Всё, что знает о себе WL-3047, это: нарушенная терморегуляция корпуса (перегрев в левой части, переохлаждение в правой); глазные детали при повторной сборке взяты от двух разных моделей; верхняя левая часть головы повреждена так сильно, что лицевой скин не покрывает её ровным слоем. А ещё WL-3047 знает о том, что когда-то у него было прошлое, но его старательно извлекли, и теперь внутри его схем отсутствует 70% приобретенной памяти.
Первым, что он увидел после длительного периода отключения, был отблеск лампы на линзе очков профессора Ииды Теньи. Затем — его счастливое лицо и громкий голос:
— Мэй, всё получилось! У меня получилось!
Гулкий топот — над ним нависла девушка. Её розовые дреды ударили его по лицу, и он рефлекторно поморщился.
— Вау, Тенья! Это же просто супер! — Кончики её пальцев были горячими, мокрыми от пота и вымазанными в каком-то геле. — Боже, он такой красивый, ты только посмотри-и-и!
— Ладно-ладно, — усмехнулся профессор и спокойно отвёл её от стола. — Это была проверка, его ещё делать и делать. — Он провёл широкой ладонью над его лицом, загородив холодный белый свет лампы. WL-3047 проследил за движением. — Там надо будет ещё перепроверить конденсаторы, я займусь этим завтра, — он потянулся к кнопке выключения на задней стороне шеи, и WL-3047 слабо дёрнулся.
— Нет. — Профессор удивлённо смотрел на него, а внутри у WL-3047, что-то гулко завибрировало. — Пожалуйста, не выключайте меня.
Ещё WL-3047 знает о себе то, что на второй день после активации, используя случайный выбор двух иероглифов, он получает себе имя Шото. Профессор назвал это «интересным совпадением» и записал себе в планшет очередную заметку для какого-нибудь будущего теста. Он придумывал много, очень много разных тестов для андроидов, и однажды Шото пришлось их все проходить.
На сотни ежедневных проверок ушло почти два месяца, и Шото запомнил, что именно шестого апреля профессор вывел его, гордо улыбаясь и аккуратно держа за руку, из своей лаборатории, в которой он, судя по рассказам Мэй и календарю на электронных часах, провёл полтора года. Пятнадцать месяцев из них Шото был в полной пустоте.
— Теперь это твой дом тоже. — Ладонь профессора лежала на его плече, и это был первый тактильный контакт с человеком, который Шото поместил в свою обновленную память — так люди начинают заполнять свежий дневник.
В первый день у него сильно перегрелась левая часть корпуса из-за огромного количества поступающей информации. Потом стало проще, и Шото быстро привык к новой жизни: каждый день чему-то учился и узнавал вокруг себя мир, не выходя из своего собственного, ограниченного кухней, большой библиотекой, мастерской и садом с небольшой оранжереей. В город они выбирались редко, в основном на встречи и конференции. Город был весь из стекла и металла — почти как любой андроид, — но он не интересовал Шото: он знал о городах достаточно много из книг.
Профессор просил читать ему новые научные статьи по кибернетике и экологии, пил утром и вечером по кружке крепкого кофе, раз в день играл на пианино, смотрел по субботам кино со своей подругой и трепетно относился к каждому андроиду, над которым работал. Всего профессор собрал 3 502 андроида, из которых 203 были собраны уже в его домашней мастерской и перепроданы другим людям. Но личных или обслуживающих андроидов у профессора не было.
К нему приходили люди разного статуса, и всем был интересен Шото. Говорили, что он очень красивый и располагает к себе, хотя он практически ни с кем не вёл долгих бесед. Профессору предлагали разные суммы, но он отказывался, говоря каждому, что Шото не продается. Многие надеялись, что профессор передумает, потому что за такую модель можно взять очень дорого несмотря даже на некоторые дефекты.
В один вечер к ним пришел человек, грубый и весьма громкий. Он окинул Шото быстрым взглядом, но цену предлагать не стал, просто задал вопрос:
— Дохера поди просишь?
— Нет, я вообще его не отдаю. — Профессор достал из холодильника банку колы и поставил её перед ним на столик.
— А если по старой дружбе? — Мужчина с коротким хлопком открыл её, и кола тихо зашипела.
— У тебя уже есть два андроида, Катсуки, я думаю, тебе достаточно.
— Понятно, — он широко усмехнулся и отпил из банки, пара капель упала ему на куртку. — Ты в курсе, что Деку возвращается в Японию?
— Не в курсе. Это он тебе сообщил?
— Звонил на прошлой неделе. Сказал, что приедет не один.
— Вот как. — Профессор с невозмутимым видом поправил очки. — Могу только догадываться с кем он приедет, но не буду утверждать, пока он сам не сообщит.
— Если он не звонил тебе, значит, и Очако тоже не звонил. Собирается сделать вам очередной тупой сюрприз. Но ладно, — Катсуки достал из кармана небольшой гаджет и стилус, — тут три человека хотят сделать заказ.
Шото решил оставить их и ушёл в библиотеку. Он всегда туда уходил, когда понимал, что окажется лишним. Наверное, это была его любимая — после оранжереи — комната.
Когда в дом профессора приходит Мидория Изуку, что-то меняется.
Шото в этот вечер сидит возле них на диване и никуда не уходит, просто слушает, как общаются они — старые друзья, которые не виделись много лет. Шото собирает информацию об Изуку и раскладывает её по пунктам внутри своей головы. Он громкий, но не такой как Катсуки. Катсуки — как рёв старой разломанной машины, Изуку — как сильный ветер в кронах деревьев. У него и волосы необычного оттенка — ForestGreen, код #228B22, Шото зачем-то это потом находит. У Изуку на лице мелкие пигментные пятна — веснушки. Это наталкивает на мысль о том, что каждый человек, в отличие от робота, абсолютно уникален.
— Расскажешь о себе, Шото? — Спрашивает Изуку, отпивая из стакана персиковый сок.
Шото впервые сталкивается с тем, что ни один из предложенных алгоритмами вариантов ответа ему не подходит. С другими людьми выбирать было проще.
— Я думаю, профессор может рассказать обо мне куда более подробно, чем я.
— А я не хочу слушать профессора, — Изуку бросает хитрый, смешливый взгляд в сторону профессора, и кажется, что возле него он перестал быть профессором, каким был всегда для Шото, а становится Иидой Теньей — лучшим другом Мидории Изуку, Урараки Очако и Хатсуме Мэй; человеком, у которого на любимой кружке нарисован бегущий киборг; человеком, который иногда бывает очень эмоциональным, который до сих пор не хочет менять очки на сильные линзы, который восхищается своим старшим братом и носит в основном рубашки тёмно-синего оттенка. — Он мне таких слов наговорит, я в этом совсем не разбираюсь. Я бы хотел поговорить с тобой .
Шото думает несколько секунд и наконец выбирает один факт о себе, который ему кажется действительно значимым.
— Из-за не совсем подходящего к моей модели хладагента, моя левая сторона часто перегревается. Это мне не вредит, и я не знаю, хочу ли я это исправлять.
В глазах Изуку ярко светится интерес. Так светится ночью одинокий фонарь над их садом, или так светит лампа, когда только открываешь глаза после нескольких месяцев в густой темноте.
— Я думаю, это здорово. Это делает тебя, так сказать, кем-то ещё, нежели обычным роботом. — Он мягко улыбается, и Шото ощущает, как температура в левой части повышается. — Попробуй это ценить.
В следующий раз, когда Шото вновь сидит возле профессора за пианино, слушает мелодию (С. Рахманинов: Вокализ, опус 34, №14, аранжировка для фортепиано) и наблюдает, как его руки пролетают над клавишами, ему хочется задать вопрос, над которым он думает последние несколько дней.
— Что было со мной? — Профессор аккуратно приостанавливает игру, как убавляет звук на проигрывателе. — До того, как я попал к вам — что со мной было?
Профессор выдерживает паузу, снимает очки и кладёт их на клавиши. Он спокоен, как и всегда, и ничуть не удивлён. Возможно, он ждал, что Шото однажды его об этом спросит, как дети спрашивают, откуда появляются новые люди и почему мир такой, какой он есть — с его оттенками неба и зеленью травы, глубиной моря и прозрачностью ветра.
— Я не могу тебе об этом рассказать настолько подробно, насколько ты этого хочешь. Я получил тебя от одного из своих поставщиков в ужасном состоянии, сам понимаешь: полтора года работы для одного андроида — это очень много. Считай, я собрал тебя буквально с нуля. Я пробовал извлечь твои воспоминания, но всё практически сгорело, так что пришлось ставить «чистые» детали. К сожалению, я не знаю всей истории, но обращались с тобой очень жестоко.
Если бы Шото был человеком, хотелось ли бы ему знать о себе что-то подобное?
Он смотрит на тёплые отблески лампы на клавишах и не понимает, стоит ли ему заняться странным ощущением, для которого даже в системе не находится название.
— Я думал, что без этого я не смогу понять самого себя. Чтобы узнать, кем я сейчас являюсь и кем я стану потом, мне нужно будет узнать, каким был прошлый я. Верно?
Профессор берёт его за руку и нежно улыбается.
— Не всегда есть возможность узнать все вещи в этом мире, даже если они касаются нас самих. Люди приходят к этой мысли, как правило, либо очень поздно, либо никогда.
Спустя несколько дней Изуку представляет профессору свою невесту — Мелиссу Шилд, тоже учёную, занимающуюся созданием измерительных приборов.
Шото много размышляет. В разговорах с Изуку он понимает, что мир, который ему известен из библиотеки — ограниченный и небольшой. Что Изуку, не прочитав и одной шестой из тех книг, что прочитал Шото, знает о мире гораздо больше и различает больше его оттенков.
— Ты тоже можешь к этому прикоснуться, Шото. — Изуку ловит своими неловкими пальцами плавно летящее в воздухе семя Epilobium latifolium. — Если ты захочешь, то всегда сможешь найти дорогу к новому взгляду. Ты сможешь узнать всё, что есть вокруг и внутри тебя, и тогда ты сможешь действительно этим насладиться.
За все два месяца, что Изуку приходит в их дом, они проводят много времени в оранжерее, прогулках по саду, беседах в гостиной. И после каждой встречи Шото задается вопросами: Что такое чувство и как его ощутить? Что такое впечатление и как его ощутить? Что такое любовь? Привязанность? Счастье? Семья? Что такое свобода? Что такое выбор? Кто обладает свободой, и кто может совершать выбор?
И что нужно для того, чтобы этот выбор вообще был возможен?
— Как думаете, профессор, Изуку может принять меня к себе?
Этот вопрос — самый сложный из всех.
Профессор поднимает на него озадаченный взгляд и откладывает в сторону планшет.
— Я ведь вам не принадлежу, верно? Я могу совершать собственный выбор.
— Почему ты об этом думаешь?
— Я думаю об этом достаточно долго. Может, неделю. Но всё, к чему я смог прийти — это понять, есть ли у меня условия, при которых я могу что-то выбирать, и затем попробовать этот выбор совершить.
— О каких условиях идёт речь?
— Я не являюсь вашей собственностью, ведь так? Вы считаете меня равным себе и соответствующе обо мне заботитесь. Следовательно, у меня есть право уйти из вашей семьи в другую.
— Я не уверен, что это верно. Ты имеешь такое право, но вот вопрос в том, стоит ли тебе пользоваться этим правом только для того, чтобы воспользоваться? Всегда нужно согласие другой стороны, иначе ты нарушаешь её свободу.
Он прав.
— Послушай, я не уверен, что это того стоит. Изуку достаточно занятой человек, у него сложная и опасная работа, у него есть собственная семья. Не думаю, что тебе нужно именно это. — Профессор действительно выглядит взволнованным. — А ему не нужен андроид. Да, у него большое сердце, но он не сможет взять к себе всех. Его не хватит.
— Почему вы так думаете?
— Я знаю его очень давно.
— Иногда мне кажется, что вы недостаточно знаете. — Профессор замер. — Вы ведь не знали, что я всё ещё неисправен?
Профессор делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Трёт пальцами виски, словно у него от этого разговора невыносимо разболелась голова.
— Знал. Но я не знал, как с этим разобраться. — Он включает экран планшета. — Шото, ты всегда можешь попытаться, но знай, что я не одобряю твоё решение и не уверен, что из этого что-то выйдет. — И вернулся к чтению.
Чтобы вербально описать чувства, нужно уметь их ощущать. В тот момент Шото казалось, что ни одно из существующих в его памяти слов не подходит.
Но в момент, когда Изуку утешительно обнимает его и гладит плечо своей мягкой рукой, Шото точно знает, что это ощущение внутри него называется болью.