***

      — Табиб Джудан! Спасибо вам, матушка поправилась! Ваши волшебные руки и та чудодейственная мазь, что вы дали, вылечили её больную спину! Счастливая матушка принялась ткать молитвенный коврик вам в подарок. А пока примите в дар наше скромное угощение…

      — Спасибо, я рад, что вашей матушке полегчало. Чтобы спина у неё не болела впредь — не позволяйте ей ткать слишком долго и…

      Со двора послышался стук копыт и конское ржание, упала бочка и заругалась старая Азра. Тощий отрок с запылённым лицом спрыгнул с лошади и закричал:

      — Джудан! Джудан! Дядя Зафар с лошади упал! Он объезжал нового коня, и тот его сбросил! Ещё и копытом в грудь ударил, шайтан! Зафар хрипит и подняться на ноги не может! Скорее! Поехали! У него кровь горлом идёт!

      — Салах, я не могу выходить за пределы двора, ты же это знаешь! Беги к отцу, берите повозку, уложите на неё Зафара и везите сюда!

      — Отца нет дома! И братьев нет! И на повозке туда не подъехать! Один я не справлюсь!

      — Я не могу поехать, ты понимаешь? Меня за это жестоко накажут, а то и казнят!

      — Я за тебя заступлюсь, Джудан! Твоего охранника нет, поехали скорее!

      — Как нет? А где он?

      — Не знаю! Наверное, к своей Ханифе ушёл, пока за тобой смотрит слепая Азра, и пока у тебя гости. Джудан, скорее же!..

      — Хорошо, я поеду. Подожди, мне надо взять сумку со всем необходимым.

      — Быстрее!

      — Пусти, я сяду в седло, а ты сзади. И держись крепче!

      Зафар пребывал в сознании, дышал тяжело, кровь на губах пузырилась. С первого взгляда было понятно, что сломанные рёбра проткнули лёгкое. Зафар не жилец. Табиб* достал ножницы из сумки, разрезал его рубаху на груди и осмотрел огромный багровый кровоподтёк. Виновного коня нигде не было видно — очевидно, ускакал куда подальше от жестокого ездока. Молодец конь, отомстил Зафару, любящему издеваться над лошадьми и женщинами.

      — Салах, езжай в ближайший аул за повозкой, зови на помощь мужчин. Скажи, чтобы взяли длинные жерди и холстину — сделать носилки и донести Зафара до повозки, понятно? А я побуду с ним и начну лечение.

      Табиб для видимости принялся выкладывать из сумки бинты и пузырьки, молясь про себя, чтобы мальчик без раздумий и без оглядки скорее выполнил его приказ. Краем глаза он приметил, как в отдалении у скалы мирно пасся каурый конь. Из-за больших камней и зарослей арчи он был почти незаметен. Взволнованный Салах коня не видел, но мог увидеть в любой момент. Табиб поторопил:

      — Салах, почему ты задерживаешься? Ты думаешь, я сбегу, пока тебя нет? Но ты же уедешь на лошади! Как я могу сбежать? Пешком по незнакомым горам?

      А про себя добавил: «Был бы я таким же гадом, как твой дядя Зафар, я бы тебя, сопляка, тут придушил, забрал лошадь и поехал куда глаза глядят».

      Мальчику нечего было возразить, умного доброго табиба он любил и уважал. Запрыгнув на лошадь, он крикнул:

      — Джудан, я быстро! Ты глазом моргнуть не успеешь!

      Джудан и хотел бы сказать, чтобы он не торопился, однако крикнул в ответ:

      — Да, скорее! Но будь осторожен! Сам не упади с лошади!

      Как только мальчик скрылся из виду, табиб сложил свои лекарские принадлежности обратно в сумку, снял с полубессознательного хрипящего Зафара пояс с кинжалом, размотал куфию на его голове и тоже забрал себе. Пусть платок испачкан в крови, но он пригодится прикрыть русую бороду в случае встречи с людьми.

      Не оглядываясь на Зафара, Джудан пошёл к его лошади. Конь насторожился, однако подпустил близко, прислушиваясь к доброй ласковой речи.

      — Хороший мальчик, красивый… Не бойся, я тебя не обижу. Позволь мне сесть в седло… молодец… Едем подальше отсюда, быстрее. Хороший…

      Конь послушно двинулся в ту же сторону, куда недавно ускакал Салах. Джудан решил, что преследователи будут искать его в любом направлении, кроме того, откуда приехали сами.

      На второй день пути горы всё ещё не заканчивались. Расчёт оказался ошибочным. Видимо, Джудан выбрал неверный курс: нужно было держаться немного южнее. Но менять направление было уже поздно, можно было только идти вдоль по ущелью — справа и слева простирались неприступные скалистые горы. В ущелье была вода, дрова для костра и кое-какая зелень на пропитание коню.

      На третий день пути горы наконец-то плавно перешли в равнину. От голода кружилась голова. Середина весны, вокруг лишь цветущие растения. Джудан пожевал тонкие веточки целебной эфедры — на голодный желудок эффект оказался неожиданным: бодрило и тошнило одновременно. Попалось гнездо какой-то птицы, три небольших яйца прекратили хотя бы головокружение.

      Джудан двигался на юго-восток, к своей цели. Приходилось делать значительный крюк: южнее простиралась большая пустыня. Вроде бы… Его представления о данной части страны были крайне смутными. Помнились военные карты, но они совершенно не давали понятия о географии и рельефе местности. Только в общих чертах он знал, где располагаются горы, реки, пустыни, где находятся крупные города и граница. Если бы он мог предвидеть, что его занесёт за сотню миль от своих, он бы чаще наведывался в штаб и простаивал перед большой настенной картой, на которой подробно были изображены все города, кишлаки и аулы. Но кое-что он всё-таки помнил, а потому избегал густонаселённых мест. Встреч с людьми нужно было опасаться: говорящий с сильным акцентом чужеземец-северянин неизменно вызвал бы подозрения и, возможно, даже преследование со стороны местного населения, ведь их страны находились в состоянии войны. Без помощи людей выжить можно, лишь была бы вода, а едой может стать и ящерица — благо, спички и сухостой для костра имелись. Если повезёт убить змею — считай, это полноценный обед. Другое дело — конь, ему необходимо много воды и травы. Без коня Джудан пропадёт.

      Пустыню обогнуть не получилось. Джудан рассчитывал минуть её по границе с горами, надеясь на наличие воды и растительности, но кроме камней и песка по дороге ничего не встречалось. Возвращаться назад к последнему источнику воды было уже поздно — на обратный путь не хватило бы сил. Во что бы то ни стало нужно было идти вперёд. Что ждало впереди — неизвестно.

      Днём они отсиживались и спали в тени скал, берегли силы. Шли ночью, Джудан ориентировался по звёздам. В пересохшем рту скрипел песок, выплюнуть его не было сил.

      В темноте обессиленный конь не увидел обрыва, споткнулся о камень и упал вместе с всадником, кубарем пролетев несколько ярдов. Джудан вылетел из седла, ударился и потерял сознание.

      С первыми проблесками рассвета стало понятно, как всё плохо. Конь сломал переднюю ногу: торчала кость, текла кровь. Бедное животное билось и пыталось встать, пока не оставило бесплодные попытки. Джудан отделался гораздо легче: болели ушибленные рёбра и кровоточила рана на голени, полученная при падении на острый камень. Мазь и бинты из лекарской сумки наконец нашли своё применение. Кинжал нашёл своё. Точным и сильным ударом лезвие полоснуло шею коня, прекращая его мучения. Кровь хлынула из раны толчками, конь забился и утих навсегда. Джудан присосался к разрезу, утоляя двухдневную жажду.

      Костёр из сухих веток тамарикса и костром-то нельзя было назвать, но никакой другой древесины поблизости не оказалось. Тонкие ломтики конины, нанизанные на прутик, не столько обжаривались, сколько коптились в дыму. Несмотря на гастрономические недочёты, пища выполнила свою функцию — наполнила силами. Наевшись полусырого мяса, Джудан выспался в тени под валуном и с наступлением сумерек двинулся в путь. Умирать рядом с конём он не намеревался.

      Второй день жажды — критический день. Болела раненая нога. Перед глазами плыло марево. За ночь Джудан прошёл от силы три-четыре мили. С рассветом он заполз под нависающий камень и погрузился не то в сон, не то в обморок. Последней мыслью было: «Уютное место для погребения…»

      …Его настойчиво трясли за плечо, а любимый голос выговаривал: «Какой же ты глупец! Как ты мог не заметить тропу, проложенную зверями? Ах да, в темноте тебе показалось, что ты идёшь по парковой дорожке… Так вот знай: в пустыне все парковые дорожки ведут к фонтану! Тьфу, в смысле, к воде. Откуда это можно знать, ни разу не бывая в пустыне? Логика, Джек! Ло-ги-ка!»

      Действительно, звериная тропа вывела к водопою. К довольно широкой мелководной реке, перекатывающейся по камням. Джудан спугнул парочку антилоп, утоляющих жажду, доплёлся до берега, упал на колени и зачерпнул в пригоршню мутной, желтоватой от песка воды. Пил небольшими глотками, зная, что много воды может его убить. Не раздеваясь, лёг спиной в воду и раскинул руки в блаженстве, устремив счастливый взор в бескрайнее чистое небо. Появились силы спорить. «Не смей называть меня глупцом!» Казалось, в ответ раздался смешок: «А кто ты? Ты и есть глупец, невнимательный и упрямый. Мой любимый глупец…»

      Следуя вдоль русла реки, Джудан вышел к кишлаку. Добрые люди приютили путника и накормили. Боль в ноге улеглась, и на третий день он отбыл с арбой, направляющейся в город на базар.

      Из города он добрался до другого кишлака, из кишлака до другого города… При виде родных красных мундиров он еле сдержал слёзы долгожданного облегчения.

§

      Шеннон, мальчик мой, любимый и дорогой! Я не верю своему счастью — я пишу тебе письмо. Настоящее, на бумаге. Сколько писем за прошедшее время я написал мысленно — не счесть. Я разговаривал с тобой ежедневно, рассказывал о своих делах, делился мечтами, представлял, как ты живёшь, и очень переживал за тебя. Мне больно думать, что испытал ты, когда узнал о моём исчезновении. Мой верный денщик доложил о твоём письме, написанном ещё прошлым летом. Очевидно, ты, не дождавшись моего возвращения, узнал обо всём от Уимси, разыскал миссис Уоллес, а от неё получил имя денщика и адрес нашего места службы. Сыщик ты мой. Очень надеюсь, что ответное письмо денщика вселило в тебя хоть какую-то надежду, и ты не верил в мою смерть, ведь тело не было найдено.

      Ровно год я провёл в неволе: поначалу в горном ауле, где я проявил себя как хороший лекарь, умеющий лечить раны, нарывы и править кости, а позже меня переправили в город на границе с соседней страной, где мне приходилось врачевать местное население от желтухи и кори, а заодно выполнять просветительскую миссию и профилактику распространения подобных болезней. За год я пытался сбежать три раза, но все мои попытки оканчивались неудачей, а условия моей несвободы ужесточались после каждого случая. Однако я не терял решимости и, как ты можешь догадаться, четвёртая моя попытка прошла успешно.

      Не удивляйся моему неказистому почерку — длительное время у меня не было возможности писать. Да и это письмо я пишу лишь от радости и нетерпения, ведь оно опередит меня в лучшем случае всего на пару недель. Как бы мне ни хотелось сорваться на родину в первый же день возвращения к своим, но я вынужден задержаться в части на несколько дней. Дело в том, что по прошествии полугода небытия меня по закону признали погибшим, и теперь я официально восстанавливаюсь в мире живых. К тому же мне требуется подлечить небольшую царапину, полученную во время побега. И ещё перед отъездом я бы хотел навестить могилы тех двоих друзей, с которыми меня захватили в плен. Это были замечательные люди, отважные и мужественные, они погибли, не сдавшись. А один из них спас мне жизнь, сказав разбойникам, что я доктор, — иначе мне тоже грозила неизбежная смерть. Знахари очень высоко ценятся в диких краях, где необычайно высок уровень смертности от самых простых болезней, а уровень профилактики оных неимоверно низок. Разбойники посчитали, что с головой на плечах от меня будет больше пользы.

      Жаль, что по возвращении в цивилизацию мне пришлось сбрить свою прекрасную окладистую бороду, вот бы ты повеселился, насмешник мой любимый. Сбрить пришлось, чтобы лишний раз не вызывать ни у кого сомнений, что я и есть тот самый капитан Джек Уокмен, признанный покойным и ныне воскресший. Уверен, ты осмеёшь и мои усы, но усы я брить не буду, они мне идут, я начал растить их ещё по дороге на службу той памятной осенью.

      Шеннон, мы не виделись полтора года… Очень хочу верить, что у тебя всё хорошо, ты учишься в университете, набираешься знаний, изучаешь столицу и не поддаёшься её порочным соблазнам. Я отправляю письмо по адресу, который дал мне денщик. Я не знаю, там ли ты всё ещё проживаешь, но надеюсь, что в любом случае тебе передадут моё послание. Обратным адресом я указываю почтовое отделение, до востребования. Если ты напишешь ответ, то отправляй его туда и напиши свой новый адрес. Если же моё письмо по каким-то причинам задержится, и я приеду раньше него, то я попытаюсь найти тебя сам. Уверен, мы не разминёмся, как бы ни была огромна столица.

      На этом я заканчиваю письмо, так как тороплюсь успеть отправить его с вечерним курьером в город. Разумеется, на бумаге не написать и тысячной доли того, что я хочу тебе рассказать, что я хочу от тебя услышать, что я чувствую и о чём мечтаю. У нас будет много времени для разговоров и дел наедине.

До встречи в конце мая, мой Шеннон.

§

      Уважаемый мистер Уокмен!

      Прежде всего выражаю радость по поводу Вашего возвращения на родину после долгого незапланированного отсутствия. Уверен, что Ваш вклад в укрепление мощи нашей величайшей державы будет оценен по достоинству.

      Вынужден довести до Вашего сведения, что мистер Шеннон Холберт, к которому было обращено Ваше письмо, не пожелал отвечать на него, в связи с потерей интереса к Вашей персоне. Дело в том, что с некоторых пор мистер Холберт, являясь по рождению своему дворянином и проживая в столице, увлечён более интересными занятиями и достойными знакомствами, нежели общение с деревенским доктором. Вы должны понять его и простить. И ни в коем случае не преследовать. Молодой человек прилежно учится, делает большие успехи, он необычайно талантлив, перед ним открываются необъятные возможности в будущем, потому не смейте портить ему жизнь своим присутствием. Надеюсь, Вы разумный человек, и правильно воспримете мои слова. Я глубоко и постоянно беспокоюсь о мистере Холберте, в том числе слежу за его знакомствами, тщательно отбирая кандидатов. Если Вы будете искать встречи с ним, и я об этом узнаю, я буду вынужден принять меры по изоляции Шеннона от Ваших преследований. За сим оканчиваю и прощаюсь с Вами навсегда.

      Джек не верил своим глазам. Он ещё раз перечитал короткое послание — слова и смысл от этого не поменялись. Ему в грубой форме указали на его холопское место в господском хлеву. Подписи под письмом не стояло. Кто же это написал? Отец Шеннона? Возможно. Или новый покровитель? М-м… не хотелось бы думать об этом. Даже если Шеннон поверил в его смерть, не мог он так быстро утешиться в чужих объятиях. Поганый голосок откуда-то со стороны (не внутренний голос, нет-нет) пропищал: «Почему не мог? Откуда, Джек, тебе знать? С Шенноном ты был знаком всего четыре месяца. Если он смог отдаться графу, то почему бы ему не отдаться, скажем, маркизу? А то и какому герцогу? До баронов и виконтов, конечно, ему нет смысла опускаться». Джек яростно осадил своего гнусного спорщика: «Не смей так думать про Шеннона! Он честен и порядочен. Я верю ему! Связь с графом являлась вынужденной». Но голосок не унимался: «Да-да. А сколько ещё таких "нужд" у него может быть?» — «Заткнись!» Писк умолк, а вот сомнения остались… Джек потерянно стоял у окна на почте, где получил и прочёл непредвиденное по содержанию послание, и теребил усы. Что же делать? Послушать анонимного совета и отказаться от Шеннона? Вот так легко?

      Тот, кто писал это письмо, не знал, что только мыслями о любимом мальчике и мечтами о возвращении на родину Джек выживал в неволе и прошёл через все испытания. Нет, обязательно нужно найти Шеннона и услышать лично от него всю правду, какой бы горькой она ни была. А там уже решать: портить ему жизнь своим присутствием или же оставить всё как есть. Оставить и убраться в далёкую глушь, где ему, деревенскому доктору, самое место.

      Джек положил конверт в карман и решительно вышел из почты.

      — Кэб!

      Недолго колеблясь, какой адрес назвать кэбмену, — тот, с которого пришло мерзкое послание, или же университет, — Джек решил ехать в свою альма-матер. Насколько он помнил со времён учёбы, в конце мая обучение ещё не заканчивалось, день был в разгаре — значит, застать Шеннона в университете были все шансы. На другом же адресе, в лучшем случае, его ожидал лишь напыщенный слуга, а в худшем — непреклонный хозяин, распоряжающийся жизнью Шеннона.

      Полчаса езды в кэбе по булыжным мостовым столицы казались нескончаемыми. За этот промежуток времени Джек успел пережить, передумать и прочувствовать больше, чем за месяц пути с войны на родину. И если тот месяц был полон надежд, предвкушения и радости, то эти полчаса были наполнены сомнениями, тревогами и болью. Утешало одно: письмо было не от Шеннона, а от кого-то, даже не назвавшего своего имени, — значит, письмо не заслуживало доверия.

      Прекрасно помня расположение корпусов в университете, Джек направился на факультет химии, и очень удивился, узнав, что «Холберт на сегодня уже окончил занятия и, наверное, направился к себе в общежитие». Общежитие? Странно. Кто же тот человек, что «глубоко и постоянно беспокоится о мистере Холберте», позволяя ему при этом обитать в общежитии? Озадаченный Джек последовал выяснять место проживания мистера Холберта.

      Удостоверившись в том, что Шеннон и впрямь числится в общежитии, и узнав, в каком именно, Джек пошёл по гравийной дорожке посреди ухоженного газона, с интересом оглядываясь вокруг. За прошедшие несколько лет в университетском кампусе ничего не поменялось. Казалось, даже лица студентов-медиков были знакомы, и разговоры те же самые, и сирень цвела, как в том выпускном мае. Но предаться ностальгии не получилось по причине волнительного предвкушения будущей встречи. Как встретит Шеннон? Полтора года — это очень много, когда ты юн и у тебя вся жизнь впереди…

      Пройдя сквозь арку и повернув в сторону указанного здания, Джек резко остановился и сделал несколько шагов назад, снова скрываясь в тени под аркой. По ту сторону мощёного гранитом двора перед входом в общежитие стоял Шеннон, но не один — он разговаривал с каким-то важным господином. Как ни желалось Джеку броситься вперёд — к любимой тонкой фигурке, но привитая жизненным опытом осмотрительность не позволила совершить необдуманный поступок. А вот соскучившийся взгляд удержать не удалось, он устремился к Шеннону, любуясь, ощупывая и лаская его. Мальчик явно вырос, это было заметно даже на фоне его более высокого собеседника. И ранее отличавшийся необычайной стройностью, теперь же Шеннон казался ещё изящнее и тоньше. Он вытянулся и исхудал. «Почему его не кормит этот упитанный господин? Сам всё съедает?» Решив, что важная особа с острым носом — это и есть тот самый автор мерзкого письма и покровитель Шеннона, Джек мгновенно возненавидел его. То, как они держались относительно друг друга, тоже злило: Шеннон стоял напряжённо, нервничал, кадык ходил по длинной шее, а его самоуверенный собеседник лишь постукивал тростью, вздёргивал подбородок и что-то настойчиво ему выговаривал. Вдруг Шеннон несогласно мотнул головой и резко отвернулся от него, с намерением уйти прочь, но тот схватил его за локоть и грубо развернул к себе. Джек интуитивно сделал шаг навстречу, выйдя из-под арки: ведь надо защищать Шеннона! Но Шеннон и сам справился, выдернув руку из захвата, и сказал что-то нелицеприятное своему домогателю, судя по тому, как тот сморщил нос. Мимолётный взгляд Шеннона невзначай скользнул по Джеку, вернулся, зацепился и намертво вонзился в него. Долгое мгновение ничего не происходило, они не двигались, не говорили, не дышали. Все звуки замерли: голоса людей, чириканье птиц, шелест листвы… Джек сердцем расслышал, как любимые губы произнесли его имя. Шеннон очнулся, бросился к нему через двор, подбежал и схватил за плечи, сжав пальцами до боли.

      — Живой… Ты живой?

      Джек только смог кивнуть и подтвердить:

      — Как видишь…

      Упитанный джентльмен приблизился к ним и, стоя за спиной Шеннона, надменно произнёс:

      — Так это и есть тот самый доктор Уокмен?.. Отважный вояка? Напрасно вы, доктор, не послушались меня, напрасно…

      Вблизи оказалось, что джентльмен довольно молод: приблизительно одних лет с Джеком.

      Шеннон разжал руки и оглянулся на говорившего.

      — Что? Что ты Джеку сказал? В чём он тебя не послушался?..

      Джек пояснил:

      — Я так понимаю, это тот джентльмен, не пожелавший подписаться под письмом, в котором настойчиво советовал мне «не портить тебе жизнь своим присутствием». Я прочёл его письмо меньше часа назад.

      — …и поступили вопреки разумному совету. Очевидно, вы только приказы понимаете, — всё тем же пренебрежительным тоном продолжал вещать незнакомец.

      Резким движением Шеннон вонзил кулак в его пухлый живот и выкрикнул:

      — Да будь ты проклят, Кристофер! Значит, и письмо денщика ты писал, сволочь!

      Джентльмен выронил трость и схватился за живот, широко разевая рот и безуспешно пытаясь вдохнуть. Шеннон потянул Джека под арку, и далее туда, откуда он пришёл. Джек механически шагал за Шенноном, но разрывался от желания вернуться и внести свою лепту в дело воспитания самонадеянного господина. Кем являлся этот сноб, он понял: Шеннон раньше упоминал имя своего брата.

      Шеннон быстро шагал, держа Джека под локоть, завернул за угол и утянул его в сторону от дорожки, подальше от посторонних глаз. Обнял, прижался, уткнулся носом ему в ухо и замер. Джек тоже обнял его за шею и погладил ладонью упругие завитки на затылке.

      — Мальчик мой…

      Шеннон, не поднимая лица, прошептал:

      — Почему тебя так долго не было?

      Джек понял, что его письмо Шеннон так и не увидел. Мягко разомкнул объятия, взял его под руку и повёл из кампуса. Им предстояло о многом поговорить, спросить, рассказать, выяснить, подумать и решить.

      Главное они выяснили сразу же, как только сели в кэб, и обошлись при этом вовсе без слов. Как только Джек назвал адрес гостиницы, в которой он остановился, захлопнулась дверь, и кэб тронулся — они одновременно набросились друг на друга, впиваясь губами в губы, сталкиваясь носами, борясь за главенство, утоляя жажду и голод, доказывая, что именно он — нет, он — наиболее соскучившийся…

      Джек успел вкратце рассказать про плен, а Шеннон, на вопрос «Как ты?» отделался краткой фразой: «Учусь среди глупцов, пижонов и повес», и снова утянул Джека в поцелуи.

      Лобызания пришлось прервать, когда кэбмен второй раз постучал им сверху и повторил: «Приехали!»

      Джек заказал подать в номер чай, сэндвичи и творожный пудинг, накормил Шеннона, а заодно и сам перекусил, с удовольствием выпив две чашки превосходного чая с молоком. При этом он не сводил счастливых глаз с любимого мальчика и умилялся его нежной, покрасневшей от усатых поцелуев коже. После чаепития он более подробно рассказал про свой плен и побег, а Шеннон рассказал о поддельном письме денщика, которое поставило крест на его надежде увидеть Джека живым.

      — Джек, понимаешь, если бы тогда я не порвал и не выбросил то злополучное письмо, а сохранил, я бы раньше догадался, что оно лживое! Какой же я идиот! Я стёр текст письма из своей памяти, оставив только смысл, и лишь недавно при случайном озарении я вспомнил строчки оттуда. — В подробности абсентного озарения Шеннон не стал углубляться.

      Джек сел рядом с ним и приобнял за плечи.

      — Шеннон, а что было бы, если бы ты сразу догадался, что оно лживое?

      Уверенный ответ его обрадовал и расстроил одновременно.

      — Разумеется, я бы поехал тебя искать! Что за глупый вопрос? — Шеннон с недоумением уставился на Джека. — А разве ты не поехал бы на мои поиски? — менее уверенно спросил он.

      Джек улыбался.

      — Конечно, поехал бы. Но я взрослый и опытный мужчина, а ты — юнец костлявый. Ты бы в той стране пропал. Скорее всего, ты бы даже не доехал, а бесследно сгинул по дороге. И искать тебя, увы, было бы некому. Теперь я догадываюсь, почему твой брат переписал письмо денщика, заставив тебя безоговорочно поверить в мою смерть.

      И, предупреждая ожидаемое возмущение Шеннона, отвлёк его:

      — Кстати, жетоны в Королевской армии пока ещё не ввели повсеместно. У нас в полку их вообще в глаза не видели. Твой брат или не знал об этом, или нарочно написал про жетон, чтобы уж наверняка…

      Они проговорили до вечера. О войне, об учёбе, о столице, о химии, о медицине, об оружии, о традициях, о еде, снова о столице, снова о войне… И только о планах на будущее они пока не говорили. Да и зачем? И так всё понятно.

      Шеннон наблюдал за Джеком и подмечал изменения в его поведении и привычках — сказывалось долгое пленение и отдалённость от цивилизации. Хотя Джека не держали в кандалах, как он уверял, но неволя — она и есть неволя. Излишняя осмотрительность, настороженность, скованность движений… Внешне Джек тоже изменился, и не только из-за наличия усов и загара. Лицо стало жёстче, суше, добавилось морщин. Казалось, будто пустынный жаркий ветер иссушил его. Острый глаз Шеннона приметил первую седину в волосах, а на щеке рядом с усами поблёскивал еле заметный шрам. Усы Джеку шли, даже очень. С усами он выглядел солиднее, настоящий столичный доктор. Но Шеннон решил однозначно: Джек носить усы не будет — целоваться неудобно, щекотно.

      Джек, в свою очередь, тоже наблюдал перемены в Шенноне, особенно во внешности. Это было понятно: он оставил Шеннона шестнадцатилетним, а нынче ему уже восемнадцать. Вон, уже и усики проклёвываются… Скулы заострились, губы очертились твёрже, взгляд внимательный, грациозные движения, утончённые манеры. Истинный аристократ. Вот только гардероб у него несоответственный: бедноватый, хоть и опрятный, на поношенном сюртуке видны следы починки, а старые потрескавшиеся туфли не спасает даже вакса. Как же так? Неужто Уимси оплатил ему только учёбу, но не содержание? Оттого и голоден парень, за разговорами доел пудинг до последней крошки.

      — Шеннон, идём в гостиничный ресторан, поужинаем? Это хорошая гостиница, на их кухне, должно быть, вкусно готовят.

      Шеннон замялся и ответил отказом. Джек не стал спорить. Поужинали в номере за маленьким уютным столом. Ростбиф, запечённые овощи, сырный пирог, вино… Всё отменного качества и вкуса. Джек отпил из бокала красного вина и осторожно спросил:

      — Почему Уимси не оплачивает твоё содержание? Или ты сам отказался?

      Шеннон поднял удивлённый взгляд.

      — При чём тут Уимси? Я же планировал с тобой жить, я тебя ждал.

      У Джека сжалось сердце: бедный малыш…

      — Но как тогда ты… на что ты живёшь? Кто тебе помогает? Родители, брат?

      — Пф, вот ещё! Зачем мне помогать? Учёба и общежитие оплачены, а остальное — не важно. Я подрабатываю в морге, мне там платят. На тетради и чернила хватает.

      — А на еду? Одежду?

      — Я мало ем. Голым не хожу. Что ещё?

      — Вижу, как ты мало ешь.

      Джек с улыбкой кивнул на третий ломтик ростбифа, исчезающий на тарелке Шеннона. Тот ответил ему оскорблённым взглядом и отодвинул тарелку.

      — Если ты боишься, что я тебя объем, то я могу не есть. Мне не привыкать.

      Джек хотел было извиниться и ласково объяснить, что совсем не то имел в виду… Но вместо этого он поставил бокал на стол, да с такой силой, что стеклянная ножка переломилась, и бордовое пятно расплылось по белой скатерти. Склонившись к Шеннону через стол, он прошипел из-под усов:

      — Чтобы подобное я слышал в последний раз. Ты будешь есть и объедать меня. Понял?

      Он ударил ладонью по столу, звякнули ножи и вилки, вздрогнул изумлённый Шеннон. Джек продолжил:

      — Завтра же идём покупать новый костюм и искать квартиру. Костюм — тебе, квартиру — нам. Возражения есть?

      Он снова подвинул тарелку к Шеннону и положил ещё мяса и овощей.

      — Ешь.

      И тут же, противореча собственному приказу, взял его за воротник сюртука, приподнял со стула и впился в приоткрытые удивлённые губы властным поцелуем. Шеннон с готовностью потянулся ему навстречу. Так и не разрывая поцелуя, боком они вышли из-за стола, дошли до дивана и упали на него. Продолжая целоваться, путаясь руками, они кинулись развязывать друг другу галстуки и расстёгивать пуговицы. Сюртуки и жилеты оказались брошены на ковёр, нетерпеливые пальцы устремились к сорочкам, как вдруг Шеннон поумерил пыл и попытался отстраниться от Джека. Пряча глаза, он проговорил:

      — Джек… Наверное, мне нельзя оставаться?.. Это же приличная гостиница, сюда не приводят гостей на ночь…

      Насторожившийся Джек облегчённо выдохнул.

      — Шеннон, ты не мог не заметить, что номер двухместный.

      — М-м… да.

      Шеннон украдкой глянул на Джека и предпринял вторую попытку:

      — Может, пойдём погуляем? Такой вечер прекрасный… На реке прогулочные катера катаются… Когда стемнеет, на них зажигают множество фонарей, красиво…

      Джек уточнил:

      — До темноты погуляем?

      Шеннон кивнул. Джек поразмыслил и согласился:

      — Да, хорошая идея. А когда стемнеет, мы вернёмся в гостиницу.

      Шеннон обрадованно вскочил с дивана и снова надел жилет. Поторопил задумчивого Джека:

      — Пошли скорее!

      При этом его брюки явно топорщились в паху. Джек огладил подобную возвышенность в собственных брюках, посмотрел Шеннону в глаза, тот уставился в ответ, и оба разом подозрительно переспросили:

      — До темноты?..

      Повисла глубокомысленная пауза. Джек отдал приказ первым:

      — Раздевайся!

      Шеннон демонстративно запахнул жилет и категорично заявил:

      — Только после тебя! Что ты хочешь скрыть? У тебя появились новые шрамы? Тебя всё-таки держали в кандалах? Тебя пытали? Или ты получил их в бою? Джек, покажи! — Его голос звенел от нетерпения и любопытства.

      Джек молча расстегнул свою сорочку до конца, вытащил её из брюк, снял и повернулся к Шеннону спиной. Длинные шрамы полосовали его спину крест-накрест от лопаток до поясницы. Светлые, довольно старые, зажившие. Дюжина или около того. Шеннон оторопел. Проклятая война, проклятый плен, проклятые дикари… Он благоговейно прикоснулся к шрамам и огладил их кончиками пальцев.

      — За что тебя так?..

      — За второй побег.

      Джек почувствовал ласковые губы на своей спине, дрогнул от прилива возбуждения, развернулся к Шеннону, снова увлёк его в поцелуй и принялся повторно разоблачать от одежды. Шеннон не препятствовал, но и не помогал. Стоял обречённо, ожидая, когда Джек увидит графскую метку.

      Оголив Шеннона по пояс, Джек скользнул ладонями и взглядом по его крепкой идеальной груди. С замиранием сердца он повернул его к себе спиной, ожидая увидеть шрамы, подобные своим. Вид гладкой белой кожи успокоил его. Тогда чего же Шеннон опасался показать?.. Взглянув внимательнее, он заметил на его левом боку шрам, чуть виднеющийся из-под пояса брюк. Так и стоя у него за спиной, Джек расстегнул его брюки, развязал тесёмку кальсон, спустил их ниже и… помимо шрама увидел клеймо. Инициалы WR не оставляли сомнений в личности клеймителя. Он опустился на колени, не сводя взора с тёмно-сизой монограммы, и с горечью в голосе произнёс:

      — Бедный ты мой… А тебя за что так?

      Шеннон прикрыл ладонью ненавистную метку.

      — За то наше свидание в гостинице.

      Джек ласково убрал его руку и поцеловал клеймо. Кожа была прохладная, ягодица упругая, родной желанный запах пьянил… Он впился губами в татуировку, словно хотел вытянуть чернила из кожи.

      Вдруг Шеннон хихикнул.

      — Джек, твои усы… Щекотно.

      Джек шутливо рыкнул и нарочно поводил усами, щекоча ему бока. Шеннон весело рассмеялся. Джек подхватил его на руки — высокого, длинноногого, со спущенными брюками, налившимся членом и смущённым румянцем на худых щеках. Любимого и дорогого. Прижал к своей голой груди. Притворно сердясь, сказал:

      — Отощал-то как… Вырос, а ничуть не стал тяжелее. Придётся тебя откармливать.

      Шеннон обнял его за шею и прошептал на ухо:

      — Не надо меня откармливать, меня надо… м-м…

      Он красноречиво ткнулся кончиком языка Джеку в ухо. И, смущаясь, пояснил:

      — Целый год у меня ничего такого не было… совсем. Только иногда, когда снился ты… — он стыдливо усмехнулся, — …я пачкал простыню.

      Джек сглотнул комок в горле. Милый мальчик хранил верность покойнику… У Джека самого «ничего такого» не было с той самой прощальной ночи в гостинице. Как бы сильно порою тело ни требовало ласки, ему претило пользоваться услугами тех немногих женщин в ближайшем городке, которых навещали другие военные из их части. Плата за немудрёные услуги распутниц была небольшая, мужское тело получало столь необходимую разрядку. Джек не ходил к ним. Когда становилось невыносимо, он ласкал себя сам, вспоминая тонкое белокожее тело с острыми коленками и локтями, упругие бёдра, округлые ягодицы, ямку пупа на плоском мальчишечьем животе, торчащие маленькие соски и пухлогубый рот, приоткрытый в сладком стоне. А когда попал в плен, то и вовсе стало не до телесных радостей.

      Выходило, на данный момент они оба испытывали нешуточный любовный голод. Джек отмёл все свои сомнения и с Шенноном на руках решительно направился в спальню.

      Уложив послушного мальчика на кровать, он освободил его от оставшейся одежды и окинул восхищённым взором возбуждённое нагое тело. Пусть Шеннон похудел, но оттого не стал дурнее — нет, его фигура оставалась совершенной, кожа так же была нежна, под ней проступали крепкие юношеские мышцы. Мальчик превращался в мужчину.

      Безотчётно оттягивая собственное обнажение, Джек сел рядом с Шенноном на кровать и с докторским интересом осмотрел шрам на его боку.

      — Похоже на нож…

      Шеннон выгнулся, отстраняясь от его щекотливых прикосновений, и подтвердил:

      — Это и есть нож. Побочный результат изучения столичных закоулков.

      Джек хмуро сбалагурил:

      — Побочный — в прямом смысле. Однако я вижу, что своим шрамом ты вполне доволен — ты не желал показывать именно графскую подпись. Так что ты намеревался с ней сделать? Мне ещё не доводилось слышать о способах выведения татуировок. Многие мои сослуживцы украшали себя подобными изображениями: кто герб полка на плече рисовал, кто имя любимой девушки увековечивал… С именами девушек потом нередко случались конфузы, ведь иногда любовь проходит…

      Шеннон честно признался:

      — Сначала я думал выжечь её кислотой, но тогда бы остался страшный рубец… Тебе было бы омерзительно его видеть. Потом я придумал, как можно тебя обмануть: если очень постараться, то получилось бы переделать «ар» в «джей» — это стали бы твои инициалы. А потом… Потом я получил то письмо, и татуировка уже не имела никакого значения. Джек! Хочешь, я её переделаю? Или можно вообще закрасить её полностью!

      Джек звонко шлёпнул его по отмеченной ягодице и строго рявкнул:

      — Отставить! Только посмей себя уродовать!

      И более мягко добавил:

      — Иначе я тоже стану придумывать, как мне замаскировать свои шрамы…

      Шеннон обнял его за шею и притянул к себе. Горячо зашептал:

      — Не-ет, твои шрамы меня возбуждают… Раздевайся скорее, снимай брюки, я соскучился по твоему большому шраму на бедре.

      Он принялся торопливо расстёгивать застёжку его брюк, лукаво добавив:

      — И по твоему большому члену тоже.

      Джек, затаив дыхание, смотрел, как проворные руки его оголяют. Вот сейчас Шеннон увидит… сейчас… Но Шеннон пока что не замечал. Он нетерпеливо стягивал с Джека туфли, носки, брюки и кальсоны, при этом жадно лаская и целуя его обнажённое тело, и тихонько постанывал от возбуждения. Они оба изнывали от желания, их члены стояли на изготовку, и уже можно было приступать к самому главному, близкому, тесному… Распалённый Шеннон заглотил малиновую налитýю головку, Джек вздрогнул и мужественно сдержался, чтобы не зажмурить глаза… Как наконец Шеннон увидел. Вернее, почувствовал. Он выпустил член изо рта, внимательно осмотрел, потрогал его и поднял ошарашенный взгляд на Джека.

      — Это… это то самое, да?

      Джек обречённо кивнул.

      — Да, это хитан. Обрезание по-нашему. Я вынужден был подчиниться, иначе бы меня казнили как чужака и иноверца, — попытался оправдаться он, от позора готовый провалиться сквозь кровать, ковёр, паркет и два нижних этажа — прямо в угольную котельную гостиницы.

      Как отреагирует Шеннон? Посчитает ли его трусливым предателем, продавшим веру за свою никчёмную жизнь? Заявит, что Джек изменщик, потерявший гордость и опозоривший их великую страну?

      Наверное, это сказалась длительная разлука: Джек забыл, каков есть Шеннон, ежели посмел ожидать от него подобной реакции. С горящими глазами Шеннон принялся ощупывать член, тщетно стараясь оттянуть крайнюю плоть, которой, увы, не было. Вопросы сыпались из него, словно из рога изобилия.

      — Было очень больно? Крови много потерял? Тебя силой удерживали, чтобы провести эту операцию? Как давно это сделали? Головка всегда оголена? Как ощущения? Я читал, что у обрезанных мужчин снижается чувствительность головки… Джек, неужели мне придётся мозолить язык?..

      Джек подумал, что Шеннон скорее намозолит язык болтовнёй, нежели оральной лаской. Настороженно спросил:

      — А тебя не интересует… гм-м… вопрос религии, например? Ты же понимаешь, что значит обрезание?

      Шеннон оторвался от изучения удивительного члена и недоумённо уставился на Джека.

      — Религия? Хочешь сказать, что отныне ты не будешь ходить по праздникам в церковь? И не будешь спать там во время службы? Какая жалость! Джек, за чаем ты ел сэндвич с копчёным беконом, за ужином ты пил вино, а в данный момент прелюбодействуешь с мужчиной. Это твоё новое вероисповедание? Ты и христианином-то был нерадивым, и я очень сомневаюсь, что удаление кусочка плоти с члена что-то изменило в твоём сознании. Роль вероотступника тебе не подходит совершенно. Джек, хватит говорить глупости! Давай же скорее! Я хочу почувствовать тебя в себе… Интересно, разница будет ощущаться?..

      Вот так легко Шеннон снял тяжёлый груз с души Джека. Долгие месяцы переживаний оказались напрасными. Джек вздохнул с облегчением. Вопросы религии не интересовали Шеннона, а ничьё другое мнение не интересовало Джека. Пусть одного бога он предал, другого ему навязали, он запутался, и веры нет… зато у него есть свой ангел. Светлоглазый, кудрявый, ниспосланный свыше. Ангел любимый и любящий.

      Сливочное масло на тонкой фарфоровой розетке оставалось нетронутым с ужина. Мягкое, нежное и ароматное, оно таяло на пальцах. Джек растягивал Шеннона долго и тщательно, готовя его под себя, получая от этого удовольствие, предвкушая долгожданное единение. Его член входил медленно и аккуратно. Двигался плавно, протяжно, по самое основание. Продолжил он быстро, проникая неглубоко и резко, выбивая из Шеннона стоны и жадно глотая их. Оторвавшись от горячих губ, еле переводя дыхание и не прекращая яростных движений внутри, Джек прохрипел:

      — Ну как? Есть разница?

      Шеннон, сумбурно гладящий его плечи и спину, впился ногтями в шрамы, открыл туманные очи и выдохнул:

      — Да… это ужасно…

      Джек от испуга замер. Шеннон продолжил двигаться, скользя по его члену, и капризно пояснил:

      — Твои усы — это ужасно. У меня всё лицо чешется. А твой член прекрасен. Не останавливайся.

      Ах ты, бесёнок… Джек нарочно вышел из него почти полностью, для того, чтобы вонзиться вновь со всей силы. Шеннон тонко вскрикнул и с готовностью подался навстречу, поднимая ноги выше и полностью открываясь ему. Джек повторил атаку ещё раз и ещё, услаждая слух чудесными звуками. «Утром же побреюсь. Чёрт с ними, с усами».

Конец. Далее небольшой эпилог.