Fading

Deep inside me I'm fading to black, I'm fading ©

Демонов определяет то, кем они были при жизни, то, что чувствовали или не чувствовали, то, чего желали и чего не хотели. Всё, что Мудзан (разумеется, тогда его звали иначе, но помнил он именно это имя) ощущал по отношению к этому чёртовому миру, это усиливающуюся с каждым днём ненависть. Рождённый в семье кугэ1 Убуяшики, в эпоху расцвета и культуры, он мог получить всё. Кроме того, чего действительно желал. С самого раннего возраста он знал, что умрет, не дожив и до двадцати. Нет, разумеется, никто не сказал бы подобного ребенку. Тогда его состояние ещё не ухудшилось, и он ещё не оказался прикован к постели. Просто подслушал разговор родителей и приглашенного в дом лекаря.

– Я умру?

–Нет, конечно нет. Все будет хорошо.

Он встревожился, но не испугался. Страх пришел не сразу. Нет. Только когда он осознал, что на самом деле значит умереть. Кажется, стоял жаркий летний день. Такой, что листья на деревьях ссохлись и дрожали на ветру. Лето выдалось засушливое, взрослые говорили о таких сложных вещах как неурожай на полях и голод. Мудзан прислушивался, но концепция смерти в то время ещё не уцепилась в его сознании.

В тот день они с матерью прогуливались по саду, когда его внимание привлекло что-то интересное. На дорожке лежала птица, небольшая, размером с ладонь взрослой женщины. С едва заметной желтизной вокруг клюва и светлыми пёрышками на голове. Ее грудь все ещё вздымалась и опускалась, но как-то заторможенно, с перерывами.

Влекомый любопытством, мальчик присел рядом, пользуясь тем, что мать отвлеклась на разговор со служанкой касательно каких-то дел. Черный глаз словно подёрнулся мутной пеленой, мутновато-прозрачной, будто закрывая полмира. Он взял тёплое, едва вздрогнувшее тельце в руки и перевернул. Второй был таким же. Такого он никогда не видел: там, за этой пеленой, не было ничего кроме спокойствия и безразличия к окружающему миру. Едва заметный стук в тельце вдруг прекратился, птичка вздрогнула ещё несколько раз и затихла.

Мама, обратив, наконец, на него внимание, коротко вскрикнула и ударила его по рукам.

– Мудзан, какая гадость! Она же мертвая!

Мальчик вздрогнул и вернулся из кратковременного ступора, в которой погрузило его происходящее. Прозвучал только тихий удар о камни. Птичка не шевелилась, ушло даже безразличие. Не осталось ничего. В тот самый момент он понял. Вот что такое смерть. Он умрет? Его тело будет лежать вот также на земле, а кто-то будет смотреть с таким же презрением.

– Я умру также?

– Что? Конечно нет, –женщине стало стыдно за свою вспышку эмоций. Особенно, учитывая все обстоятельства, ей стоило отреагировать гораздо спокойнее. Она крепко обняла сына и начала его тормошить, но взгляд мальчика не отрывался от неподвижного тела. Страх окутывал плотной пеленой, сплошным покрывалом, таким плотным, что и не разорвать. Он парализовал, проедал кожу, добираясь до самой души и червячками забирался вглубь, начиная подтачивать душу изнутри.

– Я не хочу умирать! Я не хочу умирать! Я не хочу…не хочу….не хочу.

Женщина только растерянно замерла, не в силах найти нужные слова, а потом принялась его переубеждать, стремясь помочь ему успокоиться. Все, что угодно, какие угодно обещания. Неважно, что в них нет ни слова правды.

– Я не умру? Точно-точно? – он тер заплаканные глаза, пока мама гладила его по голове и мягко с любовью улыбалась.

– Конечно, – и она крепко прижала его к себе. И на мгновение он поверил, пока не ощутил слабую дрожь. Кажется, она расплакалась.

Лгунья. Лгунья. Лгунья. Лгунья.

Слова вязью, словно отпечатываясь на поверхности окутывающей разум пелены. Они все лгут. Все до единого. Он просто умрет и все. Исчезнет. И его просто никогда не будет. Пожалуйста, он не хочет. Пожалуйста, спасите. Когда его глаза вот так опустеют, кто-нибудь окажется рядом? Когда он не…

Мудзан боялся не смерти, а последних секунд перед ней, когда из тела уходит сама жизнь. Самого факта потери себя. И долго скрываемый и подавляемый в глубине души страх медленно трансформировался в злость. Его состояние постепенно ухудшалось, и если раньше он мог гулять по саду и даже, если мама упускала его из вида, залезть на дерево, даже прогулки давались с трудом. Да и самой женщине, беременной вторым ребенком, стало тяжелее присматривать за сыном.

На долгие месяцы он оказался почти в полном одиночестве за исключением пары слуг да нескончаемого количества книг. От природы сообразительный, он впитывал информацию как губка, но вот живого общения ему недоставало. Фактически запертый в своей комнате, мальчик коротал время за чтением и учебой. А потом ему представили младшую сестру. Девочка, здоровая и крепкая бегала по всему дому, шумела, и ее веселый смех колокольчиком звенел в коридорах. Она стала его спасением от тоски и безысходности. Только ее визиты стали для него настоящей отрадой.

Время шло, они оба взрослели. Десятки лекарей приходили к нему в дом, пока родители тщетно пытались найти выход. Парень держался, хватался за жизнь так, словно сегодня последний день, и завтра он не проснется. Нечётко оформившаяся злость почти перешла в зависть, и через некоторое время сияющая улыбка сестры не вызывала в душе ничего кроме раздражения.

Почему она вот так легко может бывать снаружи, а он нет? Почему она может буквально находиться везде, дышать, хохотать, гореть, а он фактически гниёт заживо в этой чертовой комнате, способный добраться разве что до туалета, и то тело вечно предает в самый неподходящий момент, и он может рухнуть посреди комнаты. Хуже всего, когда на шум прибегают слуги. Жалость в их глазах доводит его до такой злости, что темнеет перед глазами.

– Братик, нельзя бить слуг, они же тебе помогают, – мягкий искренний взгляд сестры его просто вывел из себя, почти до той грани, когда парень готов ударить даже её. Страх в душе пульсировал, расходился по телу мягкими волнами. И постепенно перерос в ненависть, горячую, обжигающую, текущую по венам вместе с кровью.

– Мне не нужна их жалость. И твоя жалость не нужна. Убирайся.

Девочка в удивлении распахнула глаза, но он смотрел равнодушно, почти безразлично, а после и вовсе отвернулся, только сжав пальцы на одеяле. Хотелось стереть это выражение с ее лица. Разбить в кровь. Сломать, растоптать эту улыбку. Он едва сдерживал эту ненависть, она рвалась наружу, просачиваясь подобно яду сквозь зелень радужки. Клубок эмоций оплетал подобно сети.

Уходите. Просто оставьте его в покое. Он не хочет больше ничего чувствовать. Не хочет ничего желать и ни о чем мечтать. Он так устал. Сколько ещё он должен терпеть эти чувства, которые разрывают его на части? То тёплое, мечты и желания постепенно таяли под весом отрицательных эмоций.

К тому времени как ему исполнилось восемнадцать, а сестре двенадцать, он не мог фактически вставать с футона кроме самой крайней необходимости и слабел день ото дня, отказавшись даже от учебы. До того самого момента как сестра притащила в дом какого-то мужчину в крестьянской одежде и сообщила, что это лекарь, который «абсолютно точно» вылечит его. Ни родители, ни сам Мудзан не приняли ее заявление всерьёз. Да ещё семейный врач, наблюдающий последнюю беременность матери весьма нелестно отозвался о госте. Мудзан слышал скандал даже из своей комнаты. А потом сестра привела лекаря к нему. Мужчина средних лет выглядел самым обычным крестьянином и носил типичную для работников полей одежду, не то чтобы парень встречался с такими людьми часто, но несколько раз видеть приходилось.

– Ваша болезнь, молодой господин, серьезная, но, думаю, я смогу с ней следить, – глубоко поклонившись лежащему в постели парню, сообщил он. – Дайте мне сроку полгода, и я обязательно вылечу вас, обещаю.

– И что для этого нужно? – сестра подпрыгивала от нетерпения, хотя сейчас традиционное кимоно стесняло ее движения, степенно ходить у нее не получалось. Все время ерзала и двигалась так, что, казалось, плотная ткань вот-вот затрещит.

– Я соберу все ингредиенты и вернусь.

По правде сказать, парень не поверил. Сколько только не собиралось в его доме. Каждый раз они поначалу были уверены, но после их решимость гасла. А этот ещё и выглядел как шарлатан. Потому Мудзан недоверчиво посмотрел на сестру, когда лекарь ушел.

– Ты веришь этому мошеннику? Небось хочет поживиться за наш счёт. Мать уже отчаялась, вот и схватилась даже за эту возможность.

Девочка надулась.

–Я уверена, что у него получится. Считай это интуицией, – и она весело подмигнула ему, на что парень только отвёл взгляд и фыркнул. В груди зазвенел колокольчиком отзвук надежды, и как не выходило, совсем подавить его Мудзан не мог. Отвратительное чувство. Его, вместе со всем, что составляло его личность, парень тоже ненавидел.

Когда лекарь появился, опоздав всего лишь на месяц, он уже не мог даже вставать с постели. До того ослабело практически до того состояния, что он не чувствовал его. Постепенное онемение, слабость, а ещё раздирающая внутренности боль, нарастающая день ото дня. Сестра просиживала рядом часами, а он только и мог, что шипеть на неё, чтобы прогнать.

Но лекарь смог выставить ее за дверь и принялся замешивать травы. Мудзан смог сесть на футоне, держась за живот.

– И что там за ингредиенты?

– Всего понемногу. Горные травы. Я ношу рецепт в своей котомке, – мужчина кивком указал на свом немногочисленные вещи. – По правде сказать, в одном я не преуспел: найти голубую паучью лилию. Письмо вашей сестры застало меня на горной тропе, и пришлось поспешить обратно. Она сообщила, что вы совсем плохи, так что думаю, что найду позже.

Мудзан внимательно наблюдал, запоминая ингредиенты и очерёдность их добавления. На всякий случай. Через некоторое время он с некоторым сомнением смотрел на чашу, которую поднесли к его рту.

– Ну же, –мужчина слабо ободряюще улыбнулся. – Попробуйте. Это поможет. Обещаю.

Варево на вкус оказалось отвратительным и пахло ему под стать. Мудзан проглотил все на чистом упрямстве. Если не пробовать, тогда и результат неизвестен. Некоторое время ничего не происходило, и в душе поселилось привычное ощущение злости, умножаясь многократно. Внутренности словно сжигало, накатывали ощущения как от яда. Перед глазами темнело, и он провалился в полуявь-полусон, и метался в бреду неизвестно сколько времени. Он словно умирал, и от этого страх, нет, панический ужас брал верх. Сознание мутнело, всплывало, и когда он в очередной раз выплыл на поверхность, увидел встревоженную теплую улыбку лекаря.

– Ненавижу…я вас ненавижу. Что вы мне дали? Я умираю? – сквозь голос прорезалась паника. – Я умираю, так?!

Сознание снова утонуло в мареве, когда он поднял руку и безумно улыбнулся. Разум тонул в эмоциях, которые стирались. Наконец, наконец-то наступал долгожданный покой, которого он итак долго желал. Терзающие эмоции отступили, словно уже обглодали обезображенный труп до костей. Оставляя после себе сияющее нечто. И это было так….комфортно.

Когда он очнулся в следующий раз, рядом с ним был только остывающий труп, а снаружи стрекотали цикады. Слишком громко. Каждый звук с силой ударял по барабанной перепонке. Мудзан снова сел и с удивлением заметил как легко это далось ему. Ни следа боли или усталости. Нет ничего, что преследовало его сколько он себя помнил. Так просто, словно сжать пальцы в кулак.

В голове что-то изменилось пока он находился в бессознательном состоянии, но пока он не понимает что именно. Сильное выносливое тело. Значит тот старик оказался прав. Удивительно. Он попрыгал на месте и сделал колесо. О таком он и ребенком мечтать не смел. Идеал, абсолютный идеал. Даже, пожалуй, жаль, что он убил этого человека. Опрометчиво. Стоило вознаградить его.

Он вылетел из комнаты и спустя считанные мгновения оказался в спальне родителей, стремясь поделиться с ними радостной вестью. Сознание все ещё перестраивалось, какие-то фрагменты меркли, иные выходили на передний план. Мать и отец мирно спали, как-никак стояла глубокая ночь.

В животе словно что-то защекотало. Будто он голоден. Ужин вроде был плотным, но сейчас он ощущал нечеловеческий голод. Что-то ощущалось на самой грани, насмешливо, почти дразняще. Он облизнулся, принюхавшись. Аппетитный запах исходил прямо от родителей.Так как рис с говяжьим мясом, нежный тонкий аромат, от которого текут слюни, а внутри сворачивается что-то, сжимается. Отчаянно хочется попробовать. И он покоряется желанию.

– Сестрёнка! Сестрёнка! – он и сам не заметил как пролетел по коридорам и вскоре оказывается возле комнаты самого дорогого ему человека. – Смотри! Твой лекарь смог! Он справился! Я силен! Я могу сделать что угодно!

Девочка сонно встрепенулась. Сегодня она читала младшему брату сказку и сама не заметила как задремала. Сгорая от нетерпения и волнения за Мудзана она отвлеклась, и теперь отчаянно пыталась понять, что произошло. Ночная лампа выхватывала неясные тени, и когда старший брат вышел на свет, первым, что привлекало взгляд, было его яркие вишневые глаза с узкими как у зверя зрачками. И дикая безумная абсолютно нечеловеческая улыбка.

– Мудзан? – все лицо и одежду парня покрывала алая почти засыхающая кровь. – Что ты сделал?

Парень никак не мог взять в толк о чем она говорит. Вот же он. Сильный, здоровый, тело слушается идеально. Наконец-то он жив. Наконец-то он больше не боится смерти. Страх отступил, ненависть к себе и окружающим исчезла. Мудзан чувствовал себя завершённым, по-настоящему полным и целостным, будто кто-то закончил пазл, добавив недостающие фрагменты. Теперь внутри бурлила сила, стремясь вырваться наружу. И он не имел ничего против. Вот только лицо сестры.

– Канна? – внутри все ещё что-то перестраивалось. Выцветали целые фрагменты памяти. Человек перестал существовать, перестраиваясь в принципиально новое создание. Демона. Демону не нужна память, не нужны сомнения. Все, ради чего он существует, утоление голода и собственных желаний, которые, будучи человеком, он исполнить не мог. Созданное от чистой души лекарство превратилось в яд, исказивший нестабильную душу умирающего человека, и в результате сотворивший истинное чудовище.

Девочка выхватила ребенка из колыбели и рванулась к двери. Мудзан отступил на шаг, недоуменно моргнув. Он искренне не понимал в чем дело. Протянул руку к ней, пальцы трансформировались, удлиняясь. Инстинкты снова проснулись. Неосторожное движение, и девочка вскрикнула, отстранившись. Левый глаз выбит, и лицо пересекает уродливый шрам от низа левого века до подбородка. Только на адреналине она вскочила и побежала прочь, прижимая к себе плачущего малыша.

Мудзан смотрел на окровавленные когти ошарашенно. Оттенки стыда исчезли под весом истинной чистой эйфории и восторга. Он силен, так, что и мечтать никогда не смел. Куда лучше, куда сильнее других. Нет, они ему и в подмётки не годятся. Слабые, жалкие. Разве мог бы он мечтать о подобном раньше? Он счастлив, так счастлив. Единственная доступная эмоция, и та бледнеет и трещинами по незримым краям.

Мудзан спешил за сестрой во двор, в сад. Разрозненные куски воспоминаний, страх перед стекленеющим взглядом казался таким далёким, словно он испытывал его в иной жизни. Полотно безразличия, только ему не хватало нескольких кусков. Неосознанно хватаясь за ускользающую человечность, парень время от времени вздрагивал, проигрывая битву с собой каждую секунду.

– Не подходи! – закричала Канна, прижимая к себе ребенка. Она стояла посреди сада, кимоно расстегнуто, пояса и завязок нет, чтобы можно было бежать, а не семенить, оголяя живот и плотно замотанную грудь. Некогда прекрасное лицо заливала кровь, но уцелевший зелёный глаз сиял решимостью.

Канна Убуяшики готова была сражаться до конца с тем, что когда-то являлось ее братом. Страх и вина холодили, словно убивали изнутри ее саму. Жалость, она правда жалела, что так вышло, но простить не могла, отчётливо видя, во что тот превратился. Неприемлемо. Невозможно. Неужели, во всем виновата только она сама?

Парень остановился в нерешительности и сделал шаг с крыльца. Яркие лучи встающего с востока солнца осветили сад, стоящую в центре Канну. Кажется, там он когда-то и видел сме… мысль сорвалась. Он не мог вспомнить что именно. Кожа на руках пошла пузырями. Солнце, яркое солнце, которое он так хотел…хотел что…ненавистное солнце обжигало. Он мгновенно пробил забор и шарахнулся у сторону, устремляясь в пустоту темных пока переулков. Теперь его снова вел страх, выжигая в подсознании недавно рождённого существа ненависть к яркому солнцу. Искривляя прежнюю зависть и осколки ненависти в презрение и ненависть к людям. Он станет сильнее. Ему не победить. Но он это изменит любой ценой, победит солнце, найдет голубую паучью лилию. Он больше никогда не почувствует себя жалким. Никогда не уступит.

Создавая других демонов, он желает только одного: исправить ошибку. Лекарь, которого он убил, пожалуй, единственная жертва, о которой Мудзан сожалеет. В противном случае, он узнал бы, что это за голубая паучья лилия и почему она настолько необходима. Поэтому парень начал создавать демонов в надежде, что кто-нибудь даже случайно увидит её и расскажет об этом. Ведь это всё, что ему оставалось.

Канна уцелела и теперь, когда в стране повсеместно начались исчезновения и жертвы, создала первую организацию по борьбе с демонами. Сперва ей не поверили, но нашлась пара человек, которые, несмотря на весь абсурд ситуации, согласились ей помочь. Хоть от демона, хоть от дьявола. От кого угодно. Лишь бы защитить людей: те ведь умирают. Девушка, поправив пальцами закрывающий лицо бинт, села писать письмо, время от времени отвлекаясь на колыбель с братом.

«Уважаемый глава Главной ветви. Возможно вы найдёте мое письмо в высшей степени недостойным доверия…»

Она выпустила наружу чудовище, и только ей и ее семье отвечать за последствия. Пальцы сжались на деревянной ручке колыбели, когда вспомнились счастливые минуты с братом. Если бы только ей хватило сил принять неизбежное. Если бы она только не пыталась изменить судьбу. Если бы брат не оказался поглощён ненавистью. Слезинка намочила край бинта, и девушка пришла в себя, плотнее сжала перо в дрожащих пальцах. Она сможет, она справится. Даже через десятки поколений кто-нибудь одолеет его. Даже если не потомок собственного клана, этот человек обязательно внесёт свой вклад в борьбу. В борьбу с демоном Мудзаном Кибутсуджи. В этом она не сомневалась.

Забывший свою смертную жизнь Мудзан наращивал мощь, создавая демонов, наслаждаясь неведомой силой, и, при всем презрении касательно людей, что-то к ним тянуло. Какая-то крошечная оставшаяся глубоко внутри часть. Он мог уничтожить ее в любой момент, но медлил. Медлил до тех пор, пока не обнаружил, что играет в человека. Век за веком, год за годом. Ненужная глупая игра, лишь чтобы скоротать время. И что-то внутри изредка отзывалось, когда он укладывал спать очередного ребёнка, которого должен убивать. Как демон. Что-то звенело. И он позволял себе играть пока ему не наскучивало, и он не менял род деятельности, чтобы не вернуться к людям. Почти до того самого момента пока он снова не почувствовал страх и не поклялся стереть с лица земли всех возможных потомков дыхания бога огня и дыхания солнца.

Он не может умереть. Больше никогда. Никогда. Алая радужка полыхнула огнем. В этом он уверен.