Жить тяжело и неуютно

1

Вэй Усянь кривит губы в невеселой ухмылке.

Он разглядывает: пышное убранство комнаты, позолоченный поднос с ужином, какой себе не мог позволить и в лучшие времена — и наконец человека напротив. Цзинь Гуанъяо улыбается сладко-сладко, будто перед ним и правда его любимый младший брат, а не Старейшина Илин в теле выгнанного с позором обрезанного рукава.

— Что такое, А-Юй? Это же твоя любимая лапша с мясом — почему ты не ешь?

Причин достаточно: для начала, он не А-Юй. Еще Вэй Усянь не переносит мяса — не после того, как вся гора Луаньцзан наполнилось смрадом мертвых тел, а его самого разодрали на мелкие кусочки. Лапшу он тоже не любит — гораздо охотнее он съел бы… съел. Не важно. Не время.

— Я не голоден, — отвечает Вэй Ин, когда молчание совсем уж затягивается. В комнате душно, и все пропахло мерзкими благовониями до такой степени, что он начинает задыхаться. — Открой окно.

Вэй Усянь глядит в улыбающееся лицо напротив и, скрепя зубами, добавляет:

— Брат Яо.

— Тебе жарко? — притворно изумляется Цзинь Гуанъяо. — Раньше тебе только так было комфортно. Конечно, я открою.

Что за игры он затеял? Вэй Ин вздыхает — он толком не успел вернуться, а уже во что-то вляпался. Стоило покинуть поместье семьи Мо, направиться в путь, как его скрутили двое в темных одеяниях и доставили сюда. Первый день Вэй Усянь провел то проваливаясь в забытье, то возвращаясь в реальность, но он никак не мог сообразить, что произошло. Позже появился Цзинь Гуанъяо и сладким нежным голосом поведал — раз уж отец умер, история вроде как поутихла, Мо Сюаньюю пора бы вернуться домой — он же обещал. Вэй Ин смутно припомнил записи из дневника хозяина тела и скривился. Вероятно, настоящий Мо Сюаньюй скончался бы от счастья, но, увы, он этой радости разделить не мог — Вэй Усянь рассчитывал провести спокойно остаток своих дней, а не задыхаться в чьи-то покоях в Башне Кои, играя младшего брата Цзинь Гуанъяо. Который, распахнув окно, вернулся обратно, вновь присаживаясь рядом.

— Так лучше? — заботливо осведомился он.

— Выпусти меня, — произнес Вэй Усянь. — Зачем меня держать здесь?

— Тебе не нравится? — деланно изумляется Мэн Яо. — Разве не ты так сильно не хотел покидать это место, что готов был цепляться за каждый столб? Я всего лишь выполнил твое желание, А-Юй.

— Братик, — еще более фальшиво улыбается Вэй Усянь, но терпение его на пределе. — Я передумал. Мне хочется обратно, я осознал все прелести деревенской жизни простого человека.

Цзинь Гуанъяо качает головой.

— А-Юй, А-Юй, погляди на себя: так истощал. А твое тело — разве я запомнил его таким?

Фраза звучит странно и двусмысленно. Вэй Усянь вдруг вспоминает, что Мо Сюаньюй был влюблен в собственного брата, за что и поплатился. Мэн Яо поднимается, оправляя свои золотистые одеяния.

— Поешь, — уже тверже говорит он, глядя прямо в глаза — не добавляя никаких имен и ласковых обращений.

— Нет, — отвечает Вэй Усянь. — Я не голоден.

Мэн Яо вздыхает.

— Ты изменился, — он подходит к окну, откуда веет вечерней прохладой и запахами цветущего сада. — Мне жаль, что тебе пришлось все это пережить.

Вэй Усянь отворачивается — эти слова сказаны не ему, а Мо Сюаньюю, но вся эта двусмысленность убивает.

(Разве это не те слова, какие он желал бы услышать в глубине своей души?)

— Не беспокойся. Ты дома — я позабочусь о тебе.

Не выдержав, Вэй Усянь зарывается с головой обратно под одеяло, не сдерживая горьких злых слез.

Не беспокойся. Ты дома — я позабочусь о тебе.

Так ему говорила шицзе.

2

Он считает — время, шаги, какие-то абстрактные числа в голове, прыгающих кроликов.

Вспышка.

Он считает — сколько мертвых тел на горе, сколько было убито его руками, а сколько еще предстоит убить. Малыш А-Юань лежит сверху этой горы, и на нем счет сбивается. Лань Ванцзи глядит на него с ужасом, срывающимся голосом шепчет: «Если бы ты пошел со мной в Гусу, этого не случилось бы. Смерть этих людей — твоя вина». Вэнь Цин в разорванном ханьфу поворачивает к ним окровавленную голову и добавляет: «Верно-верно. Это твоя вина, Вэй Усянь. Ты не сдержал свое слово — и посмотри, что теперь». Малыш А-Юань чуть приподнимается и всхлипывает: «Гэгэ, где ты, гэгэ? Я тебя не вижу — они выкололи мне глаза».

Вэй Усянь не слышит собственный крик. Он не замечает, что задыхается, царапает до крови собственное горло, катается по кровати как безумный, воя, стеная, захлебываясь. Кто-то удерживает его от падения. Мягко шепчет:

— Тише.

Этот человек сильнее — он без труда отцепляет скрученные пальцы Вэй Усяня от шеи, разглядывая окровавленные царапины. Вэй Ин пытается открыть глаза, идя к теплому свету свечи и сильному запаху благовоний, которые кое-как перебивают смрад смерти.

Он встречает внимательный взгляд Цзинь Гуанъяо. Тот не натягивает привычную ухмылку, разглядывая побелевшее лицо.

— Давно кошмары? — спрашивает он.

Вэй Усяню не хочется отвечать. Тем не менее, еще меньше ему хочется снова остаться в темноте комнаты с мертвецами наедине, так что терпеть этого человека — малая плата.

— Нет. Да. Смотря, что ты имеешь в виду под словом «давно».

В какую-то минуту он вдруг ясно думает: Цзинь Гуанъяо все знает. Они играют в какую-то игру, двусмысленность за двусмысленностью, но Вэй Усянь не так хорош в словах и беседах, и ему кажется, что много деталей упущено.

— Я принесу успокаивающий отвар.

Вэй Усянь ненавидит себя за слепое желание вцепиться в подол золотистого ханьфу. Он стискивает зубы, отворачиваясь, впивается взглядом в подрагивающее пламя свечи и умоляет ее отогнать застывших по углам мертвецов. Только пусть малыша А-Юаня оставит. Тот звонко смеется, будто вторя мыслям Вэй Усяня.

Он весь мокрый и едва дышит. Вэй Ин вспоминает, как порой точно так же лежал в холодной пещере, окруженный темной энергией и абсолютным беспросветным одиночеством, и тогда от боли он не был способен вдохнуть — не то что подняться. Прямо как сейчас. Только боль другая — едкая, ломкая — и от нее не спасли бы лекарства Вэнь Цин. Потому что она мертва. И потому что нет лекарств, спасающих от тьмы.

Мэн Яо возвращается быстро, с ним еще кто-то — приносит несколько подсвечников, зажигает свечи, и в комнате становится нестерпимо ярко до такой степени, что исчезают тени.

(И мертвецы)

— Ну же, — увещевает его Цзинь Гуанъяо. — Это не яд. Это лекарство научил меня готовить Лань Сичэнь.

Вэй Усянь тянется к знакомому имени. От него тянет позабытым покоем и прохладой источников в Гусу. В голове вспыхивает и другой образ — юноша с золотистыми глазами, застывший в покое библиотеки. Лань… Чжань. Точно. Реальность возвращается урывками. Вэй Усянь позволяет себя приподнять, делает глоток травяного отвара — тот смутно напоминает то, чем любила его отпаивать Вэнь Цин.

Сердце успокаивается, дыхание тоже.

— Его лучше принимать на ночь заранее, — говорит Цзинь Гуанъяо, когда вылавливает более осмысленный взгляд на чужом лице. — Если тебя что-то беспокоит, лучше сказать мне.

— Беспокоит? — горько усмехается Вэй Усянь. — Меня немного беспокоит, что ты задумал. Братец Яо.

Мэн Яо возвращает на лицо мягкую нежную улыбку. Лживую.

— Я лишь хочу позаботиться о тебе. А-Юй.

3

— Ты не перетянешь Старейшину Илин на свою сторону, — лениво тянет Сюэ Ян, поигрывая с нефритовым браслетом, который Цзинь Гуанъяо собирался подарить жене.

— Почему ты так уверен? — интересуется в ответ Мэн Яо, продолжая раскладывать бумажки по столу.

— Такие как он, — Сюэ Ян делает паузу, — не совершают зло.

Мэн Яо улыбается почти искренне.

— А разве такие как Старейшина Илин совершают добро? Желай он этого всем сердцем, люди никогда бы не разглядели за его поступками сострадание и жертвенность. Их слепота играет нам на руку. Вэй Усянь всего лишь человек — одинокий, измученный кошмарами и предательствами. Конечно, — он встает, подходя к окну. — Упусти мы его, может быть все сложилось бы иначе. Он встретил бы кого-то, кто помог бы ему перешагнуть через прошлое, кого-то, кто вернул бы ему смысл жизни — и не стоит сомневаться, что, зная натуру Вэй Усяня, он бы влез, куда не стоит.

— Ты думаешь, он разгадал бы наши планы?

Мэн Яо качает головой.

— Не надо недооценивать его, Сюэ Ян. Это была ошибка многих. Вэй Усянь умен — умнее всех, кого я знаю.

Его собеседник фыркает.

— И умнее тебя, — лукаво добавляет Цзинь Гуанъяо. — Если он будет на нашей стороне — бояться больше нечего.

— И он поможет собрать душу Сяо Синчэня.

— Дался тебе этот Сяо Синчэнь, — цокает Мэн Яо. — Ладно-ладно. Верность и преданность таких как Вэй Усянь дорогого стоит.

— И все же мне кажется, что у тебя ничего не выйдет. Слишком уж принципиальный и несгибаемый он.

— Нет, Сюэ Ян, тебе ли не знать, что таких людей не бывает?

— А Не Минцзюэ? — с каким-то нездоровым азартом подается вперед Сюэ Ян, встречая опасно тонкую усмешку Цзинь Гуанъяо.

— Разве Не Минцзюэ с нами? — уточнил Мэн Яо. — Старейшина Илин не тот, кем был раньше.

— Смотри, не обманись его ослабленным видом, как твой папаша.

— Мы всегда успеем от него избавиться, — ответил Мэн Яо. — Хотя растрачивать так его таланты не хотелось бы. Найди-ка мне вот эти травы.

— Что? Зачем они тебе?

— Они не мне, конечно же. Не задавай лишних вопросов.

Прежде, чем приручить кого-то, нужно показать свои добрые намерения. А чтобы их показать, не помешает воссоздать подходящую обстановку.

4

После отвара Вэй Усянь спит крепко — проваливается в забвение, где тьма перестает быть врагом, и становится пустотой, созвучной той, что у него в душе. Он не просыпается с рассветом, не просыпается, когда Цзинь Гуанъяо лично приносит завтрак и оставляет в дальнем углу комнаты небольшую курильницу. Комнату наполняет сладковатый запах незнакомых трав. Мэн Яо бросает взгляд на кровать, где в шелках и золоте утопает красивый юноша, и на какое-то мгновение ловит себя на мысли, что предпочел бы видеть там настоящее тело Старейшины Илин. Он выходит из комнаты, вспоминая Вэй Усяня, наигрывающего на своей флейте — окруженного тьмой и силой, похожего на темное божество. Оторвать от него взгляд было невозможно. Жар вдруг охватывает все тело. Будет жаль, если идея не удастся и придется его убить. Правда жаль.

И все же, все же. Как хорошо, что Мэн Яо был достаточно предусмотрителен, чтобы не спускать глаз с этого Мо Сюаньюя. И как паршивец умудрился вообще прийти к такой мысли? Как он умудрился вообще вырвать душу Вэй Усяня из небытия, если этого не могли сделать сильнейшие заклинатели?

Мэн Яо натягивает привычную маску, когда спускается к завтраку, приветствуя жену и племянника.

Расправляясь с едой, он вспоминает, как спустя некоторое время после смерти Вэй Усяня Лань Сичэнь поведал ему о том, что случилось с Лань Ванцзи. Они вдвоем тогда сели, играя призыв, пока пальцы не прекратили слушаться — Лань Сичэнь изо всех сил пытался заглушить чувство вины перед братом, а Мэн Яо не желал смотреть на страдания единственного близкого человека. Он допустил мысль, что Вэй Усянь был так изранен, истоптан, уничтожен, что рассеял собственную душу — тогда в нем и зародился интерес и сочувствие.

Путь Старейшины Илин был любопытен. Мэн Яо незаметно собирал крупицы информации, вытаскивал отовсюду, складывая образ, сравнивая. Думал ли он, что однажды это может пригодиться? Вряд ли — это был лишь праздный интерес, желание раскусить человека, о которого весь заклинательский мир множество раз ломал зубы. И, даже умирая, Вэй Усянь переиграл их всех, уничтожив и себя, и печать, и запретные знания о ней. Разве это не восхищало? Вопреки мнению некоторых (ах, его славный почивший дагэ), Цзинь Гуанъяо уважал честных и принципиальных людей, хоть от них и были сплошные проблемы. Вэй Усяню просто не повезло, он не сумел справиться с разрушительной силой человеческих недопониманий и заговоров. Ну и сам Мэн Яо приложил к этому немного усилий, конечно.

— Дядя, — прерывает его размышления Цзинь Лин. — Слуги шепчутся, что ты обратно вернул этого дурачка Сюаньюя.

— А ты поменьше их слушай, — ласково советует Цзинь Гуанъяо. То, что поползли слухи, очень плохо, но пока никто не пытается сунуться к их гостю — пусть. — К тому же, почему ты так неуважителен, А-Лин? Он твой дядя и старше тебя.

Цзинь Гуанъяо улыбается очень искренне, потому что в глубине души ему смешно от сложившейся ситуации: подумать только, он ведь совсем не соврал А-Лину — правда, на месте его дядюшки совсем другой — тот, которого юноша проткнул бы мечом без сомнений.

— Он грязный обрезанный рукав, — бурчит Цзинь Лин. — Да еще и приставал к тебе, зачем брать его обратно?

— Он совсем плох. А-Юй не заслужил того, что с ним случилось. Знал бы ты, как издевалась над ним его семья. Сколько лишений ему пришлось пережить. Не будь так жесток, А-Лин.

— Ты слишком добр и мягок, — уже не так запальчиво отвечает племянник. — Можно я останусь на выходных у дяди Цзяна?

— Конечно, — ему же и лучше — чем меньше этот ребенок вертится под ногами, тем выгоднее это всем.

У Цзинь Гуанъяо же другие заботы. Он ласково треплет Цзинь Лина по голове напоследок, пока тот его неловко обнимает, прежде чем сбежать.

5

Цзинь Гуанъяо приносит вэйци. Вэй Усянь этим не слишком-то интересуется — на свету его лицо кажется еще более белым и истощенным. Он криво усмехается искусанными губами:

— Что-то твои отвары не сильно и помогают, — пауза, — братец.

— Должно быть слуги что-то напутали, — с досадой отвечает Мэн Яо. — Этим вечером я сам его сварю.

— Не забудь добавить что-нибудь, что прервет мои страдания, — ответил Вэй Усянь.

— Положу немного больше мяты, — Мэн Яо кладет доску на кровать. Это не слишком-то удобно, но Вэй Усянь не спешит вставать.

— Я не стану в это играть. Я не умею.

— Не умеешь? — притворно изумляется Цзинь Гуанъяо. — Но я же учил тебя этому каких-то пару лет тому назад, и ты даже выигрывал несколько партий у Цзинь Лина.

Мэн Яо попадает в точку: Вэй Ин вздрагивает, услышав имя сына шицзе. Поджимает губы и кажется, что под гнетом чувства вины и вовсе сожмется в крохотную черную точку.

— Видимо, я подзабыл, — стиснув зубы, отвечает он. — В деревне у нас другие забавы, знаешь ли.

Цзинь Гуанъяо качает головой.

— Конечно, — мягко говорит он. — Давай я помогу освежить тебе память.

Вэй Усянь глядит сквозь него.

— Я устал, — говорит он. — Мне нет дела до твоих игр.

И попробуй разбери, про что Вэй Ин говорит. Мэн Яо улыбается — он любит двусмысленности и загадки. Служанка приносит чай со сладостями — любимыми сладостями Мо Сюаньюя — но Вэй Усянь даже не смотрит в их сторону.

— Даже отказывается от своих любимых пирожных с бобами, — тянет Цзинь Гуанъяо. — Я тебя совсем не узнаю. А-Юй.

— Вкусы меняются, — стиснув зубы, отвечает Вэй Ин.

— Понимаю, — он делает паузу, поднимаясь. — Вероятно, суп из свиных ребрышек с корнем лотоса был бы тебе больше по вкусу?

Дышать становится трудно. Вэй Ин едва сдерживает дрожь, когда глядит в лицо Цзинь Гуанъяо.

— А-Лин его любит, — с улыбкой продолжает тот. — Наши слуги его часто готовят, но он предпочитает есть его в Пристани Лотоса. Глава ордена Цзян великолепно готовит это блюдо — почти как его покойная сестра. Желаешь отведать? Я могу передать ему эту просьбу.

Вэй Усянь задыхается. Мэн Яо заботливо поправляет его одеяло, делая вид, что не видит, как стекленеет чужой взгляд и беспорядочно вздрагивает грудная клетка.

Мертвецы возвращаются этой же ночью. Раньше они смотрели на него из углов — обвиняюще шептались, тыкали своими искалеченными пальцами на него.

— Гэгэ, гэгэ, — дергает за руку малыш А-Юань. — Ты почему не приходишь? Не видишь — нам без тебя плохо? Зачем ты ушел и оставил нас?

Вэнь Цин и Вэнь Нин сажают редис. Они оборачиваются — их лица залиты кровью, кусочки плоти едва держатся на хлипкой полоске кожи. Вэй Усянь и не такое повидал, но тошнота подкатывает к горлу — его рвет прямо на пол, и тогда он узнает слабый дребезжащий свет свечи, золото одеяний и ненавистную руку человека, который поддерживает его спину.

— Я принес отвар, — говорит Цзинь Гуанъяо.

Вэй Усянь готов выпить что угодно — лучше даже яд — лишь бы все закончилось. Его глотку жжет — от вкуса трав, от желчи, от застарелой боли, которая вдруг раскрылась кровоточащей острой раной. Цзян Яньли, его милая шицзе, стоит рядом с разорванной грудью. Она единственная говорит:

— Я не виню тебя, А-Сянь. Ты слишком слабый и жалкий — что ты мог сделать? Что ты мог сделать против той толпы? Только облажаться, потеряв контроль. Не бойся, не мне тебя судить — мама была права. Просто приносить всем несчастья — это часть твоей природы. Жаль, что отец привел тебя.

Вэй Усянь проваливается в ад — он не помнит, как сбивчиво шепчет «прости, прости, это все моя вина, шицзе», а Цзинь Гуанъяо поглаживает его по голове — небрежно, будто прибившуюся псину, но не сводя внимательного взгляда с юного лица собственного брата, сквозь которое проглядывает совсем иное. Разбитый горем Старейшина Илин в Безночном городе.

6

Цзинь Гуанъяо побеждает. Вэй Усянь не проявляет интереса к игре, раз за разом проигрывая. Рядом с ним лежит стопка одеяний — тех самых, что он носил в прошлой жизни — об этом позаботился Мэн Яо. Лицо Вэй Ина перекосило — от боли и тоски — когда он разглядел, что за черный сверток ему сунули в руки.

— Прогуляемся? — интересуется Цзинь Гуанъяо.

Это вызывает в человеке напротив заинтересованность. Мэн Яо знает, что воспитание людей в сущности не отличается от воспитания животных — чередуя кнут и пряник, ласку и пытки, можно добиться удивительного послушания. Впрочем, покорным видом Вэй Усяня он не обманывается. Тот говорит:

— Разве я не пленник здесь, братец?

— Кто же тебе такое сказал, А-Юй? Ты здесь, потому что я беспокоюсь о тебе. Потому что хочу позаботиться.

Наклоняясь, чтобы собрать камни, он добавляет:

— В конце концов, кто-то же должен.

Вэй Ин делает вид, что его это не заботит. Лучшая тактика рядом с Мэн Яо — замкнуться и молчать, не поддаваясь на провокации, не ведясь на ласковые слова. Но каждый раз Вэй Усянь спотыкается.

Стягивая ханьфу, он размышляет: разве мало лицемерных людей было в его жизни? Разве не научился он игнорировать их мнимую доброту? Тогда почему с Цзинь Гуанъяо его каждый раз дрожь пробирает от глупых, ничего не значащих слов?

«Как ты жалок, — говорит Вэй Ин сам себе, а руки по памяти легко натягивают ханьфу, завязывают, разглаживают. — Так истосковался по людям, что готов слушать эти лисьи речи — и хуже всего — им поддаваться».

Цзинь Гуанъяо даже не отворачивается — чего он там ни видел в свое время. Мо Сюаньюй и правда был красив, но эта была красота пустая — как у изящного сосуда, вазы, чья полость ничем не наполнена. Но теперь…

Старейшина Илин другой. Он держит спину прямо, даже когда обстоятельства склоняют к земле. На автомате распускает волосы, прихватывает алой лентой верхнюю часть и резко замирает.

— Решил сменить прическу? — ухмыляется Мэн Яо. — Тебе идет. А-Юй.

В легком полумраке комнаты и при игре свечей Вэй Усянь выглядит собой. Цзинь Гуанъяо испытывает неожиданное для себя удовольствие — могущественный Старейшина Илин в его руках безобиднее новорожденного котенка, скованный слабым телом Мо Сюаньюя, травмами, прошлым и стенами Башни Кои. Он не обманывается своей властью — Мэн Яо из тех, кто учится на чужих ошибках, поэтому он цепко обхватывает чужое запястье и, склонившись, шепчет:

— Учти, шаг не туда — и вряд ли ты доживешь до рассвета. Надеюсь, эта прогулка будет приятна нам обоим.

Они выходят из комнаты. Вэй Усянь осторожен, по старой привычке оглядывается, будто ищет, куда отступить. Цзинь Гуанъяо усмехается — нет, нет, даже не думай, все ходы перекрыты. Уж кому, как ни ему, знать о них. В коридоре довольно темно — слуги еще только спешат зажечь свечи. Мэн Яо это нравится — так ему легче видеть не лицо брата, а то, другое — гораздо приятнее и привлекательнее. Человек рядом с ним… Что ж, хоть какой-то толк от тебя был, Мо Сюаньюй. В тишине они спускаются к саду, люди на их пути разумно разбегаются и опускают головы — завтра наверняка будут шептаться про больного Мо Сюаньюя, которого по доброте душевной решил содержать добрый брат. Цзинь Гуанъяо на руку слухи о его праведности; даже Сичэнь на днях прислал записку, где назвал поступок Мэн Яо чрезвычайно благородным.

Цзинь Гуанъяо немного смешно от этого, но он не посмел бы смеяться над Лань Сичэнем.

В саду запах благовоний пропадает, и Вэй Усянь выдыхает с облегчением. Он оглядывается — в этой роскоши ему некомфортно, но лучше, чем в запертой комнатке. Из-за того, что Вэй Ин почти не вставал, ему трудновато преодолевать значительные расстояния, к тому же это тело достаточно слабо — и Мэн Яо позволяет ему остановиться, разглядывая их блеклое отражение в пруду. Они смотрятся странно и абсурдно — будто и правда два любящих брата, хотя… Скорее уже любовники — Цзинь Гуанъяо как-то совсем не по-братски вцепился ему в руку.

Каждый думает о своем.

Мэн Яо прокручивает в голове намеченный план, наслаждается красотой человека рядом и вечерним пейзажем. Он раздумывает: а если бы братец не подкинул такой подарок, стал бы сам он вырывать Старейшину Илин? Нет, вряд ли. До момента, когда Цзинь Гуанъяо понял, что произошло, ему бы и в голову такое не пришло. Но раз уж случилось — отчего бы не воспользоваться?

Вэй Усяню становится легче. Как и всякая птичка, привыкшая к свободе и независимости, он оживает вне душных стен. С любопытством вертит головой, осмеливается небрежно скинуть руку Мэн Яо, игнорируя предупреждающий взгляд. Опускается на колени, проводит по поверхности воды, распугивая упитанных карпов. Ему не нужно говорить — в расплывчатом отражении Цзинь Гуанъяо без труда вылавливает чужую тоску по озерам Пристани Лотоса.

— Будешь себя хорошо вести, — прерывает он тишину. — Я свожу тебя куда-нибудь, А-Юй. Как насчет Пристани Лотоса? Ты ведь там никогда не был?

Его встречает острый препарирующий взгляд. Свежий воздух сгоняет дымку горя и кошмаров, и Вэй Усянь очень хорошо понимает: его раскрыли.

— И как давно ты понял? — интересуется он почти беззаботно, усаживаясь прямо на траву.

— Было не трудно догадаться, — ответил Мэн Яо. — Просто взглянул на тот бардак, что оставил мой братец — хоть бы нормально прибрался.

— И что тебе нужно? — выдыхает Вэй Усянь. — Какие-нибудь темные секреты? Убить кого-то?

— Обойдемся без этого, — Цзинь Гуанъяо проглатывает многообещающее «пока что». — Что мне от тебя может быть нужно? Ослабшего, разбитого, преданного?

Вэй Усянь усмехается.

— Раз уж ты занял тело моего брата, будь добр достойно отыграть эту роль.

— Что-то мне не верится, что ты так любил своего братца, — с какой-то злостью процедил Вэй Ин. — Едва ли его хоть кто-то любил.

— Он похож на тебя, да? — вкрадчиво шепчет Мэн Яо, склонившись. Он вдыхает запах сидящего рядом человека и морщится — Вэй Уянь пропах этими благовониями, которые ему совершенно не шли. Вдыхая, он желал услышать другой запах — крови, дыма, разгоряченной битвы, смерти, силы. — И тебе его жаль? Потому что Мо Сюаньюя бросили и предали, как когда-то поступили с тобой.

— Это не так, — бесцветно отвечает Вэй Усянь.

Мэн Яо усмехается: у них пока есть время, чтобы посмотреть на ситуацию под другим углом.

— Холодно, — слышит он тихий голос.

— Извини, я подзабыл, что это тело слишком слабое и не сформировало золотое ядро. Тебе следует теплее одеваться, чтобы не мерзнуть.

Он подмечает, как вздрагивает Вэй Усянь при слове «ядро».

7

На следующую полуночную прогулку Вэй Усянь идет с большей охотой. Он спокойно выходит, даже отвечает на какие-то фразы не так отрывисто и раздраженно, кое-где проявляет интерес. Но Мэн Яо этим не обманывается — он позволяет обмануться Вэй Ину.

Как бы ни был умен Старейшина Илин, каков бы ни был его жизненный опыт, он родился и умер мальчишкой, одержимым саморазрушением. Он может и не желать быть чьим-то «гостем», может наивно полагать, что достаточно научен справляться с хитрецами и лицемерами, но его проблема в том, что Вэй Усянь не понимает человеческой природы. Он не знает, как правильно определить чувства — чужие, свои собственные — ему трудно понять суть интриг и заковыристые двусмысленности, скользящие между людьми. Вэй Ин упрям и прямолинеен — с досадой Мэн Яо видит в нем слишком много черт, присущих почившему дагэ, и это ему не нравится — но при этом в нем полно и других любопытных качеств. Из всех животных Вэй Уян похож на лисицу — озорной, смышленый, любопытный. Он заманивает своими масками, пушистыми хвостами, звонким смехом. И при этом — Мэн Яо легко прощупывает и чувствует — болезненный разрыв, бездну отчаяния, из которой и рождаются пороки. Вэй Ин был изначально порочен, потому как мыслил иначе — и мало кто был способен в том время уловить стремительный ход его мыслей. Цзинь Гуанъяо уважал его живой разум и гениальность, он не воображал себе, что Вэй Усянь глуп, наивен и легко попадется в его ловушки. С такими людьми всегда проблемы — никогда не знаешь, что от них ждать, и в последнюю минуту они умудряются расстроить самые скрупулезные планы — но Мэн Яо готов рисковать — слишком сладок приз.

Проблема людей вокруг Вэй Усяня в том, что они не умели правильно его оценивать, правильно понимать. А Цзинь Гуанъяо был заточен под чужие умы и страсти, он знал, чего желают люди вокруг него.

Вэй Ин жаждал искупления грехов. Жаждал прощения. Любви и заботы — даже если не понимал этого сам. В конце концов, в своем стремлении быть кому-то нужными люди были одинаковы — и всегда спотыкались на этом.

Мэн Яо и сам это знал — особенно остро, когда летел с лестницы вниз.

Вэй Усянь начинает говорить. Интересуется прошедшими событиями, но Цзинь Гуанъяо дает информацию по крупицам, фильтруя, оставляя много недоговоренностей, которые позже атакуют голову Вэй Ина. Придет ли он к верным ответам — не так важно; важно лишь посеять зерно сомнений. Они спускаются к беседке, шаги Вэй Усяня неуловимо меняются, и Мэн Яо понимает — сейчас.

Тот резко срывается с места, ловко перепрыгивая через кусты. Цзинь Гуанъяо с улыбкой прикрывает глаза: пусть побегает — разве это не полезно?

Вэй Усянь бросается вперед. Он знает, что это глупо и обреченно, но Вэй Ин всегда был из тех, кто лучше попытается сделать, чем будет сидеть в ожидании чуда. Сад кажется бесконечным лабиринтом, а силы в этом теле практически нет. Вэй Ин уже не знает, куда бежит, но не позволяет отчаянию себя затопить — это верный шаг в бездну. Он оглядывается, чуть сбавляет бег. Деревья и кустарники вокруг кажутся одинаковыми, особенно в ночном мраке — луна едва-едва светит из-за туч. Может быть устроить пожар — и все отвлекутся? Жаль портить такую красоту, но больше ему все-таки жаль себя. Прокусив палец, Вэй Усянь дрожащей рукой выводит начертания из талисмана огня прямо на траве, которая мгновенно вспыхивает. Мэн Яо выходит из укрытия с расстроенным вздохом:

— Я надеялся, что в этот раз ты не принесешь так много проблем.

Вэй Ин ненавидит себя за минутное чувство страха, которое испытает, глядя в чужие золотистые глаза. Он мысленно приказывает огню разгореться сильнее. Слышатся голоса — люди начинают сбегаться. Цзинь Гуанъяо не улыбается — да и нечему тут улыбнуться. Скорее, он раздражен. Вэй Усянь фыркает, разворачивается, готовясь бежать дальше, но не успевает — сильные руки крепко перехватывают его поперек груди, надавливая на акупунктурные точки, и тело мгновенно немеет. Воздух в легких выбивает, и Вэй Ин начинает паниковать, но он не может издать ни звука — лишь беспомощно оседает в чужих руках. Заклинатели быстро тушат пожар, а Мэн Яо в это время растворяется в темноте коридоров, удерживая свою проблемную ношу. Неожиданно они сталкиваются с Цзинь Лином.

— Дядя! — встревоженно говорит он. — Что там происходит? Кто-то осмелился поджечь сад?

— Не беспокойся, — мягко отвечает он. — Виновники будут найдены и наказаны. Отправляйся спать — тебе завтра рано отправляться в путь.

— А этот что тут делает?

Вэй Усянь жадно пожирает сына шицзе глазами. Что у тебя от нее, юноша? Хотелось бы верить, что доброе сердце. Он закрывает в глаза не в силах больше смотреть на дитя двух людей, в чьей смерти он виноват.

«Я убил их, — думает Вэй Ин. — Я сделал тебя сиротой».

8

Его не бьют и не пытают. Цзинь Гуанъяо оставляет крохотную курильницу в комнате. Он знает: сам человек способен придумать себе страшнейшее наказание, загнать в самые темные углы и ловушки. Мэн Яо усаживается рядом, наблюдая. Он позволяет разуму Вэй Усяня под влиянием дурмана метаться в лихорадочном бреду. Тот скулит, пытается кого-то ухватить, умоляет остаться, но Мэн Яо не предпринимает попыток как-то прекратить чужие страдания.

— Он не сломается, — ухмыляется из тьмы комнаты Сюэ Ян. На секунду Цзинь Гуанъяо кажется, что тот прав.

— Вэнь Нин, — отвечает он. — У нас все еще есть Вэнь Нин. Ты смог привести его в сознание?

— Да. Он отвечает, но неохотно — придется еще немного поднапрячься. Но вряд ли он станет слушать нас.

— В этом нет необходимости. Его хозяин будет слушать нас. Расспроси-ка ты его вот о чем, — прищурившись, говорит Мэн Яо. — Случалось ли что-нибудь с ядром Вэй Усяня?

— А что с ним случилось бы? — фыркает Сюэ Ян.

— Просто расспроси. Что-то мне подсказывает, что не все так просто.

Отмеряв время, Мэн Яо собирается подняться, чтобы уйти — в конце концов, у него полно дел. Чужая горячая ладонь хватает его за запястья. Глаза Вэй Ина, все еще передернутые дымкой кошмаров и ужаса, глядят на него в упор. Он шепчет сорванным голосом:

— Не уходи.

Цзинь Гуанъяо садится обратно, поглаживая дрожащую руку. Он бросает выразительный взгляд в сторону Сюэ Яна, который криво ухмыляется.

9

— Он тебе нравится? — вдруг спрашивает Сюэ Ян, отрываясь от работы. Цзинь Гуанъяо не любит эту его дурную привычку — болтать, когда он занят ответственным делом.

— Работа, — напоминает Мэн Яо.

— Ты уходишь от ответа?

Сюэ Яну скучно. Как единственному относительно доверенному лицу, ему не только приходится заниматься всякой грязной работенкой, но и время от времени составлять компанию Верховному заклинателю при разборе множества жалоб. Они оба сходятся во мнении, что все эти людские страсти жалкие и скучные, но и махнуть на это рукой не получится.

— Ты желаешь трахнуть Старейшину Илин или своего брата? — выдает Сюэ Ян, не выдержав тишины.

Мэн Яо указывает взглядом ему на дверь.

— Брось, — хохочет Сюэ Ян. — Мне-то признаться можешь — разве я могу тебя осудить?

— Ты меня ни в чем осудить не можешь, — спокойно парирует Мэн Яо. — Особенно с твоей любовью чинить кровавые расправы и больной одержимостью Сяо Синчэнем.

— Не находишь, что в чем-то мы похожи? Как давно ты желаешь его? С тех пор, как увидел лет тринадцать назад? Или раньше?

— С чего ты взял, что я его желаю подобным образом? — тонко улыбается Мэн Яо. Другой бы с ужасом уползал, увидев такое выражение лица, но Сюэ Яну все было ни по чем.

— Я бы тоже трахнул Старейшину Илин — кто бы отказался в самом деле? Представь, что под тобой человек, чье имя до сих пор заставляет людей дрожать от ужаса. Самый могущественный, самый сильный. Жаль, что теперь от него мало, что осталось.

— Иди и фантазируй о своем даочжане, — потирая виски, сказал Цзинь Гуанъяо. Паршивец был сегодня особенно невыносим — Мэн Яо и так пришлось провести бессонную ночь, разгребая последствия глупости Вэй Усяня. — И займись уже доработкой Стигийской печати.

— Я рассчитывал на помощь Старейшины Илин.

— Ты считаешь, что он всю работу за тебя сделает?

— Было бы неплохо, — вздохнул Сюэ Ян.

Вэй Усянь стоит у окна — может примеряется, чтобы туда сигануть, но Мэн Яо позаботился о том, чтобы хватило защитных заклинаний. Со спины он совсем не похож на Мо Сюаньюя — в большей степени своей манерой держаться.

— От твоего необдуманного поступка пострадали люди, — говорит Цзинь Гуанъяо.

— Кто-то умер? Обжегся? — поинтересовался Вэй Усянь, и, хотя он не обернулся, по голосу легко можно было догадаться, что это его и вправду заботит.

— Мне пришлось спихнуть вину на нескольких заклинателей, и они были жестоко наказаны.

— Ты отвратителен.

— Нет, — с улыбкой ответил Цзинь Гуанъяо, подходя ближе. — Эти люди пострадали из-за тебя. Ты виноват.

Вэй Усянь ощутимо вздрагивает.

— Мне не впервой, — глухо отвечает он.

Мэн Яо небрежно касается чужого плеча. Желает ли он Старейшину Илин? Цзинь Гуанъяо знает это тело довольно хорошо. Знал, пока там была душа его глупого братца. Он касается чужих волос — кажется, будто наощупь они стали жестче, но, вероятно, это лишь самообман. В чем-то Сюэ Ян прав — возбуждает мысль владения кем-то, кто мог держать в руках весь мир. Будь это прежний Вэй Усянь, окутанный темной инь и своей армией мертвецов, неприступный, величественный — разве можно было бы устоять?

Впрочем — Мэн Яо ощутимо проводит ладонью между чужих лопаток, обтянутых темной тканью, самое беззащитное место, куда бывает приятно всадить нож — Вэй Усянь остается Вэй Усянем даже в теле беспомощного обрезанного рукава. Сила — это всегда вопрос времени и усилий. Разум и душа гораздо важнее — именно они наполняют пустоту красивого сосуда.

— Что ты делаешь? — напряженно спрашивает Вэй Ин.

— Выражаю поддержку. Хочешь чаю?

— Чего ты добиваешься на самом деле? Тебе нужна моя помощь в чем-то? Назови условия.

— Условия чего? — Мэн Яо с сожалением убирает руку, возвращаясь к чайному столику.

— Условия моей свободы. Я готов сотрудничать.

— Я планирую воссоздать Стигийскую печать, — смакует чай и чужой ужас Цзинь Гуанъяо.— Передумал?

— Ты безумец. Я не стану участвовать в этом.

Мэн Яо согласно кивает головой, будто и не предполагал иной ответ.

— Ложись, — указывает он на кровать. — Время близится ко сну. Чтобы тебе хорошо спалось, я расскажу тебе одну сказку.

— Чтобы ты сдох, — шипит Вэй Ин.

— Лучше ляг, — уговаривает Мэн Яо. — Вдруг тебе так понравится моя сказка, что не устоишь на ногах?

Вэй Усянь выглядит как напряженный тигр, готовящийся к прыжку. В его серых глаза мелькает стальной блеск — вот он, взгляд Старейшины Илин. Возбуждение неожиданно охватывает Цзинь Гунъяо, и он отводит глаза. Вэй Ин приближается, и от него веет злостью и яростью, но он садится на кровать, очевидно все-таки заинтересованный.

Мэн Яо ласково ему улыбается. Он говорит:

— Жили-были два брата. Один был любимцем семьи — во всем успешным, любимым сыном отца и ненавистным сыном матери. Все этому мальчику давалось легко и просто — люди вокруг восхваляли его талант. Его брат страшно завидовал, но они всегда следовали друг за другом, потому что так поступает семья. Оба они были заклинателями. И вдруг в семье случилось горе — родители были убиты, а младший сын лишился ядра. Он не мог отомстить за семью, он не желал больше жить. Тогда старший брат попросил легендарную целительницу забрать его ядро и отдать брату. Только вот младший брат так и не узнал об этой жертве, благодаря волшебную фею, которую придумали целительница и старший брат, чтобы скрыть страшный секрет. Между братьями случился разлад, и младший вспыхнул ненавистью к старшему, которому пришлось избрать темный путь. Он бесславно погиб, унеся в могилу свою тайну. Каково, Вэй Усянь, быть тем старшим братом?

Вэй Ин едва дышал. Он выдавил:

— Чудную сказочку ты придумал, сукин сын. Где же ты ее услышал?

— Дыши-дыши, — Мэн Яо приподнялся, надавливая на чужие плечи. Вэй Усянь, глядя на него широко распахнутыми глазами, в которых плескалась бездна отчаяния, поддался, падая на шелковые простыни.

Он держался из последних сил, но реальность ускользала. В груди заныло — далеко не фантомной болью; то была та невыносимая боль, а после пустота, когда ядро навсегда покидает тело. Вэй Ин снова увидел склоненное над ним лицо Вэнь Цин, которая глядела на него с неожиданным сочувствием и надеждой. Помнил руки Вэнь Нина, удерживающие его на месте. Сводящий с ума запах трав. Крепко спящий Цзян Чэн — его брат, его семья, который не знал — и никогда не узнает — что ему было подарено в тот день. И кем.

Когда Вэй Усянь вынырнул, он был по-прежнему в этой проклятой комнате. Руки Мэн Яо вытерли слезы с его щек.

— Дальше? — заботливо осведомился он. — Эту сказку мне рассказал один старый друг. Как его зовут? Большинство знают его как Призрачного Генерала. Но ты, полагаю, звал его иначе — Вэнь Нин, не так ли?

— Он был обращен в прах, — просипел Вэй Ин. — Он был…

Мэн Яо сочувствующе покачал головой.

— Ублюдки! — взревел Вэй Усянь; злость и ярость наполнили его до краев — он подскочил, мечтая уничтожить человека рядом. — Я не удивлюсь, если за всем этим стояли вы!

Он вцепился в горло Цзинь Гуанъяо, и красная пелена застелила глаза — совсем как тогда, когда Вэнь Нин убил Цзинь Цзысюаня, когда толпы мертвецов наполнили Безночный город, когда заклинатели пришли покончить с ним. Это тело было слабо, но душа — нет. Вэй Усянь притянул к себе инь изо всех уголков, откуда только мог, и он желал лишь одного: смерти.

Все кончилось в одно мгновение. Цзинь Гуанъяо, будто пыль, стряхнул темную инь с тела Вэй Ина, отнял от горла чужие руки, а затем придавил к кровати. Вэй Усянь метался — яростный, беспомощный, готовый низвергнуть весь мир — прямо как тогда, когда приказал мертвецам разодрать собственное тело.

— Не надо так нервничать, — спокойно произнес Мэн Яо. Он склонился ниже, вдыхая запах болезни и отчаяния; этот запах гораздо больше подходил человеку под ним. Цзинь Гуанъяо коснулся губами чужой оголенной шеи, вынуждая Вэй Усяня замереть.

— Что ты… — тот задыхался, не способный выразить словами все свои чувства.

Задравшиеся рукава ханьфу обнажили хрупкие запястья. Мэн Яо поцеловал их, но думал он о других — о жилистых, закаленных мечом и битвами, постоянным трудом, может быть усеянных порезами, из которых Вэй Усянь брал кровь для ритуалов. Тело Мо Сюаньюя задрожало — кому как ни Цзинь Гуанъяо было знать, как с ним обращаться.

Взгляд Вэй Ина был потерянным и неверящим. Мэн Яо невольно задумался: приходилось ли в прошлой жизни этому человеку иметь подобную близость с кем-то? Он знал, как много бродило слухов о бесстыдстве Вэй Усяня, но еще Цзинь Гуанъяо знал, что такие люди, как он, не размениваются на всех подряд. У Вэй Ина либо была бы большая и светлая любовь всей жизни, либо не было бы никого. И раз уж он в одиночестве умирал на горе Луаньцзан — значит не было никакой любви.

— Может быть, я могу позволить вам увидеться — разве не чудно было бы воссоединиться старым друзьям?

10

Вэнь Нин его не узнает. Вэй Усянь не злится за то, что тот проболтался — имел ли он право злиться на своего друга? Имел ли право вообще на кого-то злиться? Нет, лишь на себя. Пока Сюэ Ян и Мэн Яо о чем-то шепчутся, он прислоняется лбом к ледяному плечу Вэнь Нина, и позволяет горьким слезам скатиться вниз.

«Я освобожу тебя, — обещает Вэй Ин. — Ты сможешь уйти, куда пожелаешь. И как бы я желал того же для себя».

В этот раз они пьют вино в беседке. Вэй Усянь обряжен в золотистое ханьфу, и это радует глаза Мэн Яо. Вокруг темнота, и только слышен тихий шорох листьев, да плеск воды в пруду поблизости. Улыбка императора все так же остается сладким послевкусием на языке, и это немного смиряет с реальностью.

— Ты когда-нибудь думал о том, что в произошедшем не так много твоей вины, как ты привык считать? — прерывает тишину Цзинь Гуанъяо.

Вэй Ин мысленно закатывает глаза и готовится к очередной порции сладостно-ядовитых слов.

— Ты потерял ядро. Был ли у тебя иной выбор, чтобы защитить любимых? Без ядра ты не способен выжить в мире заклинателей — не говоря уже о том, чтобы защитить кого-то. Нет людей, которые вправе обвинить тебя в желании этой силы.

Вэй Усянь плотно смыкает веки. Я не говорю. Я не слышу. Я не вижу. Змей нашептывает:

— Меч может стать орудием убийства, а может стать защитой. Не имеет значения, какой путь — имеет значение лишь намерение.

Цзинь Гуанъяо вскрывает старые раны. Говорит те же слова, какими Вэй Ин успокаивал себя во мраке, игнорируя кричащие голоса, молящие убить.

— Ты не прав. Темный путь ни к чему хорошему не приводит. И твой Сюэ Ян тоже плохо кончит — можешь не сомневаться. Может быть, и от меча даочжана, о котором вечно бормочет.

— О, это вряд ли, — тонко ухмыляется Цзинь Гуанъяо. — Оставим даочжана на следующий раз. Говорим мы сейчас о тебе. Люди вокруг неспособны оценить доброту, а тем более жертву. Даже твой шиди…

— Заткнись.

— … Даже твой шиди, погрязший в слепой ненависти. Ты отдал ему самое дорогое — но знал ли он о твоем бесценном подарке? Скажи, как часто ты думал рассказать ему? Каков был соблазн, а? Особенно когда он снова и снова попрекал тебя за то, что ты не взял меч.

— А ты не так прост, Мэн Яо. Так тонко все подмечать и так хорошо помнить даже тринадцать лет спустя. Ты мог бы стать великим человеком…

— Я им и стал, — Цзинь Гуанъяо подлил вина в чашу Вэй Ина.

— … Если бы не был такой мразью.

Их неожиданно прерывают. Лань Сичэнь появляется в беседке, и в свете луны он похож на небожителя. Мэн Яо бросает на Вэй Усяня предупреждающий взгляд.

— Сожалею, что так внезапно потревожил, — мягко улыбаясь, произнес Лань Сичэнь.

Вэй Ин вдруг ощутил желание разрыдаться. Броситься к этому человеку, умоляя достать меч и закончить начатое тринадцать лет тому назад.

— Рад вас видеть, молодой господин Мо.

Вэй Усянь молчит — был бы ли ты так рад, узнай, кто сидит тут на самом деле?

— Почему ты не спишь? Все в порядке? — заботливо осведомляется Цзинь Гуанъяо, и Вэй Ин с изумлением осознает, что он не притворяется.

— Ванцзи прислал мне записку, — вздохнул Лань Сичэнь, присаживаясь. — На горе Дафань появилась какая-то неизвестная тварь, много наших адептов было ранено.

Дафань… Разве эта не та гора, куда он сам собирался? Где планировалась охота? Где должен быть Цзинь Лин?

От страха Вэй Усянь бросает беспомощный взгляд на Цзинь Гуанъяо, который наливает Лань Сичэню чай.

— Очень жаль. Мне пока ничего не приходило — надеюсь, с А-Лином все хорошо.

— К счастью, обошлось без жертв — Ванцзи и глава ордена Цзян подоспели вовремя.

Сердце Вэй Усяня разрывается от мысли, что он мог бы быть там. Что мог бы встретить — Лань Чжаня, Цзян Чэна… что все могло бы быть иначе.

— Я, пожалуй, пойду, брат, — отрывисто говорит он.

Мэн Яо кидает ему предупреждающий взгляд. Вэй Усянь не обманывается мнимой свободой — куда бы он ни пошел, за ним следуют тени.

Он видит тело Цзинь Лина — распотрошенное, окровавленное. Над ним воет Цзянь Яньли, она кричит:

— Ты не спас меня, но почему ты так поступил с моим сыном? Как ты можешь быть таким, Вэй Усянь? Я отдала свою жизнь, чтобы защитить тебя — а ты пожалел свою для моего сына!

От запаха крови и полуразложившейся плоти его мутит. Он выныривает из болезненного сна и вылавливает силуэт Цзинь Гуанъяо, который раздевается — тот повадился спать с ним рядом, якобы отгоняя кошмары. Это почти работает — но только потому что Мэн Яо своим присутствием отгоняет сны вообще.

— С А-Лином все хорошо — немного зацепило руку. Он у Цзян Чэна, — говорит тот, заметив, что Вэй Ин проснулся. — Ты хочешь меня о чем-то попросить?

Сделай мне больно. Растопчи меня — так, как я этого заслужил. Уничтожь. Накажи — я жажду искупить вину. Неужели ты не видишь?

Цзинь Гуанъяо полон восторга, когда вбивает тело Вэй Усяня в кровать. Тот не отводит злого стального взгляда — и это возбуждает еще сильнее. Их дыхание перемешивается — Вэй Ину в окружившем их запахе чудится смрад смерти, а из углов качают головой мертвецы.

— Сильнее, — шипит он, впиваясь пальцами в чужие плечи.

Сильнее. Больнее.

11

Он рассматривает осколки души Сяо Синчэня. Вэй Ин чувствует себя мертвым, выпитым до дна, опустошенным — но при этом что-то внутри него дергается в сочувствии. Конечно, он может вернуть эту душу. Но от нее так остро веет болью, самоненавистью, чувством вины — будто Вэй Усянь рассматривает свою собственную. Разве мог бы он так поступить с другим — как поступили с ним, выдернув из забвения?

— Эта душа окончательно разрушена, — говорит Вэй Ин. — Ее невозможно восстановить. А теперь давай сюда свои наработки со Стигийской печатью.

Сюэ Ян кривится.

— Он бесполезен — что толку от затраченных усилий?

— Помолчи, — обрывает его Мэн Яо.

Вэй Усянь разглядывает то, что они называют Стигийской печатью — и вздыхает с облегчением — не такая уж и мощная штука в сравнении с оригиналом. Когда Сюэ Ян — по-настоящему, кажется, расстроенный — уходит, Цзинь Гуанъяо говорит:

— Ты ему солгал.

— Нет.

— Теперь ты солгал мне.

— Велика беда, — фыркает Вэй Усянь. — Та душа… Даже если ее восстановить, она обратится в пыль. Чувство вины этого человека так сильно, что ничто не может облегчить его участь.

— Надо же, как вы похожи.

— И оба встретили психопатов на своем пути, — игнорируя чужой взгляд, говорит Вэй Ин.— Ты правда отпустишь Вэнь Нина? Тебе ведь будет нечем меня шантажировать.

— Не надо недооценивать меня, — ласково поглаживает его по плечу Мэн Яо. — Пара капель яда от моего шпиона в Пристани Лотоса — и все, нет твоего славного шиди. А наш милый племянник — мне такого, конечно же, не хотелось бы — но вдруг?

Плечи Вэй Усяня ощутимо опускаются. Он в западне, еще большей западне, чем на горе Луаньцзан, потому что оттуда был выход — его смерть, а здесь даже это не спасет.

— Занимайся печатью, — говорит напоследок Цзинь Гуанъяо.

Вечером он приводит Вэй Ина в общий зал, где Цзинь Лин хвастается своим боевым ранением. Сердце Вэй Усяня замирает. Они ужинают сначала в неловкой тишине, затем вдруг раздаются робкие слова — Цзинь Лин заговаривает с ним первым. Вэй Ину хочется многое ему сказать — о том, как он виноват, как сожалеет, как была прекрасна его мать — но ничего из этого не имеет права сорваться с его губ, пока к нему обращаются «Мо Сюаньюй». Он лишь напоследок оборачивается к Цзинь Лину, который к концу расслабился и раздобрел, с интересом слушая сумасшедшего дядюшку:

— Спасибо. И прости.

Цзинь Лин ничего не понимает — зато все понимает Мэн Яо. Они возвращаются по темному коридору, который кажется вечным, и Вэй Усянь начинает привыкать. К его прикосновениям, запаху, теплу тела рядом. К постоянному ощущению взгляда на коже — это смутно напоминает ему о другом взгляде, еще с прошлой жизни — тоже золотом, но наполненным прохладой и прямотой. Лань Чжань, зовущий его в Гусу, вдруг возвращается во сны, оставляя наутро тянущее ощущение потери.

Цзинь Гуанъяо не ложится допоздна, разбирает документы. Вэй Ин глядит, как блики свечей играют на его волосах. Он красив на самом деле. Жаль, красота не способна скрыть гнилость натуры.

На следующий день Вэй Усянь листает какую-то книжонку, прислушиваясь к голосам. Лань Сичэнь что-то наигрывает, и Мэн Яо тут же подхватывает мелодию. Они удивительно органично вместе смотрятся, будто единое целое, и рядом с ним гниль Цзинь Гуанъяо растворяется.

— Не того ты трахаешь, — со злым весельем говорит ему Вэй Ин, когда они возвращаются, проводив Лань Сичэня.

— Ревнуешь? — насмешливо уточняет Мэн Яо.

Вэй Усянь останавливается.

— Ты и я — паршивые люди, которые тянут других на дно. Пока мы вместе — это просто соревнование, кто ударит побольнее. Но рядом с Лань Сичэнем у тебя есть шанс на искупление.

— А с кем в таком случае твой шанс, а?

Вэй Усянь молча проходит в комнату, зажигая свечи. Мэн Яо шуршит одеяниями позади. Он вздыхает:

— Что поделать, если мне нравится трахать паршивых людей? Трахать тебя.

Из его уст это слово звучит не пошло, а скорее мерзко. Вэй Ин на это не реагирует.

— Какой ты настоящий? Когда со мной, или когда с Лань Сичэнем?

Цзинь Гуанъяо улыбается.

— А сам как думаешь?

Ночью Вэй Ину снится горящая Пристань Лотоса. Он устал, он все знает наперед, но все равно куда-то идет. Ищет Цзян Чэна. Ищет свою мертвую семью. Вэй Ин падает — захлебывается в крови, глядит на почерневшее от дыма небо.

Неожиданно в сон врывается запах благовоний. Он поднимается, идет к нему — и оказывается в привычном полумраке спальни. Все его лицо снова в слезах.

— Опять кошмары? — раздается тихий голос Цзинь Гуанъяо. — Отвар больше не помогает?

На секунду Вэй Усянь позволяет себе окунуться в его заботу, пока Мэн Яо зажигает свечи, приносит воду и полотенце, обтирая мокрое лицо и шею. Он засыпает в объятиях змеи, позволяя себе обмануться — и забывая — кто обманулся на секунду, тот вовек останется в плену дурмана.

12

Вэй Усянь начинает замечать. Цзинь Гуанъяо не такой уж и лживый — либо же тот неожиданно поднаторел в искусстве обмана. Он и правда волнуется о Цзинь Лине, живо интересуется его успехами и часами выслушивает рассказы про собак и охоту. Глядя на них, Вэй Усянь понимает, что друзей у племянника нет, и тот наслаждается крохами общения, которые выпадают от вечно занятых родственников. Цзинь Гуанъяо светится изнутри, когда встречает Лань Сичэня. Еще он с невероятным уважением и нежностью относится к собственной жене. Вэй Усянь скривился бы от этого двуличия — чем Мэн Яо лучше папаши, если при живой жене каждую ночь уходит к Вэй Ину — на минуточку, находящемуся в теле его брата. Но позже он замечает — в этих чувствах кроется отношение как к сестре, а не как к женщине.

— Ты ее не любишь? — уточняет Вэй Ин, когда они разбирают документы — незаметно обязанность Сюэ Яна была спихнута на него. Тот посчитал, что хоть какая-то польза от Старейшины Илин быть должна.

— Почему ты так решил? — Мэн Яо даже не отрывает взгляда от бумаги.

Пожалуй, есть одна черта, которая весьма импонирует Вэй Усяню в нем — тот очень трудолюбив. Даже если он и взбирался наверх бесчестными методами, нельзя закрывать глаза на то, что Цзинь Гуанъяо был силен, умен, старателен, спокоен.

— Ты с ней не спишь.

— Я не сплю с ней еще со дня свадьбы. Но это не значит, что я не люблю Цинь Су. Я отношусь к ней как… к младшей сестре.

В этом что-то кроется — Вэй Ин учится выискивать лазейки в словах Мэн Яо.

— Есть ли кто-то кого ты любишь? По-настоящему?

— Себя, — ярко улыбается Мэн Яо, из-за чего на щеках у него появляются две ямочки. В свете солнца он кажется совсем юным и сногсшибательно красивым — Вэй Усянь даже теряется. — А у тебя, Вэй Ин? Есть ли тот, к кому твоя любовь не была внушена долгом?

Он замирает.

— Подумай об этом. Все, кого ты любил, умерли — так тебе кажется. Но кого ты любил по-настоящему, а кого любил — потому что надо?

— Шицзе я всегда любил, — бормочет Вэй Усянь, а затем мысленно злится: нечего слушать этого змея.

— Цзян Чэн, которого ты должен был защищать, Вэнь Нин, которого ты должен был спасти, Цзян Фэнмянь и Юй Цзыюань, которым ты был должен за кров и хлеб. Вэнь Цин? Кто там еще у тебя был? Остатки клана Вэнь?

— Ты ничего не знаешь о любви, — процедил Вэй Усянь.

— Как раз-таки наоборот — о ней я знаю много, ведь это всегда можно использовать в своих целях. Любовь наравне со страхом — сильнейший мотиватор. Ненависть и ярость опустошают — ты и сам это знаешь. Только любовь и страх движут людьми. А это всегда чья-то слабость, которой легко манипулировать.

Мэн Яо не говорит этого вслух, но Вэй Усянь читает это в его глазах: вот почему и ты проиграл.

В этот раз он даже не злится.

— Я не хочу создавать Стигийскую печать.

— А что ты тогда хочешь?

Вэй Ин теряется.

— Тихой спокойной жизни. Или смерти.

Цзинь Гуанъяо откладывает свои многочисленные бумажки.

— Далеко ли улетит птица, чьи крылья были сломаны, а затем неверно срослись?

— Опять твои метафоры, — скривился Вэй Усянь.

— Куда ты пойдешь? Неужели ты думаешь, что в дальних землях дышится легче? Что твои кошмары прекратятся, а чувство вины затихнет? Умри ты десять тысяч раз — ты не простишь себя. Искупление, Вэй Усянь, не получают за хорошие дела и убийство ходячих мертвецов.

— И за что же его получают?

— За прощение. Себя и других. Разве я не злодей, Вэй Ин, так почему ты спрашиваешь такие вещи у меня?

Вэй Усянь усмехается.

— Вероятно, потому что мне больше не у кого.

— На твоем месте я и об этом поразмышлял бы. Судя по всему, что в прошлой жизни, что в этой — у тебя явно были с этим проблемы.

— Заткнись, — отмахнулся Вэй Ин.

— Грубость — это защитная реакция.

— Пошел ты.

С Цзинь Гуанъяо бывает легко. Особенно когда он не строит из себя благородного заклинателя. Они пьют вино по вечерам, засыпают в одной кровати. Вэй Ин учится — незаметно для себя — подмечать хорошие стороны, невольно упуская зло, которое Мэн Яо причинял и причиняет. Цзинь Лин обнаруживает, что с сумасшедшим Мо Сюаньюем тоже неплохо — на разговоры про собак тот, конечно, реагирует неадекватно, но в остальном с ним и правда интересно.

Цзинь Лин несмело тянется к нему — и Вэй Ин ненавидит себя за неспособность оттолкнуть. За глупое желание быть рядом с сыном шицзе — кем угодно, хоть его ручной псиной, лишь бы быть. В этом юноше все-таки немало и от матери — и это греет Вэй Усяня особенно сильно.

Мэн Яо уговаривает его перед сном попробовать медитировать. Сначала ничего не выходит — Вэй Ину тяжело концентрироваться, стоит ему остаться в тишине, как сознание ускользает, но Цзинь Гуанъяо кладет руки ему между лопаток, повторяя «вдох-выдох». Присутствие другого человека за спиной, окутанного привычными запахами, и правда помогает. Вэй Усянь и сам не замечает, когда начинает понемногу говорить — как раньше у него тоже были проблемы с медитацией и помогал обычно Цзян Чэн, как знойным летом они бывало вдвоем засыпали во время медитаций, а затем получали от госпожи Юй. В Гусу Вэй Усянь спал не только во время медитаций — в этот перечень еще входили и все занятия Лань Цижэня. Над какими-то историями Мэн Яо посмеивается — и даже искренне. В каких-то молчит — но в молчании Вэй Ин чувствует какое-то понимание. Его страхи из юности иногда мелькают в беседах.

И он замечает.

Мэн Яо тоже понемногу говорит.

Там он другой. Непризнанный бастард, потерявший любимую мать, всеми презираемый, ненужный этому миру, но упорно цепляющийся за жизнь. Между ними есть кое-что общее, по крайней мере, было — жажда жизни, жизнелюбие, способность вставать после каждого падения и, отряхнувшись, идти дальше.

Вэй Ин это где-то утратил — оставил в пыли и прахе на горе Луаньцзан.

13

— Зачем тебе Стигийская печать?

— На всякий случай, — задумчиво отвечает Мэн Яо.

Они спускаются встречать гостей.

Вэй Ин немного взволнован: он думает о старых знакомых. И в первую очередь — о Цзян Чэне.

— Тебе необязательно быть здесь, — замечает его нервозность Цзинь Гуанъяо.

— Разве тебе не было бы спокойнее, будь я на виду?

Мэн Яо улыбается.

— Когда дело касается тебя, спокойно не может быть никогда. В любом случае, что-то мне подсказывает, что ты будешь вести себя хорошо?

— Ублюдок, — говорит Вэй Ин, но в этом нет былой злости.

Цзян Чэн — повзрослевший, возмужавший — все равно что нож в сердце. Вэй Усянь выдерживает его внимательный взгляд, здоровается, игнорируя ноющее чувство в груди. Вздрагивает и от испытующего взгляда Не Хуайсана.

А потом он встречает Лань Ванцзи — и будто не было всех этих лет. Вэй Ин замирает, ожидая услышать: «Пойдем со мной в Гусу», но Лань Чжань даже не смотрит на него.

Вэй Усянь сидит рядом с Мэн Яо и даже не замечает, как напивается. Он пьет и пьет — в горле будто пересохло. Хватает чашу рядом, мечтая уже погрузиться в хмельной туман.

В какое-то мгновение Вэй Ин не может вдохнуть. Он падает, задыхаясь, пытается что-то закричать, отползти подальше от чужих рук. Смерть?

На него глядит Лань Чжань — опять галлюцинации. Или сон? Он смаргивает, пытается встать, но в поле зрения возникает расстроенный Лань Сичэнь.

— Как вы, молодой господин Мо?

— Что произошло?

Лань Чжань почему-то не отодвигается. Он пялится, будто пытается выискать в лице ответ на какой-то свой вопрос.

— Кто-то отравил чашу А-Яо, а вы по ошибке ее выпили.

— Почему тогда я не умер?

— Вовремя вмешались лекари. Ну и мы. Как вы себя чувствуете?

— Все хорошо, спасибо. А где Мэ… мой брат?

— Пытается разобраться с этим происшествием, — вздохнул Лань Сичэнь. — Ванцзи, молодому господину Мо нужно отдохнуть, пойдем.

Лань Ванцзи глядит на него с какой-то непонятной надеждой.

Вэй Ин едва не шепчет «Лань Чжань».

Мэн Яо возвращается ночью и заваливается в кровать прямо в одежде — невиданное доселе дело.

— Я думал, ты умрешь, — вдруг говорит он. Тело рядом с ним живое, и это приносит неожиданное облегчение.

Цзинь Гуанъяо не желал бы этой смерти. Ему искренне нравится Вэй Усянь, но самое приятное, пожалуй, то, что тот привыкает.

— Это должна была быть твоя чаша, — бормочет Вэй Ин.

— Ты жалеешь? — с ласковой полуулыбкой отвечает Мэн Яо.

Вэй Усянь отворачивается.

— Нет.

Цзинь Гуанъяо со вздохом притягивает его к себе.

— Я испугался, что ты умрешь. Это было бы неприятно. Не уверен, что мне удалось бы выловить тебя снова после смерти.

Вэй Ин молчит.

— Ты звал Лань Ванцзи. Несколько раз. Знаешь, что ты ему сказал?

— Замолчи.

— «Забери меня в Гусу».

— Заткнись.

— Но потом, когда он прошептал «Вэй Ин», а я уже подумывал, как объяснить Лань Сичэню пропажу его брата, ты позвал — знаешь кого? — меня.

— Надеюсь, ты шутишь.

— Про какую часть? Ладно, я не убил бы Лань Ванцзи — это расстроило бы Сичэня. В остальном все так.

И — губы Цзинь Гуанъяо дрогнули в темноте — он не мог не признать, что то искреннее бессознательное «Мэн Яо!» до сих пор звенело в голове. Никто никогда не звал его, не желал так сильно увидеть, как Вэй Ин, полагающий, что он умирает.

— Кто это сделал?

— У меня много врагов. Мы нашли служанку, но на ней все нити и оборвались.

Проваливаясь в сон, Вэй Ин ощутил, как теплое тело прижимается к нему со спины.

Мертвецы отступили.

14

Вэй Ин огрызается вяло. Цзинь Гуанъяо следит за ним из-за стопки документов — тот заканчивает Стигийскую печать, но явно этому не рад.

— Я не использую ее во зло, — лукавит он. — Это защита, если однажды нападут. На тебя, на меня… на Цзинь Лина.

Последнее для Вэй Усяня больший аргумент.

— Рано или поздно я покину пост главы и передам все в руки нашему племяннику. Будет разумно максимально облегчить ему жизнь, правда?

— Тебе трудно верить, — отвечает Вэй Ин, но плечи его едва заметно расслабляются.

— Мы на одной стороне. В этот раз. Мы оба не желаем смерти Цзинь Лину. Мы оба не желаем повторения войны. Мы оба тоскуем по мертвецам.

— Эта печать не вернет твою мать, — неожиданно говорит Вэй Усянь.

Цзинь Гуанъяо и правда удивлен.

— Разумеется, — соглашается он. — Будь оно так, разве Цзянь Яньли умерла бы тогда?

— Я хотел… хотел воскресить ее. Как Вэнь Нина. Но потом подумал, как это жестоко. И эгоистично.

— Это решение действительно не принесло бы ничего, кроме еще большего горя. Ты верно поступил, отказавшись от этого.

На секунду невыносимая тяжесть внутри кажется уже не такой невыносимой. Вэй Ин разглядывает печать в своей руке: он понимает, что с этой силой может быть и мог бы сбежать, но куда, зачем? Не разумнее ли остаться бледной тенью сына шицзе, следуя за ним по пятам, защищая, возвращая долги?

Ему некуда идти. Никто не ждет Старейшину Илин.

А ждали ли его кто-нибудь когда-нибудь вообще?

— Как ты планируешь проверить Стигийскую печать? — вынырнув из безрадостных мыслей, интересуется Вэй Усянь.

— Этим займется Сюэ Ян.

— Он выглядит не очень адекватным. Особенно для такого.

Цзинь Гуанъяо улыбается.

— Он подойдет для этого как никто другой. Пойдешь сегодня к Вэнь Нину?

Вэй Ин кивает головой: он уже не первый день пытается понять, что не так с его другом — будто что-то сдерживает его разум. Вэнь Нин реагирует на слова, отвечает, но не узнает его. А может это и к лучшему? Еще этот Сюэ Ян вечно позади стоит, дышит в затылок. К сожалению, без него попасть в подземелья невозможно.

В кабинет заглядывает Цзинь Лин, который жалуется на кучу заданий от учителя, ожидая сочувствия от дядюшек. Вэй Усянь нежно улыбается племяннику.

— Я помогу тебе, — говорит он.

— Ты? — сомнением переспрашивает Цзинь Лин. — Ну ладно, я буду в библиотеке. Придешь?

— Приду-приду, — кивает головой Вэй Усянь. — Только здесь закончу.

Довольный юноша уходит. Вэй Ин со вздохом осторожно складывает стопку бумаг. Цзинь Гуанъяо внезапно обхватывает его за запястье, вынуждая сесть на собственные колени. Вэй Усянь глядит на него сверху — и с каждым днем черты Старейшины Илин все сильнее проглядывают на лице Мо Сюаньюя.

— Теперь и твоя, и моя забота — юный А-Лин, — шепчет Мэн Яо, поглаживая чужую напряженную спину. — Нам нечего делить, Вэй Ин, и не за что с тобой бороться. Мы на одной стороне, ты помнишь?

— На стороне Цзинь Лина, — бормочет Вэй Усянь.

На стороне шицзе. На стороне искупления и прощения. Отдать и посвятить свою жизнь племяннику — это меньшее, что он мог бы сделать.

Цзинь Гуанъяо напоминает ему про ужин. На мгновение Вэй Усяня посещает чувство позабытого семейного тепла, он прощается, выходит в коридор.

— Вэй Ин, — вдруг звучит у него за спиной.

Вэй Усянь лишь слегка сбавляет шаг. Не Хуайсан глядит на него, и неожиданно кусочки мозаики складываются — доброжелатель, побудивший Мо Сюаньюя провести ритуал, рука в поместье Мо. Мотивы Не Хуайсана, потерявшего брата, ясны: наверняка в гибели Не Минцзюэ был замешан Мэн Яо. Он хорошо понимает старого товарища в желании мести.

Но.

— Должно быть, вы ошиблись, господин Не, — говорит Вэй Ин. — Мое имя — Мо Сюаньюй.

А Вэй Усянь мертв.

Старейшина Илин умер тринадцать лет тому назад, думает он, и ни к чему поднимать мертвецов.

Вэй Ин ускоряет шаг — в библиотеке его все еще ждет Цзинь Лин, не справляющийся с горой заданий.