Намджуну уже двадцать три года, а пить он так и не научился. Юнги морщится в отвращении, Тэхен с Хосоком тяжело вздыхают, а Чимин плавно стекает под стол, когда Сокджин неожиданно рассказывает наиглупейшую шутку о смеющихся коровах, и Чону хочется пнуть старшего хена и придушить того, который в истерике бьется под столом, потому что Намджуну вдруг эта шутка кажется смешной настолько, что он откидывается на диван, начиная безобразно смеяться, даже не пытаясь прикрыть лицо руками.
Чонгуку смотреть на все это не хочется, ему бы сейчас алкоголь покрепче и выпрашивать у Намджуна компенсацию морального вреда за все разбитые об его этот дурацкий смех ожидания и иллюзии. Так не поступают потому что. Нельзя сначала крутым хеном быть, часами рассуждать об одиночестве и жизни, вызывать восторг одним только предложением, брошенным не то шуткой, не то домашним заданием на выходные, нельзя вот так просто создавать идеальный образ неизвестного гения, вызывать привыкание и восхищение, а потом смеяться над шутками Сокджина, не так все делается.
— Верни мне моего Намджуна, — хрипит Чонгук, когда Ким прикрывает лицо худыми ладонями, хихикая так трогательно просто, что прикладывайся головой к любой поверхности комнаты.
Намджун смотрит на него с той самой улыбкой, из-за которой у девочек обычно приступы и сердце болит, потому что ямочки. И они не стоят особого внимания, если честно, потому что вот у Хосока они тоже есть, но тот — солнышко, его положение обязывает, а Джун… он против всех правил. Чонгук не девочка и сердце его даже не думает биться чаще, но парень все равно отворачивается. Как бы не прихватило чего. Ну, мало ли.
Намджун совершенен, его невозможно не любить. Он справляется с поставленной хореографией не на все сто баллов, но идеален в том, как делает это. Он выглядит так глупо и смешно, когда на сцене хочет казаться сексуальным, но Чон с осторожностью признается, что иногда, слушая мелодичный голос старшего, он забывает дышать.
Чонгук знает, что он не один такой, очарованный этим нереальным человеком, их много и они по всему свету. Он знает, что обязательно существует кто-то, какая-нибудь девочка, которая неожиданную свою любовь к Намджуну может назвать вторым дыханием, потому что… Он не может объяснить причины, но с легкостью бы понял то, что она хотела этим сказать.
— Чонгуки, — смеется Ким, убирая пустую бутылку из-под пива на стол, когда замечает, что младший поднимается с места, — уже спать уходишь? Только вещи не разбрасывай, иначе я обязательно упаду.
Чон поджимает губы, в уме прикидывая, сколько денег получит от этого недоразумения, если правда потребует компенсацию, но даже круглая сумма не способна его порадовать. Намджун снова смеется, он такой нелепый в этой своей легкости, когда позволяет себе отдохнуть от мыслей и той устрашающей вселенной, что у него в голове.
Таким Намджуном не хочется восхищаться, его хочется крепко обнимать. Он не рассказывает о серьезных вещах, прячет усталого гения за легкой улыбкой, а потому и не волнует чужие сердца, но каким трогательным он выглядит в этот момент. Усесться с ним рядом хочется, руки и ноги переплести, чтобы лицом в шею обязательно уткнуться и дышатьдышатьдышать.
Чонгук не дурак, он знает, что ему позволено, а на какие его действия люди будут коситься неодобрительно, поэтому он шипит себе под нос проклятия. Чертов Ким Намджун.
— Ты мне все до копейки отдашь, — шипит.
— Что несешь, — Ким смеется, на диване двигается так, чтобы место освободить, и тянет младшего за руку на себя, устраивая его рядом. Чонгуку дергается от прикосновений, ему хочется в комнату и выводить всю злость в тетради, но Намджун цепляется рукой за его плечи и уютно устраивает у себя под боком.
Чонгуку, на минуточку, не нравится. Но злиться он, конечно, прекращает.