Новый дом в Нью-Йорке намного больше прежнего. Макс говорит, что это просто совпадение — удобное место не очень далеко от центра города за до смешного удобную цену — и только по-настоящему глупый человек решился бы отказаться от такого предложения. Он обещает, что ее долгосрочный отпуск не доставит проблем, с работой, за которую он взялся, им не придется волноваться о деньгах еще очень долго.

Джессика с ним не спорит, не пытается поймать на лжи: после неоднократных рисков потерять его раз и навсегда, после пережитого ада такие мелочи не стоят ее внимания, может, на всю оставшуюся жизнь или хотя бы несколько месяцев. Дом действительно хорош, на заднем дворе много места для того, чтобы Майкл мог играть, не убегая далеко от родителей. Ребенок уже в восторге, и она, как мать, едва ли могла бы желать большего.

Место немного шумное. Улицы никогда не замолкают, но, может, для нее самой это только плюс — если возвращаться к жизни, то только окунаясь в нее снова с головой. Ей не подходит скованность и молчание, и снова стать частью этого шумного уголка мира — вернуть те кусочки себя, которые оторвали, не спрашивая, оставив только страх и всепоглощающее горе. Джессика не плачет — не днем и не в окружении людей, и Нью-Йорку как никогда подходит ее яркая помада и широкие ухмылки на лице. Она может к этому привыкнуть.

В доме четыре комнаты. В семье их только трое. Майкл с любовью украшает свою комнату, радостно принимая помощь родителей, а Макс, немного неуверенно и с волнением предлагает ей занять одну из свободных комнат если не как спальню, то хотя бы как личный кабинет. Он говорит, что его комната всегда будет общей, но после всего времени, проведенного вдали, ей может быть некомфортно потерять свою свободу. Он не предлагает больше оправданий, но ей и не нужно. Джессика называет его идиотом и нежно целует в губы — ванные принадлежности и вся одежда находятся в ее собственной комнате, она работает и иногда просто отдыхает в своей собственной, пусть ночи обычно проводит рядом с бывшим мужем.

Узнавая немного из статей в интернете, консультируясь с ее психологом (кто бы мог подумать, что он будет тем, кто предложит ей обратиться за помощью), мужчина действительно старается предоставлять ей столько свободного пространства и уединения, сколько может, он и становится куда более внимательным и инициативным там, где в годы замужества отмахивался, отдавая всего себя работе, и теперь она только с любовью наблюдает за ним, встающим иногда утром, чтобы приготовить завтрак и провести день с сыном, когда с утра она чувствует, что в ней меньше остается ее самой и больше — испачканных в грязи осколков.

Джессика редко благодарит его вслух, разговоры по душам — не то, в чем она хороша, но Макс давно научился понимать ее жесты и непроизнесенные вслух благодарность, переживания и любовь. Может, ему все еще нужно немного практики — женщина уже неделю ждет, пока он осознает, что, убегая от призраков из прошлого, она находит безопасность только в его руках и прощается с беспокойством только с его глуповатой улыбкой перед глазами.

Четвертая комната не пустует, как и не запирается никогда задняя дверь их нового дома. Когда она узнает об этом впервые, ее сердце немного дрожит от волнения, и она совсем не понимает, но не решается спросить: снова спорить нет никакого желания, и в этот раз, расстроенная бурей эмоций, пережитых за одно мгновение от открытия и закрытия двери, она не сможет иначе, поэтому женщина терпеливо ждет, когда будет готова. Без злобы и повышенного тона она спрашивает у Макса после того, как ловит тень таинственного сожителя у ворот во второй раз.

— Почему?

В ее сердце нет больше ненависти — не после его дрожащих плеч и животного страха в глазах, не после чудовищного откровения, произнесенного так легко и спокойно, будто озвучил расписание погоды на неделю. Нет в ней и злости, но немного темной обиды. На него. За него.

Сразу после того, как горькие слезы высохли на ее лице, что никогда больше не станет прежним, и в самые тяжелые ночи Джессика иногда искала причины, собственные ошибки и всегда — виновных, но нашла совсем иное. Отражение себя в глазах жестокого бандита, в глазах несчастного подростка. В глазах жертвы. Такой же, как и она сама.

Макс не пытается избежать вопроса, не уходит в долгие разговоры о судьбе и обидах на все человечество, и она ужасно ему благодарна.

— Ему нужен дом.

— Почему он не вернется в свой собственный дом? — Ее голос звучит холодно, и это неприятно — ей не хочется быть жестокой, но и не хочется, чтобы в груди все болело. Все болит, когда она вспоминает о нем, видит спящим на кровати в их новом доме, замечает бродящим на заднем дворе, рядом с качелями и брошенными игрушками Майкла. Это не его вина — он не виноват, что тот страшный мир вонзил в него свои когти с такой силой, что самому не справиться, и он не виноват в том, что война идет за ним по пятам.

Иногда ей снится, что Макс умирает. В разное время, при разных обстоятельствах и всегда самой ужасной смертью. Часто она раз за разом переживает худшую ночь в своей жизни. Иногда во снах у нее забирают Майкла. Джессика не знает, что из этого ужаснее, но знает, чье имя всегда звучит трагическим завыванием беспризорных собак, в шелесте растений и траурными песнями над головами выживших, но уже не живущих.

Эш, Эш, Эш.

Больше, чем имя, больше, чем даже сама судьба. Эш — причина, по которой все это происходит.

— У него нет дома, — Макс молчит минуту, но непривычная решимость в его глазах не позволяет продолжить, — его отец — последний ублюдок, и я не позволю Эшу вернуться к нему, если однажды он действительно этого захочет. Тебя не было там, ты не слышала, как он…

Джессика вздыхает. Она не хочет спрашивать, не в эту секунду и только не перед завтраком. Она пожимает плечами. Вот так просто, без долгих расспросов и без единого крика. Может, это на нее совсем не похоже, но она едва ли может оставаться той же, что и раньше. Такие, как Эш, могут, те, сила в которых оставляет безмолвными, могут, но это не обязательно значит, что Джессика слабая. Пока она способна справляться, пока она каждый раз встает с утра и проживает день, каким бы невыносимым он ни был, она не признает за собой ни одну слабость.

— В следующий раз пусть хотя бы поздоровается, — она произносит, проходя мимо бывшего мужа на кухню, — я собираюсь приготовить завтрак. Он тоже может остатья в следующий раз.

Макс улыбается. Он следует за ней тенью, помогает с приготовлением завтрака и с честностью, что не может не радовать, объясняет, почему не сказал ей сразу. Не хотел расстраивать, если гордый подросток никогда не собирался пользоваться его предложением. Боялся, что она не сможет принять. Знал, что она поймет.

Джессика и правда понимает. Это не значит, что она готова увидеться с ним на следующий день. Это и не происходит, Линкс не появляется на пороге их дома на протяжении пяти дней. Может, он избегает встреч с ней. Макс с доброй усмешкой и до боли очевидной заботой в голосе меняет ему прозвище с рыси на бродячего кота. Наблюдая за тем, как мужчина убирает посуду со стола, Джессика слабо смеется над его словами.

Он действительно такой. Сам себе на уме, пробираясь к ним домой, когда только душа пожелает, и исчезая в очередной раз на время, только ему одному известное, он оставляет за собой лишь смятое одеяло и иногда — бутылки с водой или стаканчики от кофе в мусорном ведре. Он никогда не берет ничего у них. Макс гордится тем, что он появляется на пороге, пусть и пробираясь по ночам, словно преступник, и исчезая раньше, чем они проснутся, он признает их дом хотя бы немного, но безопасным местом.

Встреча с Эшем происходит совсем не так, как она ожидает и к чему, если признаться, морально готовится. Он даже не приходит поздороваться с ней. Джессика просыпается среди ночи и проходит на кухню выпить воды, проверить Майкла — просто давно выработанный рефлекс. Эш Линкс в комнате ее сына, на кровати ее сына, с раскинутыми по сторонам руками и с ее сыном, сладко спящим у него на груди.

На секунду ее сердце наполняет иррациональный страх, в следующую она вздыхает и проходит вперед. Эш не пугается, наверное, услышал ее шаги еще когда она только прошла на кухню, и только лениво машет, приподнимая голову.

— Если ты обнимешь его в ответ, он не сломается, — она говорит спокойным голосом, озадачивая бандита и саму себя. Линкс не смотрит на нее, но на свои руки — взглядом, скрывающим за собой целую историю, сотни плохих решений и ошибок, стоящих слишком многого, может, чужой или своей собственной жизни, взглядом, который никогда не должен принадлежать ни одному ребенку.

— Он крошечный, — Эш осторожно прикасается к спине ребенка правой рукой, — ему приснился кошмар, но он не хотел вас будить. Я не спал, — позволяет себе провести медленно по спине мальчика, тень улыбки опускается на его лицо, — он немного глупый.

Джессика присаживается на край кровати, нежно запускает руку в волосы сына, поглаживая. Линкс внимательно наблюдает за ее рукой, будто занимаясь поиском ошибки в математической формуле, а не наблюдая за обычной материнской привязанностью. Может, он думал, что она так не умеет, и теперь пытается убедиться, не обманывает ли она его ложной нежностью. Джессика не думала, что однажды кто-то будет искать неискренность в ее проявлении любви к собственному ребенку, это определенно странно и заставляет нервничать, но попытаться разобраться в таком странном мышлении — узнать Эша лучше — и она не думает, что готова к этому в середине ночи или вообще когда-либо.

— Ты ему очень нравишься, — она делится, будто секретом, — он думает, что ты герой, которому Макс стал партнером в спасении мира.

Эш улыбается, но его смешок звучит невозможно горько. Он не сразу отвечает, долго обдумывая свои следующие слова.

— Настоящий герой — это старик, своим расследованием он не одному такому ребенку помог, — закрывает глаза свободной рукой, — и мне. Помог. Хороший человек. Думаю, теперь я понимаю, почему он был единственным другом моего брата.

— Гриффин был дорог ему не меньше, Эш.

— Я уже понял, — подросток слабо улыбается, наверное, предаваясь воспоминаниям о любимом брате, — и я не злюсь больше на то, что он сделал. Даже в такой ситуации он выстрелил Гриффину в ноги, чтобы сохранить ему жизнь, а я застрелил друга насмерть, — парень смеется, — думаю, после подобного у меня нет даже права на обиду.

Женщина долго не знает, что на это ответить, и Эш качает головой, отмахиваясь от нее в ту секунду, когда она открывает рот.

— Джессика, прости, — он говорит неожиданно, — мне правда жаль, что я втянул в это твою семью, мне жаль, что тебе пришлось пережить подобное. Я знаю, что ты хотела бы никогда больше меня не видеть, мне все равно осталось здесь недолго, всего месяц, так что можешь, пожалуйста…

— Это не твоя вина, — она произносит честно, не желая ждать ни секунды больше. Произнесенные вслух, эти слова забирают с собой немного прежней боли с ее сердца. Джессика надеется, что они могут облегчить немного и той, что завладела сердцем самого Линкса, — я понимаю это и не держу на тебя зла. Куда ты собираешься потом? Полетишь к Эйджи?

— С Эйджи покончено, — Эш шепчет жестокие слова с несвойственной ему нежностью, — нет, он все еще мой дорогой друг, всегда будет, но я больше не встречусь с ним, — он объясняет, когда от удивления ее руки замирают, — я и без того… Он заслуживает вернуться домой и прожить счастливую жизнь вдали от этой войны.

— Разве война не окончена? — Джессика спрашивает. Эш молчит.

— А чего тогда заслуживаешь ты? — Джессика спрашивает. Эш молчит.

— Куда ты собираешься через месяц? — Джессика спрашивает. Эш молчит.

Утром он уходит из дома, пока она готовит завтрак на кухне, и пропадает еще на несколько дней. Джессика говорит себе, что не беспокоится, но ее взгляд постоянно падает на заднюю дверь и, просыпаясь по ночам, она часто проверяет комнату не только сына, но и Эша.

Она безликая, одни только пустые шкафы и кровать, с прошлой недели не осталось даже смятых одеял. Эш всегда готов к побегу и уходит так, будто не собирается возвращаться. Будто его и не было здесь никогда. Джессика не говорит об этом с Максом, может, она не хочет расстраивать его, может, глубоко в душе — саму себя.

Макс не знает о планах подростка, ничего не могут рассказать и его подчиненные. Конг только делится по секрету, что ходят слухи о передаче места лидера Алексу и путешествиях далеко за океан. Кто-то говорит, что он собирается в Японию, кто-то рассказывает о Карибских островах, некоторые гадают о родном городе босса. Такая таинственность для молодого парня не неестественна, но все еще заставляет мужчину поджимать губы. Джессика понимает. Это не твоя вина, что он так и не научился никому доверять, она говорит. Макс нежно целует ее в лоб, возвращаясь к делам после недолгого откровения, и улыбается ее словам. Улыбка мягкая, совсем не глуповатая и не касается его глаз. Джессика расстраивается тоже.

Через два ужасно долгих дня Эш возвращается на ночь. Она ловит его за руку в коридоре рано утром.

— Когда я спрашиваю у Макса о сыне, он неосознанно уточняет, о каком именно мальчике я говорю, — она знает, что это жестоко, но Эш должен это услышать, именно сейчас, посреди коридора, пока не успел дотянуться до ручки двери. Пока не сбежал снова.

Линкс выглядит так, будто никогда не хотел слышать это и находиться в этом доме тоже. Его волосы растрепаны после сна, хотя сам он выглядит ужасно — ранние подъемы точно не идут ему на пользу — круги под глазами стали еще темнее и на лице застыла смертельная усталость. Джессика хочет спросить у него, чем он так занят днями и ночами, но ей совершенно не хочется узнавать о проблемах в преступном мире снова. Может, немного позже. Эш все равно едва ли рассказал бы ей правду.

— Не думаю, что старик хочет, чтобы я это знал, — Линкс собирает на усталом лице усмешку и, отталкивая ее руку, движется вперед, к двери.

— Он хочет, чтобы ты знал, что двери этого дома открыты для тебя не только ночью, — Макс проходит в коридор, сонно улыбаясь подростку, и только напряженные плечи выдают его волнение, — оставайся на завтрак, Эш.

 Это такая редкость — видеть, как Линкс избегает чьего-то взгляда, предпочитая неуверенно рассматривать свои поношенные кроссовки. Макс улыбается шире, проходит вперед и ласково хлопает подростка по плечу, тянет за собой на кухню. Рысь не вырывается, не отталкивает его добрые руки.

— Я не хочу есть, — он бормочет, с несвойственной ему покорностью присаживаясь за стол, — на самом деле, меня немного тошнит. Могу я просто выпить воды?

— Тебе нужно съесть хоть что-то, — Джессика сразу же подходит к холодильнику, доставая упаковку яиц и бекон, — разве в последнее время ты не потерял немного в весе?

— Ты правда похудел, — Макс соглашается.

Эш пожимает плечами. Кухня заполняется громким голосом мужчины, иногда только перебиваемым комментариями бандита, и Джессика вдруг чувствует себя спокойнее, чем за последнюю неделю ожидания. Это странно — осознавать, что покой в ее дом принес тот, из-за кого он однажды был украден.

Через пятнадцать минут мужчина отправляется разбудить Майкла, и ребенок восторженно кричит, замечая на кухне своего друга, первого настоящего героя. Линкс смеется удивленно, когда мальчик несется к нему и, подхватывая на руки, опускает его на свои колени. Майкл как никогда доволен, отказывается оставить друга в покое на протяжении всего завтрака. Джессика ругает его скорее из вежливости, но Эш не жалуется, помогает устроиться ребенку удобнее у него на коленях и ест с ним из одной тарелки, и она не переживает.

— Ты его балуешь, — Джессика упрекает, когда Эш снова вместо того, чтобы съесть самому, тянет вилку с беконом ко рту довольного Майкла.

— Из тебя выйдет очень хороший старший брат, — Макс объявляет к концу завтрака, пока подросток помогает ребенку вытереть лицо салфеткой.

Лицо Эша взрывается миллионом разных эмоций, и Джессика вдруг не знает ничего приятнее, чем наблюдение за тем, как даже самые темные оттенки горя и боли на молодом лице заменяются мягкостью, присущей только детям, нежностью, которую мир так отчаянно пытался у него отобрать.

— Думаешь, я могу соперничать в этом с Гриффином? — Слышать откровенную нежность в голосе Линкса все еще очень непривычно, но Джессике кажется, что она может привыкнуть. Теперь, когда оружие отложено в сторону и война не преследует его на каждом шагу, не скрывается в тени.

— Кто знает, — Макс пожимает плечами, — может, тебе стоит остаться здесь подольше, чтобы мы смогли узнать ответ на этот вопрос.

— Да, Эш, оставайся с нами! — Майкл с громким криком поддерживает предложение отца, от радости почти роняя чужой стакан с края стола.

Джессика мягко им улыбается.

— Может, мне действительно стоит остаться.

Линкс убирает стакан с водой в сторону, позволяя ребенку обнять себя за шею. Он ловит взгляд Джессики и отвечает ей неуверенной улыбкой.

Эш остается дома до обеда. Убегает по делам, никого не предупреждая, снова сбегая через заднюю дверь, но возвращается тем же вечером. На следующее утро он помогает Джессике накрыть на стол и, хотя не успевает поесть вместе с ними, находит время разбудить Майкла и вечером сидит с ним рядом в ванной, пока ребенок чистит зубы перед сном.

Проходит меньше двух недель, и Джессика перестает удивляться, замечая подростка на диване в гостиной или спящим в комнате днем и до позднего вечера. Чем бы он ни занимался за дверью своего нового убежища, кажется, парень позволил взять себе больше выходных и перерывов. Может, это связано с тем, насколько усталым он выглядит с каждой неделей. Макс предлагает совсем забросить дела и отправиться на отдых, хотя бы просто побольше спасть, но Линкс отмахивается от чужого беспокойства и обещает, что дел осталось совсем немного.

Все свободное от учебы время Майкл проводит с Эшем, читая книги и играя во дворе и комнатах, иногда они вместе занимаются домашней работой ребенка. Однажды Джессика даже мягко напоминает сыну, чтобы он давал подростку отдохнуть, не донимал постоянно играми, но она быстро перестает беспокоиться.

Так же часто, а, может, даже больше Майкла, сам подросток бродит по дому в поисках его внимания. Она с трудом сдерживает смех, когда замечает это впервые. Майкл увлеченно рисует за столиком в гостиной. Эш выходит из комнаты в поисках книги, и в этом нет ничего необычного, но книги, оставленные у телевизора, — последнее, что привлекает его внимание. Он оборачивается, чтобы посмотреть на ребенка один, два и еще несколько раз, пока берет из небольшой стопки книгу, не глядя. Майкл не отвлекается от альбома, будто совсем его не замечая. Эш проходит в другой угол комнаты, поправляет шторы, и снова возвращается к полке с книгами. Убирает учебник обратно, стоит на месте еще несколько секунд. Выходит из комнаты. Возвращается спустя две минуты с одеялом, и ложится на диван в двух шагах от ребенка.

Майкл держится еще минуту, поглядывает на него с хитрой улыбочкой.

— Сладких снов, Эш, — он хихикает.

Линкс бросает в него подушку, недовольно ворчит себе под нос, притворяясь обиженным. Мальчик со смехом поднимается на ноги, чтобы вернуть подушку старшему, но Эш резко вытягивает руки из-под одеяла и тянет его на себя, укрывая с головой вместе с собой. Они продолжают сражаться под одеялом, и Джессика возвращается к уборке под их громкий смех.

Когда она заканчивает с работой по дому, они оба спят, диванные подушки брошены на полу. Это тоже совсем не удивляет. Эш берет его на руки, поправляет растрепанные волосы, обнимает и прикасается так естественно, будто сомнения никогда не рождались у него в голове. Джессика все еще помнит, как он не позволял себе прикоснуться к спящему ребенку, рассматривая собственные руки, будто последнюю мерзость на земле, но, видимо, даже таким одиноким героям не устоять перед привязанностью маленького ребенка.

Иногда Линкс ловит ее задумчивые взгляды. Он отвлекается от общения с мальчиком резко и расправляет расслабленные до этой секунды плечи, позволяет мягкости, рожденной только для самых особенных, стечь с лица, оставляя лишь крепко сжатые губы и взгляд, говорящий громче любых слов. Этот взгляд — обещание, безусловная клятва. Эш не позволит никому причинить ему боль, убьет и умрет в попытках, если потребуется. Даже если весь мир станет ему противником, Эш не позволит ни единой душе прикоснуться к нему, похитить детский блеск из его счастливых глазах.

Джессика хочет спросить, кто научил его так смотреть и как рано пришлось научиться. Джессика хочет спросить, если ли в мире взрослый, который сражался бы так за него — против всего мира и до самой смерти. Ей не хочется знать ответы. Она отворачивается первой.

Еще одна неделя почти подходит к концу. Джессика знает, что Макс говорил об этом и далеко не раз, но все равно опускается на диван рядом с подростком, читающим утреннюю газету, и предлагает ему остаться с ними подольше обещанного ей месяца. Эш смотрит на нее с удивленной улыбкой. Пожимает плечами. Качает головой.

Со временем он тоже становится спокойнее, чаще молчит. Это не похоже на него — того нахала с первой встречи и уверенного в себе лидера банды, которому всегда было что сказать, но она не может удивляться. Не тогда, когда сама в некоторые дни становится тенью себя прежней. Может, даже самые сильные иногда теряют кусочки себя на бесконечных дорогах борьбы. Да, конечно это так.

Дома все равно становится шумнее. Во снах Джессики все чаще становится тихо. Проводя с ним время в течении дня, она все меньше слышит о нем в кошмарах, и траурные песни, воспевающие одно единственное имя, постепенно заменяются на его истошные крики и приглушенный водой в ванной плач, которому не раз становилась свидетелем. Это больно — знать, как сильно болит его душа, но не иметь возможности ему помочь. Помочь хотя бы самой себе, чтобы не смотрел с несчастной улыбкой, отказываясь от всех ее предложений, даже не веря, что спасение существует. Не для таких, как они. Не для него.

Джессика избегала правды, игнорировала все подсказки и не хотела ни о чем слышать, откладывая на потом, втайне желая никогда не возвращаться к ответам, которые не готова была спросить. Она немного жалеет. Теперь ей необходимо знать — вопросы собираются на ее языке посреди завтрака, днем и даже поздно ночью. Но теперь она едва ли осмелится спросить, ее подозрения и не нуждаются больше в подтверждении, произнесенном вслух.

Правда настолько очевидна, что постыдно даже просто продолжать спектакль незнания. Ответы в напряжении, глубоко поселившемся в мышцах и молодом лице, они в глазах и шуме воды в ванной поздними ночами. Иногда он прячет их, иногда с усмешкой бросает им в лицо. Правда в том, как иногда он не может скрыть вздрагивание и, защищаясь от страшных призраков прошлого, отталкивает от себя руки Макса, обнимающего или хлопающего по плечу без предупреждения. Правда в том, что Эш так никогда и не переживал то, что с ним случилось, у него никогда не было возможности исцелить собственную душу или позволить кому-то другому.

Джессике потребовалось шесть месяцев, чтобы снова встать на ноги, и до сих пор иногда она пугается теней в отражении зеркал и проводит в душе постыдное количество времени. Смывая с тела прикосновения чужих мерзкий рук, натирая кожу до покраснения, но никогда — до успокоения так никогда и не собранных вместе, разрушенных кусочков ее мечущегося сердца и души, что забыла покой, может, не навсегда, но на целую вечность.

Она плачет, ломает зеркала и напивается. Она ест, несмотря на тошноту, заботится о семье и гордо поднимает голову. Она грызет ногти, забывает расчесать волосы и уродливо рыдает. Она живет.

Эш улыбается, собирает на лице усмешки и с поднятой головой, пугающим безразличием в голосе рассказывает о случившихся с ним ужасах. Однажды ночью он признается, что ничего не чувствует — уже очень давно, а, может, и совсем никогда.

Джессика понимает. Слышит его безразличные слова, но видит колотую рану на груди, разорвавшую сердце, и содрогающееся тело, онемевшее от чудовищной боли настолько, что само себя не ощущает. Десятки таких ран, слишком много боли.

Конечно, ты чувствуешь, тебе больно, хочет сказать Джессика, но ей немного страшно. Игнорируя собственное разорванное сердце, притворяясь, что в нем не осталось ничего от человека, он хотя бы существует со всей этой запертой глубоко болью и десятками смертельных ран, ожидающих своего часа. С ними, она клянется, парень не протянет и часа.

Думая об этом немного дольше, Джессика не может поверить собственной глупости. Размышляя снова и снова, она не может не злиться хотя бы немного. На себя, на него. Злоба в сердце, что порой забывает собственный теперь слабо горящий огонь, однако, не заставляет ее руки дрожать и саму — кричать, она удивительна спокойна, даже когда чувствует, что не может больше стоять на ногах.

Джессика связывает конец с криком сына и шумом разбивающейся о пол вазы, что осталась подарком из прошлой, кажущейся уже такой далекой, жизни. Майкл зовет Эша во двор, упрашивает сыграть в мяч. Подросток улыбается, отвлекаясь от чтения, и обещает подойти через несколько секунд. Секунды превращаются в минуты, пугающей бледностью накрывающие молодое лицо, когда он поднимается с дивана. Он едва стоит на ногах, вдруг не умеющих больше удержать вес тела, и спотыкается, слепо взмахивая руками, сбивая вазу со стола, но так и не находя опоры.

Они врываются в комнату на шум. Эш вскидывает голову, и время замедляется — его глаза закатываются, и он с шумом валится на пол, теряя сознание. Майкл испуганно кричит, Джессика не может пошевелиться. Макс — тот, кто поднимает его на руки, укладывает на кровать в пустой, безликой, комнате, так и не ставшей подростку родной.

Джессика замечает, как глаза мужчины на несколько секунд теряют даже страх — пугающее осознание собирается на его лице, когда он поднимает руки и потерянно их рассматривает.

— Успокой Майкла, — он просит удивительно спокойным тоном, — пожалуйста.

Джессика опускает руку на его плечо, сжимает крепко, не сразу покидая комнату. Когда она возвращается спустя не больше десяти минут, подросток пришел в сознание — отвернувшийся от Макса, что схватился от волнения за голову, с расправленными плечами, готовый к сражению, он выглядит будто недописанная картина художника, без цвета и проработанных глаз.

— Как долго?

— Почти месяц, — Эш отвечает безразличным голосом, и Джессика вспоминает время, обещанное ей однажды ночью в комнате Майкла. Ее тошнит. Она не понимает, как не замечала раньше. Достаточно всего одного взгляда.

— Я не понимаю, — Макс бормочет, поднимается с края чужой постели, расхаживая по комнате широкими торопливыми шагами, — почему, Эш? О чем это вообще? Бойкот? Ты болен? — Подросток — только кожа да кости, синяки под глазами и осунувшееся лицо — морщится, снова отворачиваясь, — Эш, что ты с собой делаешь? Почему?

Дрожь, завладевшую телом, Линкс даже не пытается скрыть. Джессике тоже тяжело понять, как такое может оказаться правдой. Эти тощие руки — это модели, борющиеся за место на обложке, это жестокие отборы и строгие диеты, это глубоко потерянные души, за которыми никто не отправился. Эш сильный, он не… Разве он?

— Я не делаю это специально, — вздыхает раздраженно, — просто не могу есть.

Они не понимают, и парень легко отмахивается, признается, что даже не злится на них. Он просит тарелку с едой, встречает Джессику в коридоре, несмотря на просьбу мужчины оставаться в постели, и начинает есть прямо там, в двух шагах от ванной. Они не могут отвести глаза от его небольшого представления, и есть в его собственных все же немного злобы, когда он откусывает от мяса один, второй, еще несколько раз, с трудом пережевывает картошку.

Эш передает тарелку обратно и крепко сжимает губы. Стоит на слабых ногах одну минуту, одну, две, еще несколько секунд, пока рука не подлетает ко рту, а сам он в три шага добирается до ванной, падает перед унитазом, больно ударяясь коленями о кафель, когда его начинает тошнить.

Охваченные шоком, они не могут пошевелиться.

Это не длится и нескольких минут. Джессика оборачивается к шокированному мужчине, снова переводит взгляд на подростка. Лицо Эша становится только бледнее, и он рычит, зло вытирая губы рукой.

— Я не делаю это специально.

У нее кружится голова.

Джессика хочет спросить, на кого он все же злится.