Мир потерянных вещей

На работе Нине неожиданно стало плохо. Скорая констатировала что-то обыденное, как будто незначительное — то ли давление, то ли переутомление, — но начальство вдруг проявило заботу и буквально вытолкало Нину домой, велев не показываться до следующей недели.

Радость от случайного отпуска продлилась недолго. Она и без того была тусклой, выгоревшей, как забытые на солнце старые фотографии, а потому вскоре сменилась скукой и расплывчатым беспокойством. Нина ощущала себя синицей, свалившейся в кастрюлю с опарой — бессмысленное, пустое время обволакивало её, пачкало встопорщенные перья липким тестом, забивало горло. Тяжёлая августовская жара лишь добавляла маеты, и уже через день Нина бросилась прочь — куда угодно, лишь бы не задыхаться дома.

Она бесцельно бродила по городу, ища сама не зная чего, то тянясь к людям, то отстраняясь от них. Наконец Нина оказалась на небольшом пустыре: побуревшая трава, пара чахлых деревцев, какие-то трубы, странно торчащие столбы и покосившаяся скамейка в тени небольшой подстанции. Невдалеке раздавались детские голоса, но над самим пустырём висел почти ощутимый гул — пение армии кузнечиков, голоса высоковольтных вышек, насекомый и электрический хор, вибрирующий по коже... Совершенно невозможный для маленького пустыря с парой обычных проводов.

«Перегрелась», — подумала Нина, скорее прячась от палящего солнца. Старая скамейка оказалась всё ещё крепкой, и женщина устало опустилась на неё, сбросила туфли с натруженных ступней и закрыла глаза. Странный гул на мгновение притих, а потом сменился торопливым шорохом и исчез, будто бы разлетевшись в стороны сотней бабочек и стрекоз.

Что-то коснулось босой ноги, и Нина взвизгнула, открывая глаза. Это оказался всего лишь мячик — ярко-красный, с синей полосой. У неё самой в детстве был такой же, пока не потерялся где-то у речки: может, уплыл, а может и утонул, в лучших традициях стишков и невезения. Рядом обнаружились и, очевидно, владелицы мяча — две девчушки, на вид лет 8 и 12, с любопытством разглядывающие Нину. Та, что помладше, стеснительно выглядывала из-за угла, а большой красный бант делал её похожей на цветок, на который села яркая бабочка. Бело-жёлтое платьице и белые гольфики, аккуратно приглаженные волосы и блестящие туфельки — обычно так выглядят отличницы, гордость родителей и радость учителей. Вторая же девочка была полной противоположностью первой: всклокоченные рыжие кудряшки торчали как медные провода с сорванной изоляцией, на светлом полосатом костюмчике — пятна тут и там, а сбитые коленки и царапина на носу окончательно убеждали в том, что девчонка — тот ещё сорванец. Казалось, вокруг неё то и дело трещат искорки, а сама она ни секунды не могла усидеть на месте, постоянно кружась, крутясь, переступая с ноги на ногу и подпрыгивая.

— Это ваш мячик, девочки? Держите, — Нина наконец сообразила, что мяч всё ещё у её голой пятки, и поспешно наклонилась за ним. Девочки задумчиво переглянулись.

— Вообще-то твой... — пробормотала младшая.

— Но если ты даёшь, мы возьмём, — заключила старшая.

— Это какая-то игра? — спросила окончательно запутавшаяся Нина, но в ответ девчушки синхронно замотали головами.

— Просто он потерялся, — пояснила старшая.

— Всё потерялось, — поддержала её младшая, а потом внезапно шагнула вперёд и заглянула Нине в глаза. — Ты тоже потерялась, да?

Нина замерла. То, от чего она бежала весь день, настигло её, оформилось и выпало словами, будто весенним дождём. Потерялась. Она и вправду себя потеряла, да так и не смогла отыскать пропажу, а жить без себя, как известно, совсем невыносимо. И это всё было так странно, что Нина совсем растерялась.

— Девочки, а разве вы не знаете, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми? — слабо спросила она.

Рыжая хитро прищурилась.

— Тебя как зовут?

— Нина... — она ничего не понимала. Рыжая торжествующе фыркнула.

— А меня Эл... Эля, а её вот, — она кивнула в сторону младшей девочки, — почти как тебя — Нэна. Вот и познакомились! А теперь признавайся: где ты потерялась?

Нина пожала плечами, не зная ответа и не понимая вопроса. Эля снова фыркнула.

— Ты почему здесь? — тихо спросила Нэна.

— Потому что я не могу быть дома.

— А ты замужем? — влезла Эля. Нина снова пожала плечами. Прошло уже три года с тех пор, как гололедица и чёрная тойота отняли у неё Славу, а она так и не поняла, как теперь нужно отвечать на такой вопрос. Свой брак она прерванным не считала, не позволяя горькому вдовству возвышаться над своей семьёй, но и мужа, любимого и родного Славки, у неё тоже больше не было. И ребенка не стало тоже, раньше, чем она успела хоть раз подержать его на руках. И самой её не стало вместе с ними, а, значит, семью можно считать воссоединённой? Или нет?

Из раздумий Нину вывела Нэна, громко шикнувшая на неугомонную Элю, извернувшуюся едва ли не восьмёркой и разглядывающую её обручальное кольцо.

— Мужа я... потеряла, — прозвучало как дурацкий каламбур. Вот уж действительно всё потерялось на этом пустыре! — А дома... просто я заболела и меня отпустили с работы, а я теперь совершенно не знаю, чем себя занять. Всё так пусто и глухо, то царапается как три тысячи кошек, то расползается и висит как пыльная мгла.

Она понимала, что несёт что-то... не то. Не то, что нужно и можно говорить детям и людям вообще. Но это было правдой, запылившейся и тоскливой, той правдой, что гнала её прочь. Перестав быть женой и матерью, она с головой ушла в работу, приходила раньше всех, уходила — последней, выходные отсчитывала по генеральным уборкам и обычным домашним делам. Получив в своё распоряжение кучу свободного времени, Нина оказалась придавлена его непривычной величиной.

— Я знаю! — Эля снова прыгала на одной ножке и размахивала руками, пытаясь привлечь внимание Нины. — Я знаю, как с тебя стереть пыль! Вот ты что хотела бы делать? Для себя, в смысле.

— Ничего, — честно ответила Нина. Эля надулась.

— Нет, давай, вспоминай! Что тебе нравилось раньше, что тебе нравилось в детстве, сейчас-то тебе хоть что-нибудь нравится? Экстремальный спорт, сборка собственных роботов, симфоническая музыка, вязание крючком?..

— Мне нравится скрипка, — подумав, ответила Нина. — Наверное, я хотела бы научиться играть «Тоску» Пуччини...

— Вперёд! — Эля высоко подпрыгнула, кувыркнулась в неожиданном сальто, и села на скамейку. — Чего ты ждёшь, доставай мобильник, будем курсы скрипки искать! Для чайников и прочих э-лек-тро-приборов!

— Нет! — испугалась Нина. — Мне же уже поздно! Мне уже тридцать два, а музыкантом нужно становиться с детства, меня же никто не возьмёт, да я и не собираюсь всё бросать ради музыки!

— Тихо-тихо, — Эля была сама невозмутимость, и только прыгающие кудряшки выбивались из «надетого» ею серьёзного образа. — Никто не заставляет тебя всё бросать. Ты вообще чего хочешь, стоять красивая на сцене филармонии, вся в белом и с сольной партией, или извлекать из скрипки нужные звуки и радоваться, что они заглушают соседский перфоратор?!

— Про перфоратор она врёт, — серьёзно заметила Нэна. — Скрипка тише. Во всяком случае, произведения Вивальди.

— Какой ещё перфоратор... — у Нины голова шла кругом.

— Обычный... Вот, нашла! Ты же можешь себе это позволить? Финансово, я имею в виду?

— Могу.

— Значит, решено: завтра же идёшь учиться! Вот, я тебя записала...

Возразить Нина не успела: зазвонил телефон, соседка сообщала, что её кот Кошмарыч упал на Нинин балкон, и спрашивала, когда можно будет забрать беглеца обратно. Кошмарыч был известен всему подъезду тем, что обожал точить когти, а домовая легенда утверждала, что следы его когтей были даже на бетоне, поэтому Нина заторопилась домой. Эля почти вытолкала её с пустыря, а Нэна напоследок попросила:

— Научись потом играть «Канцонетту» Чайковского, ладно?

— Ладно, — кивнула Нина, мысленно уже отдирая Кошмарыча от спального гарнитура. — А почему именно её?

Нэна покраснела.

— Просто люблю её очень.

Уже на краю пустыря Нина оглянулась, но никого не увидела.

Лишь жухлая трава мерно шелестела под поглаживаниями ветра, что-то порыкивало и искрило в старой подстанции, а на трубе сидела маленькая аккуратная куколка, кем-то забытая и потерявшаяся — как и всё на этом пустыре.