Айзава просыпается с болью во всем теле и грубо разорванной по краям дырой в груди. Она фантомна, но ощущается отчего-то намного реальнее потерянных глаза и ноги. Шота сонно моргает, переводит взгляд на сидящего в углу палаты друга. Немытые, волосы Хизаши блестят из-за оставшегося в них лака, спадая на его плечи запутанными локонами, глупо торчат на макушке, предавая то, как часто он нервно запускал руки в волосы, оттягивал их в стороны. Шота подразнил бы его, если бы не помнил, что за дверью больничной палаты мир продолжает сходить с ума. Если бы не понимал, что в душе и мыслях Ямады разрастается его собственный ад.
Хизаши смотрит на него, не моргая, будто за прошедшие часы и не отводил взгляда с чужого лица, но ничего не произносит. Это не первый раз, когда Айзава просыпается в больнице, и с подходящим к концу днем безопасных тем для разговоров не осталось. Вопросы заданы, нежеланные ответы получены и даже громкие крики, бессмысленные споры впитаны в белые стены — осталось произнести только самое важное, то, о чем оба думают каждую секунду, проведенную в сознании, но ни один не решается сказать. Следующий, кто откроет рот, начнет что-то страшное, нечто такое, от чего нельзя будет отмахнуться и резко замолчать, отвернувшись в разные стороны, и Ямада неестественно долго молчит для человека, за крепко стиснутыми губами которого уже собраны всевозможные признания и обиды, обещания и проклятия, просьбы и слепая злость.
Они сидят в тишине еще долгие несколько минут.
Хизаши продолжает молчать, поэтому Шота проглатывает раздражение и медленно приподнимается на слабых руках.
— Если ты так и собираешься молчать, то спрошу я. Ну, уже догадался, что дальше? Кто будет следующим? — Айзава выплевывает со смешком, пока в его единственном глазу собирается влага.
Он вспоминает своих учеников, один за другим их лица всплывают перед глазами, голоса звучат в ушах, так же, как и на войне, но в этот раз не непоколебимая решимость заполняет его сердце, а ничем не разбавленное горе. Мидория, Бакуго, Яойорозу. Асуи. Киришима, Каминари и Серо. Аояма и Ашидо. Джиро. Токоями. Шоджи и Сато. Кода, Оджиро, Минета. Доверчиво распахнутые глаза Шинсо и счастливые улыбки Эри. Его крошечная Эри.
Он не может позволить ни одному из них снова пострадать, Айзава не имеет права умереть, оставив их одних, но вместо обещаний выжить и пережить из его горла вырываются только проклятия. Шота ненавидит себя за слабость, но слова, отличные от тех, которые он должен произнести, с постыдной легкостью собираются на кончике его языка.
— Надеюсь, это наконец буду я.
— Ты не умрешь, — стул с громким стуком падает на пол, когда Хизаши резко вскакивает, подходит к нему в три широких шага и встряхивает с силой, хватаясь за плечи, игнорируя тяжелое состояние героя. Его руки чудовищно дрожат, но он не позволяет слабости проникнуть в голос. Голос — единственная сила, оставшаяся в его разваливающемся от боли теле. Шота отводит взгляд, но друг крепко хватает его за подбородок, заставляет смотреть себе в глаза. В злые, безумные глаза, — никто из нас не умрет, это больше никогда не повторится.
— Хизаши, мне больно, — Шота пытается убрать чужие руки от лица, но хватка мужчины становится только сильнее.
Со дна его зеленых глаз выбираются демоны, они заполняют каждый уголок и рисуют во взгляде нечто незнакомое даже Айзаве — никогда еще жестокость в глазах Ямады не принимала настолько темные оттенки, их не скрыть теперь даже за яркими очками, и Шота вздрагивает до того, как мужчина открывает рот.
— Не дадим ублюдкам и шанса, только мы с тобой, — голос героя понижается до шепота, — давай убьем их. Давай убьем их, Шо.
Шота знает, что другу это необходимо. Он понимает, что Хизаши вскочил бы прямо сейчас и бросился в атаку, уничтожая каждого, кто осмелился бы встать на пути, не различая хороших и плохих, не жалея взрослых и детей. Не жалея себя. Готовый потерять даже слух, он бы сражался и победил на одном только желании, но Шота не может его отпустить. Только не его. Только не теперь. Никогда раньше и в будущем тоже. Никогда.
Шота не говорит ему, что герои так не поступают, не признается, что они вдвоем ничего и не могут. Ни сейчас, ни когда теряли самых дорогих.
— Болеть не перестанет, — Айзава напоминает ему слабым голосом, и хватка чужих рук слабеет тоже — Хизаши позволяет им, вдруг подвластным кому-то постороннему в его теле, безвольно упасть, пока память о сказанном другом уносит его как можно дальше в прошлое. Он не вспоминает обещания, данные наивными подростками, не вспоминает смех и мечты. Он помнит боль, стирающую с лица каждое жалкое подобие привычных ярких улыбок, с нереальным трудом собранное на лице, он вспоминает горькие слезы, утрату и невыносимую боль. Столько боли. Столько слез.
Айзава протягивает руки вперед, сжимает крепко плечи Ямады. Он не способен воссоздать хотя бы крошечную часть того тепла, которое дарили нежные руки Немури, встречающие друзей в любое время дня и ночи абсолютно разбитыми, те заботливые руки, обязательно собирающие их по неровным кусочкам во время долгих часов разговоров или в абсолютной тишине, Шота даже не хочет пытаться — эту женщину не заменить. Ее руки, обладающие грубой силой, но касающиеся только с мягкостью старшей сестры, которая обещает уберечь от всего плохого в мире, будто наивных подростков, даже когда вы не нуждаетесь в защите и давно обошли ее в росте, эти руки не могут принадлежать никому другому. Нежность ее прикосновений и личных улыбок, подаренных в повседневной одежде и с наспех собранными волосами, между обыденными разговорами о бессмысленном, когда личности героев сходят с тела вместе с отброшенными в сторону костюмами, эта забота никем не может быть повторена (они не позволят ни одной живой душе попытаться), и это то драгоценное, что мир навсегда потерял. Потеряли они.
— Прости, — Ямада умоляет, дрожащими пальцами гладя покрасневшую от грубого обращения кожу, прикасаясь испуганно к повязке на его лице, — прости. Прости меня, пожалуйста, прости.
Айзава вдруг вспоминает, что в этот раз мог умереть, и, может, Хизаши тоже думает об этом, а потому и касается так осторожно каждого перевязанного участка на его раненом теле, замирает рукой на груди, стараясь уловить биение его сердца.
С трудом переживая смерть Ширакумо, Айзава не заметил, как изменился настолько, что иногда становился незнакомцем в глазах лучшего друга. Будто не замечая, как Ямада тоже каждый день страдал от невыносимой боли, он позволил себе погрузиться в собственное горе настолько, что заставил Хизаши почувствовать себя покинутым сразу двумя близкими людьми. Оборо оставил их, но Шота — тот, кто наплевал на их мечты, он тот, кто позволил всему драгоценному, о котором нельзя было забывать, остаться лишь частью вечно кровоточащих воспоминаний, запертых глубоко в ноющем сердце. Шота решил все за него, оставил только мириться с эгоистичным выбором и непроизнесенным вслух правилом не упоминать чужое имя и все, что с ним связано. Заставил его молчать столько лет.
Айзава сам разваливается на части, но притягивает друга ближе, заключает его в крепкие объятия дрожащих, обессиленных рук, и Хизаши падает в них шестнадцатилетним ребенком, так никогда и не получившим необходимой поддержки. Шота зарывается рукой в его неухоженные волосы, позволяет уткнуться лицом в шею и громко зарыдать.
— Я все еще здесь, — он обещает, — ты не потеряешь меня. Я не оставлю тебя, Хизаши, и мы оба не сломаемся. Мы не можем, — его голос становится увереннее, тверже, но звучит намного тише, и последние слова он шепчет, касаясь губами уха дрожащего мужчины, — мы собираемся вернуть Ширакумо, помнишь?
Блондин кивает, всхлипывает громко.
— Завтра ты наденешь костюм и уложишь свои волосы, — Айзава гладит его по голове, — я поднимусь с постели и вернусь к своим обязанностям перед детьми, и Каяма будет нами гордиться. Но сегодня, — его голос снова срывается, — сегодня ты все еще можешь…
Он не может договорить, но, конечно, ему и не нужно.
Ямада кричит. Теряя контроль над причудой, теряя рассудок и самые драгоценные кусочки себя, Хизаши рыдает так, как не позволял себе в детстве. Даже когда его голова взрывается болью, когда из ушей льется кровь и от окон остаются одни лишь осколки, Шота не использует свою причуду, чтобы его остановить.