожидал, — а тёмным рисунком. Это же… punctation… punctures. Шеннон видел подобные сизые картинки на коже моряков. Татуировка — вспомнил он современное название своего позорного украшения. Чернильного цвета рисунок размером с половину ладони занимал самый верх ягодицы сбоку, ближе к бедру. Монограмма из переплетённых букв WR. Уимси Роберт. Шеннон мрачно усмехнулся: «Спасибо, милорд, что не все ваши имена, звания и титулы вписали, а то и спины бы моей не хватило». Кожа вокруг татуировки покраснела и опухла, но вензель проступал чётко, и выполнен он был вполне… красиво. Где же такой мастер сыскался? За неимением времени явно не из столицы приглашённый, а срочно найденный в окрестностях. Вспомнив, сколько времени понадобилось Уимси, чтобы обсудить с цирюльником его стрижку, Шеннон подивился быстроте принятия нынешнего решения. Очевидно, гнев и жажда наказания подстегнули уверенность графа и ограничили его творческую фантазию. Унизительное клеймо могло быть гораздо витиеватее, и располагаться где угодно на теле провинившегося любовника: на спине, плече, на груди, животе, да хоть на лбу.

      Шеннон смотрел на свою клеймённую задницу и не мог определиться: хочется ли ему устроить бунт в защиту неприкосновенности своего, и без того поруганного, подневольного тела, или пошло всё к чёрту? Голова, больная после лошадиной дозы снотворного, ничего толком не соображала и просилась обратно на подушку. Шеннон вернулся в постель, удобно устроил свои больные места, накрылся одеялом, поразмышлял о способах выведения подкожного рисунка и снова уснул.

      С его светлостью Шеннон встретился за ужином. Сидеть на стуле «помеченным» задом было довольно болезненно, но он не подавал виду и незаметно опирался на правый бок. Будучи уверенным, что наказание графа тем и ограничится, Шеннон почти успокоился. Если для Уимси клеймение имеет важное значение, то пусть наслаждается. У него и книги в библиотеке все до единой помечены вычурным экслибрисом.

      Аппетита не было, сонная одурь ещё не покинула организм окончательно, Шеннон через силу впихнул в себя несколько кусочков ростбифа и заграничного мягкого сыра и налегал лишь на вино. Уимси молчал, это не было редкостью, он часто бывал задумчив, особенно когда пребывал во власти поэтической музы. У Шеннона сыр застрял в горле от его нежданной фразы.

      — Если попробуешь избавиться от татуировки — тебе наколют другую. Не пытайся даже.

      Шеннон отпил вина, сыр проскочил. Всё ясно: слуги доложили графу о его сегодняшнем времяпрепровождении в библиотеке, где он выискивал любую информацию о подкожных рисунках и красителях, применяющихся для этих целей. Крайне удивлённым голосом произнёс:

      — Разве возможно от неё избавиться? Срезáть кожу или выжигать кислотой, уверяю вас, я не собираюсь.

      Уимси успел узнать Шеннона довольно хорошо и иногда отличал его игру. Стоило признать, мальчик был не по годам талантливым актёром.

      — Не собираешься, я надеюсь. Также не надо втирать грязь, доводя до загноения. Ты знаешь, чем чреват сепсис.

      Шеннон в очередной раз убедился, что Уимси — достойный соперник по интеллекту. Тот продолжил:

      — Пока кожа не заживёт — ты будешь находиться под постоянным присмотром слуг. В твои обязанности входит беспрекословное подчинение лечебным процедурам. Не прикасайся грязными руками, не мочи водой, не отрывай корочку с раны. Если мне доложат о твоих попытках вредительства — пеняй на себя. Завтра с утра я уезжаю на несколько дней в северное графство. Ранее я рассчитывал взять тебя с собой, посмотреть море, сходить под парусом на острова… Но раз уж дальняя дорога тебе пока противопоказана, увы, ты остаёшься. Обещаю взять тебя в следующий раз.

      Уимси поднялся из-за стола. Ласково похлопал Шеннона по плечу, пожелал спокойной ночи и удалился. Шеннон облегчённо вздохнул: уф, его самовольное свидание с Джеком окупилось малой кровью — всего лишь принудительным «прослушиванием поэмы» и «лишением десерта».

***

      Шеннон, как больно мне оттого, что я не могу писать тебе писем, и в то же время, какое это благо. Мне пришлось бы тебе лгать, а я не желаю этого. Пусть уж лучше ты будешь пребывать в неведении.

      Месть Уимси настигла меня на месте службы, куда я, восстановленный в рядах армии и в звании капитана, прибыл через месяц. Вместо обещанного госпиталя и должности доктора меня ожидал приказ с назначением на передовую. Я уверен, что Уимси не планировал этого изначально, он поменял свои указания относительно моей судьбы после нашего с тобой прощания. Командующий даже невзначай проронил: дескать, нам гораздо потребнее доктор, нежели пушечное мясо в офицерском мундире. Нет, Шеннон, не думай, я ни в коей мере не жалею о том свидании, воспоминания о нём согревают мне душу — и тело, чего уж лукавить. Служба меня не пугает, ты помнишь: я вовсе не новобранец. Меня пугает только одно: как гнев Уимси отразился на тебе. Не приведи господь, он изгнал тебя из своего дома. То было бы прескверно. Куда ты подашься? Я боюсь представить, до чего может довести тебя юношеская самонадеянность и нехватка опыта. Я лишь уповаю на милость его светлости; мне кажется, что его чувства к тебе глубоки и серьёзны, тебя он любит, в отличие от всех своих прежних пассий. Ты такой, Шеннон… тебя невозможно не любить. Ты необычный, ты особенный, ты исключительный. Мне кажется, графу льстит обладание тобою. Надеюсь, что теперь, когда меня нет рядом, и тебя некому сбивать с толку, ты будешь счастлив и устроен.

      Дьявол! Я лгу сам себе! Я не хочу, чтоб ты был счастлив… без меня…

***

      Джек, если бы я имел возможность написать тебе письмо — сейчас бы я этого сделать не смог: переломал бы все перья, порвал бумагу и разбил чернильницу о стену. Меня переполняют гнев и обида: как Уимси посмел направить тебя на поле боя? Он же обещал тебе должность доктора в госпитале, ты должен лечить раненых солдат, а не идти под снаряды, пули и штыки. Уимси сегодня донёс до меня эту подлую новость, я зол и взбешён. Но больше всего я злюсь на себя самого: в этом только моя вина, это я необдуманно примчался к тебе в гостиницу, и это я остался на ночь… А расплачиваешься ты. Как же в тот миг мне желалось высказать графу всю правду о наших с тобой отношениях, о том, как мне приятно заниматься любовью с тобой и как безрадостно — с ним. Если бы не ты и не страх за тебя, я бы так и сделал — пусть хоть кнутом порет, хоть выгоняет, но я трусливо придержал язык. Ведь, как выяснилось, власть и знакомства Уимси простираются далеко за пределы Королевства, и я не могу подвергать тебя ещё большей опасности. Я ввязался в игру, правила которой установлены не мной, я их только принял. Приходится играть по правилам Уимси. И я выдержу до конца, во что бы мне это ни стало. Сегодня мне дали понять: намеренные провокации не прощаются. Мне придётся проявить всё своё мастерство, лишь бы гнев сменился на милость, и ты вернулся живым с той проклятой войны.

      …чёрт! Как проявлять мастерство, как задабривать графа, если уже месяц он ко мне не прикасается?.. По всей видимости, я нахожусь в этаком карантине. Его светлость, наверное, брезгует и ждёт, пока последняя твоя молекула не улетучится из моего тела. Или ожидает, когда полностью заживёт клеймо, чтобы всласть насладиться своими владениями. Клеймо… что же мне делать с ним?.. Я не желаю носить его пожизненно, так же, как и быть вечной собственностью Уимси. И я не осмелюсь показать эту позорную метку тебе…

***

      — Шенни, скоро Рождество. Ты думаешь о подарке для меня?

      Уимси игриво подмигнул и поднёс к губам бокал с вином. Они ужинали вдвоём, впервые после очередного наезда гостей. Шеннон оторопел, о подарке для его светлости он, само собой разумеется, и не помышлял. Что можно подарить вельможе, у которого есть совершенно всё и даже ты сам принадлежишь ему? Если только набить чучело свиньи и украсить его клеймом с графской монограммой.

      Уимси понял его замешательство и разрешил проблему сам.

      — Я заказал подарок для нас двоих. Его должны привезти из дальней восточной страны как раз к Рождеству. Я с нетерпением жду. Если ты благосклонно примешь его — это и будет лучший подарок для меня.

      Больше Уимси не проронил ни слова об этом загадочном подарке «для двоих». Шеннон перебрал в уме множество вариантов, в том числе и из рода постельных утех, но ничего, что могло бы вызвать графское нетерпение, в голову не пришло. Получив тавро на круп и тем самым познав непредсказуемость Уимси, Шеннон уже и не знал, чего ещё можно от него ожидать. Лишь понадеялся, что ничего страшного и унизительного быть не должно. В последнее время их отношения казались совершенно безоблачными, его светлость даже словом не намекал на прошлую провинность Шеннона, любя его, как и прежде: регулярно, с желанием, попеременно то в зад, то в рот. Разве что стал ещё больше уделять внимания его ягодицам, целуя и покусывая их, особенно помеченную левую. Татуировка зажила, покрылась нежной прозрачной кожей, тёмный тонкий рисунок вензеля проступал ярко и чётко: W, словно извивающийся подлый спрут, охватывала стройную невинную R.*

      Уимси не вытерпел до Рождества и преподнёс долгожданный подарок уже в Сочельник утром. Сразу после совместного завтрака в постели, он вскочил, накинул халат на голое тело, вернулся сияющий, словно именинник, сел на постель рядом с Шенноном, отодвинул в сторону поднос и водрузил ему на колени большую плоскую деревянную шкатулку, похожую на те, в которых хранятся дуэльные пистолеты.

      — Открой.

      Не веря, что в ящике и впрямь находится оружие, коим необходимо стреляться, Шеннон щёлкнул парой замочков и поднял крышку. Боже… чёрт. Утопленные в бордовом велюре лежали отнюдь не длинноствольные изящные пистолеты, а столь же длинные изящные… хм-м… стеклянные члены. Три штуки. Трёх калибров: тонкий, потолще и самый толстый. Прозрачные, полые, в натуральную величину, с мастерски проработанной выступающей головкой. Тут же возникший порыв — рассмеяться весёлым смехом, Шеннон сдержал, задумался и обомлел: ему предстоит ощутить это в себе. Иначе в чём смысл подарка? Не любоваться же на искусную работу восточных мастеров-стеклодувов. Он поднял невинные глаза на Уимси.

      — Роберт… а почему «на двоих»? Вы говорили, что подарок нам обоим. Это как?..

      Уимси ласково улыбнулся, придвинулся ближе, приобнял Шеннона за плечи и доверительно зашептал ему:

      — А вот так, мой ангел…

      Он аккуратно вынул средний фаллос из велюрового гнезда, положил его на ладонь и огладил.

      — Смотри, как он красив… Какая тонкая работа: венчик, бороздка, жилки… и идеально гладкий при этом. Видишь, в основании отверстие и пробка? Внутрь наливается тёплая вода, плотно закупоривается, снаружи смазывается благоухающим маслом и… А дальше лишь сплошное наслаждение. Ты спрашиваешь: почему на двоих? Поверь, эта вещица доставит огромное удовольствие нам обоим, когда ты её распробуешь. Я страстно мечтаю видеть, как ты будешь с ней забавляться. Стоя на коленях или лёжа на боку… вонзать в себя то медленно, то быстро, по основание или только вершинкой… И стонать в упоении… Шенни, я возбуждаюсь от одних лишь фантазий! Видишь, насколько я жажду этого чувственного зрелища. Обещай меня им порадовать — это и будет твой подарок мне на Рождество. Жаль, что мы не можем отдаться наслаждению прямо сейчас, скоро церковная служба, нам надо поторопиться. Во время празднования нам тоже не уединиться… Мы посвятим этому завтрашний вечер. Я весь в предвкушении! Вставай! Нам скоро выезжать.

      Уимси сбросил с себя халат, вмиг появившийся слуга подал ему бельё, его светлость принялся одеваться, укладывая полувставший член в отглаженные кальсоны. Шеннон выскользнул из постели и исчез за дверью своей спальни. Он избегал красоваться нагим телом перед прислугой, особенно с тех пор, как пометился графской печатью.

***

      Шеннон, мальчик мой, вот и наступило Рождество… Не верится, что когда-то, будто бы в прошлой жизни, я ждал именно этого Рождества: на нём заканчивался срок моей службы в поместье Уимси, после этого я должен был стать независимым доктором, я так об этом мечтал… Может показаться, что я жалею о крушении своих планов, но это не так. Я давно усвоил одну непреложную истину: всё, что ни делается — делается к лучшему. Видимо, мне ещё рано становиться на путь заурядного респектабельного джентльмена, я чувствую себя мальчишкой, не доросшим до взрослой правильной жизни. Господь дал мне испытание, послав тебя, кудрявого голозадого ангела, и я тут же свернул со своего скучного пути, с радостью поддавшись сладостному греху.

      Грех ты мой колючий, светлоглазый… Мы не виделись с тобой меньше трёх месяцев, а я уже так соскучился… Тайком, когда никто не видит, я достаю ту пару костяных шпилек, глажу их пальцем и вспоминаю твои упругие кудри… Я скучаю по тебе… Что же будет дальше?.. Мне стыдно признаваться (и я никогда не признаюсь тебе в этом), я надеялся, что вдали от тебя мои порочные чувства остынут. Но… мне кажется, что я люблю тебя всё сильнее день ото дня. Знаю, так бывает у многих людей, оторванных от дома и от тех, кто им дорог. Привязанность возрастает пропорционально количеству разделяющих миль. Посмотрим… Лишь бы дожить.

      Наверное, у вас уже лежит снег, он всегда выпадает к Рождеству. У нас снега нет, здесь его никогда не бывает. Здесь камни, песок и чахлая растительность. Вечные жара и засуха. Зачем мы боремся за эти земли? Богатые месторождения алмазов и изумрудов простому люду не нужны; вóйны, как всегда, нужны лишь власть имущим.

      Я внушаю себе, что с тобой всё хорошо и ты благополучно живёшь с Уимси. Но я же ничего-ничего не знаю… Вдруг ты сбежал или он выгнал тебя… Нет, я не могу и помыслить об этом! Мне больно представить, что ты окажешься один на один с суровым жестоким миром. Ты умный и смелый мальчик, я знаю, но жить тебе надо дома, где о тебе заботятся и любят. Что же мне делать, как узнать, всё ли с тобой в порядке?.. Разве что написать твоей матери? А если прознает Уимси? У него везде глаза и уши. А он предупреждал, чтобы я не искал никаких способов связи с тобой. Но миссис Холберт — это же не ты. Чёрт! Не будет граф разбираться, с какой целью я писал ей, — решит, что через неё я переписываюсь с тобой. Мне самому уже нечего бояться, а вот подставлять тебя под его гнев я совершенно не желаю. Рискну-ка я написать письмо той самой подруге твоей матушки, которая, вроде как, умеет держать язык за зубами. Оливия У… как там её?.. Уолтер? Уоллес? Да, точно. И отправить то письмо я подговорю своего денщика от его же имени. Он парень любвеобильный, пишет письма сразу трём своим зазнобам. Если добавится ещё один адрес — никто не обратит внимания. Пресвятая Богородица, да я становлюсь шпионом! Шеннон, ты от меня за тысячи миль, а мы с тобой продолжаем прятаться и таиться. Наступит ли день, когда я смогу идти с тобой под руку у всех на виду, не опасаясь косых взглядов и сплетен?

***

      Джек, я по тебе скучаю. Но я выдержу до лета, до твоего возвращения. Лишь бы ты был живой. Я никогда не скажу тебе об этом, но я тайком наведался в твоё бывшее жилище и взял оттуда перо, которым ты писал, и тот пузырёк с лавандовым маслом. Ничего более приметного я взять не мог, прислуга бы сразу обнаружила в моих вещах чужое. Из этих же соображений масло пришлось поставить в лаборатории, там его никто не заметит. Интересно, как запахи вызывают воспоминания… Я возбуждаюсь, нюхая лаванду, ты можешь поверить? Никогда бы не подумал, что я такой сентиментальный. Мне стыдно. Надеюсь, ты не узнаешь об этом.

      У нас выпал снег и уже неделю лежит не тая. Уимси позволил мне общаться с нашим егерем, мы ходим по лесам, и он учит меня распознавать следы разных зверей. Оказывается, по следам можно прочитать очень многое: старое животное или молодое, на какую лапу хромает, бежит или медленно плетётся. Я стал изучать отпечатки ног в нашей усадьбе — почти то же самое, только по форме обуви ещё можно узнать пол и статус человека. Поначалу я затруднялся различать женские и детские следы у прислуги, ведь обувь простая, без каблука. Потом сообразил: ширина шага разная. Какой же я невнимательный, нужно совершенствоваться.

      Сегодня канун Рождества, в усадьбе опять гости. Благо, в этот раз их не так много, как было на том празднике с маскарадом. Я опять развлекаю гостей игрой на скрипке, а его светлость аккомпанирует мне на рояле. Рождественская ель установлена в большом зале, она высокая и очень красивая, я никогда не видел подобных. Впрочем, это вообще моё первое Рождество вне родительского дома. Даже на прошлое Рождество я приезжал домой, хотя находился на обучении у сэра Энтони. Однако под его елью меня всё равно ожидал прекрасный подарок — подробный справочник по химическим элементам. Наверное, он сгорел в том пожаре…

      Джек, знал бы ты, какой рождественский подарок сделал мне Уимси, ты бы рассмеялся. Нет, и об этом тоже, я надеюсь, ты никогда не узнаешь. Хорошо, что граф презентовал мне его, когда мы были наедине. Вот бы гости удивились, если бы я открыл подарок при них. Завтра мне предстоит опробовать это диковинное подношение собственной задницей. Я морально готов. Я сделаю всё, что желает Уимси. Только бы он вернул тебя в госпиталь в роли здорового доктора, а не раненого бойца.

***

      Стеклянный фаллос, тот самый, среднего калибра, казался тяжелее, чем натуральный. Но по-живому тёплым. Шеннон взял его обеими руками, ощупал. Потряс: вода внутри была залита по самую пробку и не бултыхалась. Вот бы кровь в него налить… для пущей правдоподобности.

      Обнажённый Уимси лежал рядом, облокотившись на подушки, и с нежностью смотрел, как мальчик изучает подарок. Подал флакон с маслом и салфетку, как бы намекая: не томи. Шеннон смазал тёплое стекло, сместился к противоположному от зрителя краю кровати и лёг на бок спиной к нему, выставляя зад — главное действующее лицо предстоящего выступления. Для начала он ещё раз промазал вход, проникнув двумя масляными пальцами и убеждаясь, что слуга подготовил его основательно. Незаметно вздохнул, приставил стеклянную головку к отверстию и протолкнул внутрь по твёрдый венец. Больно не было. Было неприятно и странно. Он ненадолго замер, привыкая к новым ощущениям, и толкнул фаллос дальше в себя. Да, определённо, ничего приятного. Жёстко и грубо. Если бы можно было поласкать себя и хоть немного возбудиться — тогда, наверное, процесс показался бы чуть милее, но Уимси не дозволял самочинства в постели. Видимо, он ожидал, что юный любовник распалится от одной лишь стеклянной сосульки в заднице. Что ж… попробуем. Шеннон совершил обратное движение рукой, вновь всунул, опять вынул, снова внутрь… наружу… внутрь… Скользило гладко, диаметр выбранного «орудия» соответствовал графскому органу, выступающая головка давила на простату — настроение и впрямь поднималось. Шеннон, помня лелеемые мечты Уимси о красоте оного зрелища и боясь не оправдать его ожиданий, привлекательно изогнулся, сильнее выпятил зад и издал счастливейший стон. Фаллос при этом он вонзил в себя почти по основание. Он не видел Уимси, лёжа к нему спиной, но слышал его поощрительный шёпот: «да, да… вот так, умница… хорошо…» Судя по дыханию, граф усиленно себя ласкал, созерцая подаренную ему волшебную картину.

      Шеннон подумал, что этим всё и закончится: ублаготворённый граф уйдёт курить в свой кабинет, а он сам, возбуждённый и неутолённый, последует за слугой в ванную комнату. Впрочем… графского семени в его теле нет, подмываться незачем. Может, когда Уимси уйдёт, незаметно получится себя порадовать? Представить Джека, как он обнимает со спины своими сильными добрыми руками и входит большим горячим членом, шепча на ухо нежные слова… Всего лишь семь раз им довелось испытать телесное единство, как это ничтожно мало… Когда Джек вернётся и они станут жить вместе, они будут предаваться любви беспрестанно: в постели, на полу, в кресле и даже стоя у окна. Они заведут традицию — на уик-энд уезжать из города и совокупляться на природе: в лесу, в поле, купаясь в реке. А пока добираются — будут заниматься любовью в экипаже…

      Наивные грёзы прервались на полувздохе.

      — Шеннон, милый, теперь попробуй другой. Тот, что побольше.

      Опешивший Шеннон вынул из себя член, не вполне удовлетворивший графа, в то время, как невидимый слуга уже успел наполнить тёплой водой самый крупный фаллос из набора и положить его в полотенце на постель. Тяжёлый и устрашающе толстый, бугристый из-за перевитых вен, с плавно заострённой головкой, наподобие револьверной пули… Шеннон с сомнением покачал его в ладонях. Неуверенно проговорил:

      — Роберт, вы шутите? Он слишком большой.

      Ответ прозвучал, словно хлёсткая пощёчина:

      — Разве у Джека меньше? Слухи о солидном достоинстве доктора давно ходят по нашей округе. Шеннон, не разочаровывай меня. Постарайся, чтобы мне понравилось, будь послушным мальчиком.

      Выбора не было. Права протеста он лишил себя сам. Живо представляя, как здорово было бы с размаху грохнуть рождественский подарок о стену, Шеннон смиренно его промазал, лёг в исходную позицию, собрал всё своё мужество и осторожно наделся на крупную головку. Скользкий вход, ослабленный предыдущим фаллосом, покорно поддался, но боль незамедлительно дала о себе знать. Шеннон сжал зубы и двинул орудие глубже в себя. Стеклянный ствол в обхвате оказался явно больше, чем у Джека, анус растянулся до предела, на глаза навернулись слёзы, возбуждение опало. Уимси, словно намеренно не замечая его болезненного напряжения, капризно потребовал:

      — Встань на колени, пожалуйста. Так будет красивее.

      Шеннон безропотно поднялся на четвереньки и вновь вонзил в себя орудие пытки. Нужно всего-то перетерпеть несколько минут… Не подчиняться боли, отыграть сцену на отлично, ублажить графа… чтоб его черти разорвали… Но кусая губы, счастливо стонать, увы, не получалось. Руки предательски дрожали, еле удерживая проклятый фаллос. Эстетичный граф расстроенно поморщился.

      — Нет, мне не нравится. Шенни, прекращай. Я вижу, что этот размер слишком велик для тебя, мой тонкий нежный мальчик.

      Он взял из его рук неугодный предмет и отбросил на край постели. Притянул Шеннона к себе в объятия, поцеловал в искусанные губы и погладил по волосам.

      — Я был неправ, прости. Номер два подходит тебе идеально, им и будем наслаждаться.

      Шеннон облегчённо выдохнул и не удержал своего любопытства:

      — А номер первый зачем нужен?

      Уимси хитро улыбнулся.

      — О, на него у меня несколько иные планы. Завтра попробуем. Там, на Востоке, эта позиция называется «Два селезня клюют одну раковину». Как поэтично! Одним селезнем буду я, а за неимением второго мы используем стеклянный клюв.

***

      Шеннон, наконец-то камень упал с моего сердца — я получил письмо от миссис Уоллес, в котором она заверяет меня, что ты по-прежнему проживаешь в поместье Уимси, и у тебя всё благополучно. Она общается с твоей матушкой, и та всегда пересказывает ей твои письма. Она также сказала, что домой ты ни разу не приезжал с тех пор, как «находишься в любовной связи с графом». Честно говоря, я бы на твоём месте тоже не горел желанием наведаться в гости, когда вся деревенская округа в курсе моих «связей», порицаемых в данном обществе. Помнится, в столице отношение к подобным явлениям намного терпимее. Не берусь судить, плохо это или хорошо с точки зрения морали, но так как в будущем я мечтаю жить с тобою именно в любовной связи, меня это столичное положение устраивает.

      Хотелось бы знать, как отпраздновалось твоё семнадцатилетие. Помню, у тебя день рождения в начале января, ты упоминал как-то. Надеюсь, Уимси не поскупился на подарок и проявил фантазию, а не просто одарил тебя очередными бриллиантами. Может быть, он наконец разграбил кладбище и снабдил тебя парой-тройкой трупов разной степени разложения? Представляю твой исследовательский восторг. Кстати, в марте предстоят именины у самого графа. Интересно, что он пожелает получить от тебя?.. Чего он ещё не получал?.. Эх, вот я точно знаю, что хочу: затащить тебя в свою постель и неделю не выпускать из неё, лишь по нужде выносить на руках, и даже кормить в постели. И любить, любить, любить… А потом ещё неделю носить на руках, потому что ходить ты не сможешь. Как же я скучаю по тебе…

      За эти четыре с лишним месяца войны я успел получить два небольших ранения: царапина на щеке от осколка снаряда и порез на руке от сабли. И то, и другое несущественно, учитывая, что в каждом бою, в каждой стычке мы теряем десятки наших солдат. В моей роте тоже погибают ребята, и мне, как командиру, от этого больнее вдвойне. Даже тела офицеров мы не отправляем на родину, это совершенно невозможно из-за дальности расстояния и по причине жары. Хороним здесь же, среди камней и песка. Лежать в чужой земле — что может быть хуже? Особенно для нас, ярых приверженцев своей религии и культуры.

      Местные традиции удивительны. Шеннон, представляешь, здесь совсем не принято пить чай с молоком. Но чай здесь вкусный, его пьют из широких плоских чашек-пиал. Мне нравится зелёный чай, прекрасно утоляющий жажду, что при постоянной жаре необходимо, и бодрит он лучше, чем чёрный. Здесь нет бекона и вообще не разводят свиней, религия запрещает потреблять свинину. Также под запретом курение табака в привычном нам виде папирос и трубок, его курят через кальян. Я пробовал, вполне приятно. Никогда тебе не признаюсь, что я курил гашиш. Дважды. Теперь, как доктор, я имею наглядное представление, почему наркотическая привычка такая сильная. Больше я не рискую даже близко подходить к этой дряни. Я пристрастился к другой, безобидной дряни — я повадился ходить в одну чайхану, где подают необыкновенно вкусные сладости. Надеюсь, при этом климате и тех физических нагрузках, что мы испытываем почти каждый день, я не растолстею. Алкоголя здесь тоже нет, религия запрещает и его. Кажется, что и женщины здесь под запретом: те существа, что попадаются на улочках и на базаре укутанные в покрывала так, что не видно даже глаз, — разве это женщины? Ведь женщина — это в первую очередь красота.

      В этом краю всё не так, как у нас. И даже не так, как на моём первом месте службы, хотя много общего и похожи языки. Местное мирное население относится к нам вполне лояльно, ведь наша страна много сделала для них: это и школы для бедняков, и больницы, и помощь продуктами и медикаментами. Воюем мы с их правительственной армией. Если бы я писал тебе письмо, то по соображениям цензуры я бы не мог сказать своего честного мнения, а оно таково: мы обыкновенные захватчики чужих земель и богатств. Я не хочу воевать и убивать, но воюю и убиваю. Я стараюсь не думать о том, о чём не должен задумываться простой капитан. Я хочу дослужить свой срок, заработать денег и уехать в свою родную страну. К любимой профессии, к омлету с беконом, к дождям и туманам, к тебе…

***

      Джек, как много интересного и важного произошло в последнее время! Самое главное, конечно же, это распоряжение, данное графом, о твоём назначении на должность доктора! Наконец-то. Теперь лишь бы скорее дошло его послание, и побыстрее тебя перевели. Тебе осталось служить два-три месяца, но хоть это время ты проведёшь не на поле боя.

      Не знаю, что именно повлияло на решение графа, но, думаю, что я этому тоже способствовал. Со дня твоего отъезда я очень хорошо себя вёл, был послушен и покладист, ни в чём не перечил его светлости — в общем, я был омерзителен сам себе. Я исполнял все его постельные прихоти, хотя порой мне хотелось всё бросить и сбежать на край земли. Джек, если бы ты знал, каким извращениям я подвергаюсь, ты бы не стал уговаривать меня остаться. Впрочем, я не настолько наивен, и прекрасно понимаю, что творящееся в графской постели — вовсе не предел фантазии в области плотских утех. Кажется, впереди меня ожидает нечто более изощрённое, если верить намёкам… Я этого не боюсь, я умею отключать своё сознание от происходящего, многое я удаляю из своей памяти, а кое-что и просто не помню, пребывая в опиумном дурмане. Да, Джек, я хорошо представляю твой гнев, если бы ты узнал о моей новой дурной привычке. Помню, как тебя разозлила всего лишь полевая конопля, что уж говорить про опиум. Могу только уверить, что милорд не намерен превращать меня в наркотического больного и не дозволяет курить опиум излишне часто. А мне хочется чаще… Чаще забываться, чтоб быстрее прошло время, чтоб быстрее вернулся ты. Я держусь, отвлекаюсь учёбой, ведь необходимо ещё многое выучить, чтобы поступить в университет. Мне нужно потерпеть несколько месяцев до твоего возвращения. Как только ты вернёшься с войны, я ни дня не задержусь здесь. Мы с Уимси это оговорили, он принял моё решение, хотя и предложил мне пожить в поместье до осени — до переезда в столицу и начала учёбы. Джек, конец твоей службы будет концом и моей службы. В тот день мы оба станем свободными людьми. Как только мы обзаведёмся жильём с кроватью — я неделю не выпущу тебя из дому, целыми днями и ночами ты только и будешь что любить меня. Просто любить… Я лишь надеюсь, что никто никогда не расскажет тебе, чем я занимался с графом. Даже если ты не испытаешь презрения ко мне, то твоё сочувствие мне тоже не нужно. В твоих глазах я хочу быть… идеальным. Безукоризненным. Чтобы ты восхищался и гордился мной, а не жалел.

      За последнее время я многому обучился. Я освоил и совершенствую фехтование, и даже милорд меня похвалил, а ведь он заядлый фехтовальщик. Жаль, что дуэли на шпагах нынче не в моде. Дуэль на пистолетах мне тоже не страшна: я регулярно тренируюсь в стрельбе, и теперь вполне могу соревноваться с тобою на равных. Танцую я просто божественно, как заверяют в один голос мой учитель танцев и граф. В музыке, понятно, я давно безупречен. В копилку моих знаний также добавился ещё один иностранный язык. В Рождество мне повезло пообщаться с гостем — он житель именно той страны, чей язык я изучал, — он был в восторге! Сказал, что у меня небольшой акцент, но в целом я владею его родной речью просто прекрасно. Я всегда знал, что языки мне даются легко, нам с братом это досталось от деда, он был послом и разговаривал чуть ли не на дюжине языков.

      Ещё я побывал в столице, Уимси устроил мне рождественские каникулы. Мы много гуляли по улицам и паркам, слушали оперу, посмотрели модный спектакль, обедали в лучших ресторанах, граф одел меня в новые костюмы и купил множество всякой чепухи: перчатки, шляпы, булавки, галстуки и часовые цепочки. Раньше мне доводилось бывать в столице неоднократно — ведь наше поместье гораздо ближе к ней, чем поместье Уимси, — но я первый раз побывал в таких больших и дорогих галантерейных магазинах. Стыдно признаваться, мне понравилось. Изысканная качественная одежда и модные дополнения — граф знает в них толк. В высшем обществе, куда каждый вечер он меня выводил, мы смотрелись отнюдь не провинциалами. Новый год мы встретили также в столице и только к моему дню рождения вернулись обратно.

      И вот самое интересное, что довелось мне узнать и увидеть — это как раз я получил на день рождения. М-м… я даже теряюсь, что поставить на первое место: подъём на монгольфьере или вскрытие человеческого тела? На монгольфьере мы поднялись над усадьбой на высоту нескольких сотен ярдов! Захватывающе! Вид открылся на много миль вокруг! Мы бы приземлились где-нибудь в соседнем графстве, но, к сожалению, его светлость подстраховался, и наше воздухоплавательное судно было привязано верёвкой к старому вязу. Мы провели в воздухе чуть меньше часа, осмотрев через подзорную трубу все наши окрестности, и опустились обратно на лужайку перед особняком. Приземляясь, корзина упала на бок, его светлость ушиб руку, а я задницу.

      Я думал, что это был мой самый чудесный подарок, но оказалось, что на следующий день меня ожидал ещё один сюрприз: на столе в лаборатории лежало свежее тело какого-то бродяги, замёрзшего пьяным на улице. При вскрытии присутствовали доктор Кэри и сам граф. Мне доверили провести процедуру самому. Надо признаться, руки у меня дрожали: всё-таки человек — это совсем не свинья. Или, вернее, не совсем свинья. Бродяга был грязен и вонюч. Кстати, многие внутренние органы свиньи и человека и впрямь похожи, как ты и говорил. Вскрытие и изучение происходило несколько часов, я насладился сполна. Но тело пришлось зашить и отдать для захоронения. Я хотел оставить для дальнейшего изучения сердце, глазные яблоки и тестикулы, но милорд сказал, что это неэтично с церковной точки зрения: душа покойного должна предстать перед Господом в полном своём комплекте. Я согласился отдать сердце и по одному парному органу, но у меня забрали всё. Можно подумать, душе на том свете так уж необходимы тестикулы…