Люди и вправду безобразно глупы. (с)
Ему кажется, что ответ японца не задевает. Ему действительно кажется, что на самом деле безразлично, нет дела, никакой разницы. Он и в самом деле, из всех, должен не обращать внимания. Но по какой-то неведомой причине это причиняет боль.
Взгляд этих карих глаз, с гаснущими искорками на дне зрачков. Ни мольбы, ни желаний, ничего. Пустота. Вязкая дикая насмешка, сквозь прорези маски. Манит, влечёт, завораживает, имеет с-м-ы-с-л. Он бы купился, но выше этого. Смотрит на две вечности больше, чем нужно. Осознает причины, и почему-то это врезается глубже на слишком остро и больно. Хочется оттолкнуть ощущение, но оно отталкивает и почти злит.
Порезы на тонких бледных пальцах глубокие, и ему нравится. Позволяет забыться, отстраниться. Грязная плотная ткань полосатого матраса впитывает алую кровь, пока он наблюдает как светлые части выцветают. Так ярко, дико. Как ему никогда не ощутить, не воспринять. Так, как ему отчаянно бы хотелось.
Он не может ощутить, не может сымитировать. Оно бьёт откуда-то изнутри так, что лишает возможности сделать вдох. Пожалуй, он знал с самого начала. Возможно, тот парень знал тоже. Некое глубинное понимание, знание, что сколько бы ты не стремился, не обманывал себя, впереди одна только пустота. Только ничто, расцвеченное разными цветами, каждый из которых несёт один и тот же смысл: тебе здесь нет места.
Смешок расчерчивает губы. Это то, что не имеет значения. То, что выкручивает ребра наизнанку; то, от чего хочется хохотать в голос. То, что врезается в кости, что отпечатывается так, что, даже если не захочешь, запомнишь.
То, что подобно яду, проникает в каждую вену, пропитывает все ткани, отравляет его, режет, жжет. Ему на самом деле очень смешно. Он знает, что это будет причиной его поражения. Он уверен, ни единого сомнения. То, от чего не хочется задавать вопросов. То, что непонятное, абсолютно дикое. Искорка чего-то живого, что он может ощутить, но неспособен осознать до конца, до финала, до той точки, когда это имело бы нечто напоминающее смысл.
Расширенные, удивлённые круглые глаза, привычный холод цепи и мягкая понимающая улыбка. Почему ты не видишь, ответь? Ты же знаешь, мы одинаковые. Мы видим мир очень похоже. С самого первого взгляда в твои глаза я понял, что ты способен меня понять.
Мир – отвратительное место, где прогнившие души бесплодно взывают к Господу, отчаянно желая получить прощание за что, чего не совершали, за то, что прощение вовсе не требовалось. На самом деле каждому из них требовался знак, нечто переливчатое, кажущееся искренним и правильным. То, чего они отчаянно желали найти, то, что рвалось наружу.
Он знает, возможно знает больше всех, ощущает то, чего на самом деле не существует, отчего хочется улыбаться и хохотать в голос, когда ты на самом деле послушно склоняешь голову и улыбаешься. Когда ты хочешь так, что щекочет задевая внутренности, а безумие сверкает, выворачивает так, что хотелось бы забыть.
Правда состоит в том, что даже если хочется, он неспособен. Остаётся смириться и ждать того, что может настигнуть, а возможно и нет. Когда захочется удержать чью-то ещё душу, кроме своей, кроме своей испачканной грешной души.
Так хохочи же до упаду, танцуй, пока не устанешь, пока не сможешь двигаться, пока онемение не окутает все тело мягким, нежным покрывалом. Так хочется, чтобы ты понимал то, что рвётся наружу словами, миллиардами бессмысленных оттенков смысла. Проблема в том, что невозможно подобрать слов, а ты смотришь так, словно понимаешь и, одновременно, бесконечно далеко отсюда.
Чью волю ты выполняешь?
Так хочется спросить, и, одновременно, очевидно, что даже если будет ответ, смысл не возникнет. Сколько себя не обманывай, смешно, ничего не появится, кроме леса иллюзий. Иллюзий, способных обмануть всех вокруг кроме тебя и себя.
Улыбка острыми гранями. Желание вбить в стену, сжать за чёртовы забинтованные запястья и не отпускать, так, чтобы остались синяки, всеми цветами радуги. Заглянуть в карие глаза, впиться в тонкие губы так чтобы задохнулся.
Перед глазами только желания и безразличие черных трещин в бетоне, усмешка где-то в горле, которой он давится до приступа кашля, до желания увидеть чью-то кровь, боль, изломанное тело, все, лишь бы почувствовать себя лишь на мгновение лучше.
Привкус стали, запах крови, горячей, густой, ощущение того как пальцы слипаются, один к одному так, что хочется облизать. Приятная пустота в голове, дарующая спасительное ощущение правильности. Желание найти выход, которого не существует.
Безумие отсвечивает, сверкает, манит. Объять, принять и забыться. Право, так смешно. Чужая пустота светит ярче звёзд. Он так сильно хочет коснуться, запретного, греховного, невозможного. До крайности смешно.
Он только усмехается, позволяет себе секундную, невообразимо глупую человеческую слабость, недоступная такому как он к тому, о, он ни на йоту не сомневается к другому такому же, Его притягивает нечто, чему он сам не может найти понимания, не то, что показать. В тёмных зрачках понимание – возможно ты поймёшь?
Пожалуй, он прекрасно знает, что нет. Пожалуй, он знает, что тот понимает. Но… всегда есть пресловутое но. Белый куб клетки, контроль дыхания, контроль сердечного ритма, каждого мускула. Игра на грани, будоражащая, восхитительная, почти больно, такой восторг, полузабытый, вязкий. Хочется тонуть, позволить себе расслабиться.
Но он не имеет права.
Их обоих сдерживает нечто, и если о себе он может сказать с определенностью, о другом только догадки, местами переходящие в уверенность, местами настолько зыбкие, что самому хочется себя высмеять. Он отшучивается, видит тени, отголоски в чужих глазах и понимает – он слишком хорошо умеет читать других – что терзает подобное не его одного.
Он не возражает, видит десятки вариаций и, что бы не утверждал, в том числе и те, где проигрывает. На самом деле, ему даже будет не обидно. Ведь хочется попробовать, так, что показывает кончики пальцев, так, что судорожно дышишь, почти срываясь, и взгляд такой дикий и безжалостный, что, он знает, тюремщики по ту сторону экранов отскакивают от мониторов куда подальше. Единственное, чего он никак не может понять, так это то, почему он ощущает настолько… по-человечески?