Черт на колокольне

Смешно сказать, но Эдгар плохо помнит, как получил Глаз Бога. Это произошло в темный период его жизни; может быть, он был пьян, может быть — в нервной лихорадке, а может, настолько истощён попытками спрятаться от всего мира в чернильных строках, что ничего не воспринимал.

Когда ему было восемнадцать, он бросил учебу в Ордене Фавония после очень неудачной стажировки в Инадзуме, и прятался от жизненных бед в выдуманных историях. Поначалу он надеялся зарабатывать на жизнь публикациями в литературных изданиях, но это оказалось так нелегко… Прошло столько времени, прежде чем третий выпуск его детективной истории «Хиличурл на колокольне» в ежемесячном журнале «Перо Мондштадта» не принес ничего, кроме девяти тысяч моры гонорара.

Сюжет там не особенно изящен: однажды в порядочном, скромном и сонном городке появляется странный хиличурл в человеческой одежде и каждый день в разное время звонит в церковные колокола, да еще и какие-то непонятные надписи на стенах оставляет. Размеренное течение жизни нарушено, неповоротливые стражники, сколько их не ставь караулить, не могут поймать нарушителя спокойствия. Жители, привыкшие к порядку, стремительно теряют свою хваленую скромность и порядочность — их недовольство копится после каждого звона не к месту, от каждой разрисованной непонятными цифрами стены, их недовольство перерастает в гнев, они кричат друг на друга, ругаются до хрипоты, дело все чаще доходит до драк, а драки приводят к травмам.

Ближе к концу истории ученая из обнищавшей семьи Ленора Дюпен догадывается зарисовать оставленные хиличурлом надписи. Когда она расшифровывает их методом частотного анализа, — который Эдгар сам и придумал, — надписи указывают на пустошь за городом… на этом моменте Эдгару уже надоело выписывать психологическое напряжение и буйства разозленных жителей, и он решил сдать развязку в печать в следующем месяце.

Вот только ее даже не начал, потому что горечь давнего поражения опять загнала его в долгую нервную лихорадку. Это, конечно, не медицинский термин, Эдгар его сам придумал — как еще назвать состояние, когда давняя обида и отвращение к себе не дают толком подняться с кресла, чувствительность глаз не дает ни подойти к окну, ни посмотреть на небо, а слух начинает улавливать самые мелкие раздражители? В особенно долгие ночи Эдгар мог слышать даже пьяные разговоры в таверне через улицу.

А может, это было его живое воображение. Может быть, он выдумал себе все симптомы.

— Ты когда-нибудь вылезаешь из своего темного угла? — поинтересовался Марк, и со своим всегдашним пренебрежением к личным границам уселся на подлокотник скрипучего кресла.

Писатель не назвал бы его другом, но в последние годы человека ближе у него не было. С Марком, беззаботным бардом, они вместе снимали дешевую чердачную комнатку на западе Мондштадта. Его зеленая с белым одежда и рыжие волосы были единственным ярким пятном, которое Эдгар мог терпеть.

— Вот, скушай закатничек. Какой-то дедуля из Спрингвейла сегодня был так тронут моей песенкой про родниковую фею, а моры у него особо не было, так что он вручил мне целую корзину фруктов… корзину попросил вернуть. Но я так скажу, и без песни можно забрать подлежавшие фрукты вечером, их все равно выкидывать…

Марк хорош тем, что редко сидит в этих четырех холодных стенах, а когда появляется — ему совершенно наплевать на тонкую душевную организацию Эдгара. Твен снисходит к своему соседу по комнате, когда хочет рассказать о какой-то повседневной ерунде или поразмышлять о том, о сём — словом, хочет послушать звук своего хорошо поставленного голоса так, чтобы никто не перебивал и не возражал. Или когда хочет почувствовать себя нужным и щедрым — поэтому часто предлагает апатичному знакомому еду и вино. Эдгара такие безличные отношения полностью устраивают.

— Ты все над белыми листами сидишь? Я тебя уверяю, скоро твои скомканные листы перестанут помещаться в комнате и начнут вываливаться в окно — будешь как глава Цисин в Ли Юэ!

— А что в Ли Юэ, — спрашивает Эдгар без выражения, хотя и знает ответ. Надо как-то поддерживать разговор.

— Ну, когда их глава чувствует желание мусорить, она рвет свои отчеты и выкидывает с высоты повыше Драконьего хребта. А люди снизу и рады убирать — носятся за кусочками бумаги, надеются что-то с них считать. Такой, знаешь, упорядоченный переполох. Ты чего не ешь? Отличный закатник, просто ударился бочком. Ты не можешь ожидать, что спелые фрукты мужественно снесут все удары судьбы и не покроются пятнами. Они уже на стадии мягкости, если ты понимаешь, о чем я.

Эдгар не понимал, о чем он. Марк что-то говорил об ударах судьбы, а сам забрал из рук соседа закатник и начал резать его на тонкие дольки перочинным ножом. Сок тек по его пальцам, и Марк незамутненно его слизывал. Потом сидеть с безмолвным писателем ему надоело, он спрыгнул с кресла на скрипучий пол, подошел к мутному окну. С другой стороны стекла цвела мята в цветочном ящике — окно не открывалось, и без ухода выживали только самые стойкие растения. Но кусочек улицы из окна все равно было видно, пускай и размыто.

Марк не мог долго молчать, и снова сменил тему:

— Но хорошо, что ты тут что-то пишешь, а не просто так сидишь, пора бы и написать продолжение. Читательские круги Монда от твоей истории на ушах стоят.

— Зачем, — невпопад спросил Эдгар, который последние дни скорее мучился пустой тревожностью, чем по-настоящему пытался что-то создать. Голова была тяжелой, и голос Марка доносился как сквозь пелену снега.

— Ну знаешь, твой хиличурл на колокольне. Он переполошил сестричек в церкви, потому что ты там вроде как насмехаешься над верующими. Точнее, он оскорбил не всех, а только парочку, но они устроили такой движ по отмене лицензии! Закидали редакцию письмами, устроили сцену перед их дверями… Людям стало интересно, что так разозлило служащих церкви.

— Разве в Монде когда-либо запрещали книги, — пробормотал Эдгар. — Мы же не в Инадзуме.

Проклятая Инадзума. Одно упоминание жалит сердце, как шершень, а все равно проклятое название так и срывается с языка в каждом разговоре, в каждой неконтролируемой мысли.

— Я так скажу: всегда есть люди, который хотят что-то запрещать и ограничивать! Даже в городе свободы. Особенно в городе свободы! Легко запрещать при сёгунате и полиции мыслей, а попробуй сделать это при наших мягких нравах. Они чувствуют себя рыцарями морали или что? Людям стало интересно, что так вывело служителей архонта свободы из себя, и оставшийся тираж раскупили.

— А я и не знал.

— Это потому что тебе недостает предпринимательской жилки! Ты не догадался оформить контракт так, чтобы получать процент с продажи, согласился работать на один гонорар, — радостно просветил его Марк. — А я тебе говорил, читай контракт внимательно, издатель тебя кинет на деньги. Но теперь тираж раскуплен, экземпляры пошли по рукам, а вся прибыль ушла мимо тебя. Зато теперь книгу прочитали ученые умы из библиотеки Фавония и заинтересовались твоим анализом закодированных сообщений. Думают, смогут так расшифровывать приказы Бездны и Фатуи…

— Ты меня разыгрываешь, — протянул Эдгар с недоверием, надеясь побороть непонятную тревогу. — Ты же не ученый лоб из Фавония, откуда тебе это знать…

— Я бард, это почти как ученый поэт! И я постоянно в творческом поиске! А искать проще в библиотеке. Ну и разговоры там можно подслушать интересные. Та исследовательница хиличурлов тоже тобой недовольна, потому что ты описываешь своего антагониста так, будто он варвар какой-то.

— Он не антагонист, а выполняет роль вестника перемен… Разве не понятно, что он даже не персонаж? Я же никогда не видел живого хиличурла, как я могу серьезно его описывать.

— Тебе следует чаще выходить на улицу. А мертвого хиличурла ты видел?

Эдгар почувствовал себя так, будто отвечает на экзамене:

— Они исчезают обратно в свою Бездну, если сорвать с них маску. Тэйват не принимает их, если у них нет лица, как у всех существ под этим небом.

Марк отмахнулся:

— Ой, давай без лирики. Я в ваших университетах не учился, в магических основах реальности не разбираюсь. Но возвращаясь к книге, ты еще и всколыхнул Гильдию искателей приключений! О, и это незаконно! Вот, кстати, и отряд стражников под нашими окнами собрался.

— Ты меня разыгрываешь, — повторил Эдгар. — Не смешно.

— А я и не шучу, — сказал Марк неожиданно серьезным тоном. — Шесть стражников под нашими окнами. Я думаю, вряд ли они, ну, за нами? В этом доме пять этажей и десять комнат с постояльцами.

Эдгар закрыл лицо руками, медленно вдохнул воздух сквозь зубы. Успокойся, глупое сердце, утихни, этот писатель чист перед законом и никому не нужен. Дыши спокойно, дыши и считай до ста.

— Эдгар? Не волнуйся ты так, слушай… — виновато зачастил Марк, порывисто подошел ближе, собираясь обнять за плечи.

В дверь требовательно постучали.

— Это стража Мондштадта! У нас приказ доставить писателя Эдгара Аллана По в Орден к капитану.

— Здесь такой не живет, — яростно крикнул бард из-за двери.

— Не надо, Марк, — едва слышно откликнулся писатель, впервые за день поднялся из-за стола. Ноги его еле держали. — За дачу неверных показаний тебя могут оштрафовать. Я пойду с ними сам.

***

— Господин По, — тонко улыбнулся ему капитан Ордо Фавониус Фрэнсис Фицджеральд. — Признаться, вы загадали нам прекрасную загадку. Я бы в жизни не подумал, что в городе свободы так полюбят читать детективы.

Он замолчал, ожидая ответа, но Эдгару было нечего ответить. Когда-то он мог вести вежливые разговоры и приязненно улыбаться незнакомым людям, когда-то ему нравились светлые помещения и высокие окна.

— Зачем я вам нужен, — спросил он хрипло. Во рту пересохло, хотя по-настоящему писатель уже не боялся. Каждый раз, когда он выходил из темной комнаты, его беспочвенная тревога усиливалась, но она могла напасть и в пределах темной комнаты.

— Хочу прояснить, что имел в виду автор, — ответил капитан Фицджеральд. — Знаете, ваш «Хиличурл на колокольне» породил как минимум две теории заговора, которые вылились в нарушение общественного порядка в городе.

— С каких это пор Мондштадт волнуется об общественном порядке?

— Вопросы здесь задаю я, господин По. Считайте, что это неофициальный допрос. Скажите, сотрудничали ли вы когда-нибудь с Фатуи?

— Не доводилось, — растерянно ответил Эдгар.

— А с синдикатом похитителей сокровищ?

— Тоже не доводилось.

— Состояли ли вы в Гильдии искателей приключений?

— Разве у нас нет доступа к спискам членов Гильдии? — ответил Эдгар вопросом на вопрос.

Но Фицджеральд предпочел не менять тему:

— Я повторю: здесь вы отвечаете на мои вопросы, а не наоборот. Отвечайте.

— Я не состою ни в каких гильдиях, синдикатах, группировках, объединениях, орденах и что там еще есть, — раздраженно бросил Эдгар.

— Какое у вас вообще есть право допрашивать меня?

— Какое право? Скажем так, я руковожу главным военным орденом в этом городе, а вы всего лишь нищий писатель, который приложил руку к волнениям в городе. Я не очень люблю, когда город волнуется, господин По, — сказал капитан Фицджеральд мягко, как играющая с добычей кошка.

Эдгар обхватил плечи руками, пытаясь успокоить нервную дрожь:

— Что я сделал такого?

— Вы издали книгу и не закончили ее, — засмеялся Фицджеральд. У него неприятный, колючий смех. — Не думайте, я не осуждаю вас за то, что вы бросили дело на середине. Но неожиданно эта книга возмутила церковь, — церковь Архонта Свободы, я вас попрошу, — заставила Фатуи поменять известные шифры приказов, на стенах появляются шифры вперемешку с ругательствами, а куча молодых людей бросились в Гильдию искателей приключений в надежде разгадать, где тайники Похитителей сокровищ. Элла Маск с единомышленниками высказалась против растущей нетерпимости к горным дикарям, чьи маски почему-то всем очень понадобились… мне продолжать?

— Так при чем здесь я? — снова спросил Эдгар, хотя и помнил, что вопросы тут задают ему. — Когда произведение оказывается в руках читателя, я уже не ответственен за то, какие смыслы будут считаны! Я… я даже не знал, что кому-то нужна эта история.

— Это и удивительно. Знаете, мы вас искали целую неделю… Вам не показалось бы подозрительным, что автор популярной книги, скажем так, никому не известен? У редакции нет вашего настоящего имени, только псевдоним, гонорар должен быть отправлен в Спрингвейл нейкой Вирджинии Клемм — а она мертва уже пять лет! Вас никогда не видели в редакции лично, рукописи приносят какие-то ваши «знакомые», и ко всему прочему вы отказываетесь от процента с продаж…

Эдгар перестал вслушиваться, что ему говорят. Он часто так делал: если собеседник говорил дольше минуты, его внимание куда-то ускользало. Подарок от приемного отца, который любил устроить неразумному мальчишке серию нравоучений на час-полтора на каждый промах: плохо учился, отчислился с ордена, слишком много думал, слишком громко дышал. И Вирджиния… подумать только, пять лет прошло.

— …так что сочините какое-нибудь простенькое окончание книги до конца месяца и никто не пострадает, — закончил капитан Фицджеральд. — И в библиотеке вас будут ждать на инструктаж завтра в десять утра.

Эдгар не ответил. Он не собирался никуда идти. Фицджеральд как будто послушал его мысли:

— И лучше вам явиться. Не каждый день Орден берет на услужение людей с улицы.

— На услужение, — эхом повторил Эдгар. — Я же ничем не смогу вам помочь.

— Не следует принижать себя. Напомните мне, почему вы отчислились из университета? «Семейные проблемы»? Не сочтите за грубость, но ваши семейные проблемы начались с одной встречи в Инадзуме. Объект вашего интереса давно забыл о вас, и вряд ли что-нибудь напомнит ему. Вы так и собираетесь всю жизнь скорбеть о своем прошлом и жалеть себя?

У Эдгара дернулась голова, как от пощечины.

Это было грубо. Это было правдой. Это не принесло столько боли, сколько он ожидал. На пару секунд даже прояснился взгляд.

— Вы хорошо осведомлены, — впервые улыбнулся писатель. Ему почему-то стало смешно. Это было странно: люди смеются, когда узнают новое, но ведь ничего нового никто из присутствующих не узнал.

— Вы свободны, — отмахнулся капитан Ордена. — Займитесь уже делом.

***

— С тобой все в порядке? Они с тобой нормально обращались? Обвиняли в чем-то? — затараторил Марк, стоило Эдгару вернуться в знакомый холод чердачных стен. — Вот, я тебе ромашку заварил, если ты сейчас паничку словишь.

— Я уже все словил, но спасибо, — ответил Эдгар, принимая исходящую ароматный паром кружку. Он не любил ромашку, ее запах слишком приторный, но Марк верил, что она помогает. — С Фицджеральдом… не знаю. Прослушал половину того, что он там вещал. Я так понял, он любит поговорить. Велел закончить книгу так, будто хиличурл это переодетый Фатуи… или что-то такое.

— Вот тварь, цензурит тебя, — злобно сказал Марк. — Но он тварь по жизни, а не по отношению к тебе. Беспринципный, самоуверенный и до власти жадный. Говорят, он хочет заменить нынешнего магистра. Он уже сейчас расчищает себе местечко — уволил офицеров Фавония за мелкие проступки, ввел регламенты на допустимую для рыцарства форму одежды, поведение, допустимую литературу в казармах… добром это не кончится. Скоро и до бардов доберется, попомни моё слово.

— Ммм, какой кошмар, — безэмоционально заметил Эдгар. — Я пока придумаю концовку для истории… куда я дел все черновики?..

Он склонился к беспорядку на столе, начал перебирать исписанные листы, смятые бумаги и старые письма в конвертах. Его мысли были где-то далеко, там, где чувства не оформляются в слова — только одно муторное, неприятное ощущение, как затишье перед бурей.

Одно письмо за прошлый месяц показалось странно тяжелым, бумага казалась теплой на ощупь. Эдгар вынул из конверта сложный вчетверо лист бумаги — это была вежливая отписка из редакции, что история опубликована и гонорар переведен, спасибо за сотрудничество. Но бумага не может весить столько.

Из сложенного листа на стол перед писателем выпал кристалл в золотистой оправе. От него исходил тусклый свет, как от светлячка.

— Марк, пожалуйста, — слабо позвал он. — Подойди. Скажи, какого цвета этот кристалл… мне кажется, я…

— Что за кристалл? Ого! Глаз Бога! Эдгар, ну ты молодчина! Это значит, ты будешь великим человеком!

— Какого. Он. Цвета, — снова спросил Эдгар.

— А что? Фиолетового. Ты получил милость Электро Архонта! Что ты такого сделал, а? Признавайся…

Эдгар слышал реплики друга, как сквозь туман. Виски будто сдавил горячий обруч, за глазами притаилась мокрая боль.

Фиолетовый Глаз Бога. Электро Архонт. Инадзума.

Проклятый город, в котором все началось.