Боль была невыносимой.
Не то чтобы он не привык к ней; отнюдь — уж Лань Сичэнь знал многое о разных видах боли, и более всего — о душевной, едкой, колкой, перехватывающей дыхание.
Той самой, что простреливала его грудь, всякий раз, когда он глядел на Цзинь Гуанъяо.
На мертвое тело дагэ.
На окровавленную спину брата, который в забытье шептал лишь одно проклятое имя: «Вэй Усянь».
На Лань Ванцзи и Вэй Усяня, чьи нежные объятия не смогла бы разорвать даже смерть.
И — на собственный меч, все еще измазанный в крови самого близкого человека. Друга. Кого-то большего?
Лань Сичэнь умирал. В одиночестве и невыносимой тишине. У него было время, чтобы броситься прочь, прося о помощи. Но он не сдвинулся с места; ничто не было способно заставить его взмолиться о жизни.
Ведь жить больше не для кого. Все, что его ждало, это сны о мертвецах, призраки за спинами и нестерпимо выжигающее глаза счастье брата и Вэй Усяня. Лань Сичэнь знал: ему не двинуться дальше, он не сможет. Застрял. Умер в том же храме, насадив на собственный меч Мэн Яо.
Он думал: неужели нельзя было забрать его в Гусу? Почему Лань Сичэнь готов был позволить брату притащить умирающего Старейшину Илин, а для его Мэн Яо места не нашлось? Неужели боль и злость до такой степени затмили ему глаза?
Но теперь все неважно.
«Будь счастлив, Ванцзи. Хотя бы ты», — горько подумал Лань Сичэнь напоследок, прежде чем боль схлынула, оставляя тьму и пустоту.
… И он открыл глаза.
В воздухе витал знакомый горький запах лекарств. Лань Сичэнь подхватился, осознав, что жив. Он был в собственных покоях. Неужели успели спасти?
Лань Сичэнь вздохнул. Значит, такова его судьба. Жизнь в страданиях и тоске — тоже жизнь. Неожиданно он обнаружил фигуру человека в отдалении.
— Ванцзи?
Брат тут же открыл глаза. Лань Сичэнь обомлел, проглотив вопрос: «Почему ты не с Вэй Усянем?».
Его брат выглядел иначе. Моложе. И… он не думал, что снова увидит его таким, не после встречи с Вэй Усянем. Замкнутый, подобный небожителю, вынужденному оставаться среди людей. В Лань Вацнзи не было и искры жизни; он казался тем самым ожившим кошмаром Лань Сичэня — идеальным сыном клана Лань, который глух и безразличен к делам мирским и зову человеческого сердца. Это был не его брат… Не тот, по крайней мере, с каким они прожили так много лет. Это был Лань Ванцзи, какой мог бы у него быть.
Если бы не повстречал Вэй Усяня.
— Ванцзи, — уже тише повторил Лань Сичэнь. — Почему ты здесь? Что случилось? Где молодой господин Вэй?
Лань Ванцзи поднялся. Холод в его глазах рассеялся, когда он увидел, как взволнован его старший брат.
— Ты потерял сознание, — ответил Лань Ванцзи ровным тоном. — Лекари сказали, это твое недавнее ранение и переутомление. Тебе не стоит беспокоиться, отец вернулся к обязанностям главы, так что отдыхай.
Отец вернулся! Отец… жив?
— … И кто такой молодой господин Вэй? — уточнил брат.
Лань Сичэнь замер, окутанный ужасом и неверием. Лань Ванцзи… Лань Чжань никогда не задал бы такой вопрос. Не о Вэй Усяне. Всякий раз, когда в их беседах всплывало имя, Лань Сичэнь видел, как смягчается его брат, как нежность и тоска отражаются в его глазах… Но теперь. Был ли этот человек в действительности его братом?
Озарение настигло Лань Сичэня внезапно, и он не сдержал дрожь. Это не его мир. Не его привычные люди. Он действительно умер, но почему-то оказался здесь.
— Я зайду позже, — произнес Лань Ванцзи напоследок. — Тебе что-нибудь нужно?
Ничего, что ты мог бы мне дать.
Лань Сичэнь снова смотрит в спину брату. Провожает ее взглядом. Видимо, это константа в любых мирах. Лань Сичэнь прячет дрожащие руки под одеялом.
— Брат?
Лань Ванцзи не уходит. Он все еще кажется далеким и пустым, но Лань Сичэнь вылавливает его неуверенность.
— Останься со мной, Ванцзи. Хоть раз — останься.
И брат остается.
Лань Ванцзи никак не комментирует его странное поведение, а присаживается рядом, прикрывая глаза. Лань Сичэнь думает о том, что с тех пор, как его брат встретил Вэй Усяня, между ними словно кошка пробежала. Лань Ванцзи прятался в своем коконе боли и воспоминаний, растил ребенка и никогда не приходил к нему сам, как бывало в детстве. Больше не цеплялся, не просил о чем-либо.
Лань Сичэнь знал, читал в его глазах, передернутых горечью: ты тоже виноват в смерти Вэй Усяня.
Лань Ванцзи замкнулся на одном человеке и больше не видел мир без него.
Лань Ванцзи выбросил из жизни собственного брата, всю свою семью, променяв на одного Вэй Усяня.
И он не понимал, как был не прав.
Лань Сичэнь потянулся к руке брата, ожидая ощутить напряженные мышцы, но его встретила неожиданная теплота и мягкость ладони, которой Лань Ванцзи обхватил подрагивающие пальцы брата.
— Я здесь, — тихо сказал он. — Спи, брат.
Лань Сичэнь не мог. В углах притаились тени мертвецов. Мэн Яо и Не Минцзюэ… Были ли они живы тут? Будет ли их конец столь же жесток?
Нет. Ведь Лань Сичэнь больше этого не допустит. Он крепче сжал руку брата — а если этот мир дал ему второй шанс?
Наутро у него гость. Лань Сичэнь не сдерживает нежных горьких слез, когда дагэ топчется на пороге. Он прежний. Но самое важное — живой.
— Да что с тобой такое? — ворчит Не Минцзюэ, но покорно усаживается рядом, чтобы неловко сжать чужую протянутую руку.
На языке Лань Сичэня вертится лишь один вопрос, но он не находит в себе сил задать его.
(Он боится услышать ответ)
Окольными путями он вызнает то, что выбивает его из колеи. Войны с кланом Вэнь не было. В этом мире ее не было. И дышать Лань Сичэню под тяжелым взглядом Не Минцзюэ невероятно трудно. Почему этот мир стал таким? Почему их мир заплатил непомерную цену из человеческих жизней, а здесь все иначе?
И тогда Лань Сичэнь решается.
— А где третий брат?
— Третий? — странно переспрашивает Не Минцзюэ, а затем его широкая ладонь накрывает лоб Лань Сичэня. Тот застывает, мечтая продлить это заботливое прикосновение. — Твой брат сказал, что ты ведешь себя странно… У тебя точно не было искажения ци? Нет никакого третьего брата. И не было. Сичэнь! Сичэнь, ты слышишь меня? Да что с тобой?
Холод пожирает душу Лань Сичэня. Не было. Мэн Яо не было.
Его все еще нет. По-прежнему нет в мире, где есть Лань Сичэнь.
Он опускает голову. Какая ирония — ведь временами Лань Сичэнь так яростно желал, чтобы Вэй Усянь никогда не появлялся в их жизни. Его молитвы были услышаны. Но в этом мире ты никогда ничего не получаешь просто так. За все нужно платить.
Этой платой стало существование Мэн Яо?
Первым делом Лань Сичэнь познает этот новый (жестокий) мир. Его сердце обливается кровью, когда отец — все еще живой — приветствует их с братом. Лань Сичэнь не может взять чай в руки — иначе дрожь выдала бы его. Не может ничего сказать — горло сдавило от слез. И они молчат — молчат, как и прежде, этой далекой позабытой уютной семейной тишиной.
— Сичэнь, как только ты поправишься, не возражаешь представить наш орден на свадьбе в Башне Кои? — прерывает тишину отец.
— Конечно, — склоняет голову Лань Сичэнь, чтобы спрятать ужас в глаза, когда слышит о Башне Кои. — Но чья свадьба?
— Наследник Цзинь Цзысюань и молодая госпожа Цзян Яньли из Юньмэн Цзян. Приглашение только сегодня пришло, — и отец кивает в сторону двух красных конвертов. — Ванцзи, отправишься вместе с братом?
Лань Сичэнь ожидает отказа — его брат не любил появляться на подобных мероприятиях.
(Слишком уж он привык к его отказам)
— Конечно.
Лань Ванцзи поднимается, а затем кивает им напоследок:
— Я присмотрю за братом.
«Это я должен был, Ванцзи. Я, всегда я, понимаешь?»
И все же Лань Сичэнь расспрашивает о Вэй Усяне отца.
— Молодой господин Вэй? — хмурится он. — Да, я знаю его. Это приемный сын главы ордена Юньмэн Цзян.
— И почему он не прошел обучение со всеми остальными? — замирает Лань Сичэнь.
— Он слеп. Лишился зрения в результате неудачного стечения обстоятельств. Я не вникал в подробности. Но откуда ты о нем знаешь?
— Видел… мельком, — солгал Лань Сичэнь в ответ. Он научился обходить правила своего ордена, научился утаивать все, что на душе и на сердце.
— Он был бы талантливым заклинателем. В свое время подавал немало надежд.
— Не сомневаюсь в этом, — не сдерживает горечь во рту Лань Сичэнь.
Родные пейзажи причиняют острую боль. Ее развеивают скупые письма Не Минцзюэ, но временами от вида знакомых иероглифов Лань Сичэнь не сдерживает слез. Он понимает, что получил гораздо больше, чем рассчитывал — имел право получить — и может быть Мэн Яо где-то вдали проживет тихую славную жизнь. Может быть, оставшись подальше — от козней отца, грязи мира заклинателей и от двух своих братьев — может быть, тогда Мэн Яо не превратится в Цзинь Гуанъяо.
И история не пойдет своим трагическим чередом.
А если Мэн Яо и вовсе мертв? А если никогда не рождался?
Лань Сичэнь жаждет — впервые на свете так яростно и так сильно — хоть краем глаза увидеть его силуэт. Он готов, подобно Ванцзи из прошлой жизни, занять позицию наблюдателя, оберегая и присматривая издали.
Ведь во всем и его вина есть.
И — самая злая выедающая мысль — Лань Сичэнь убил Мэн Яо.
Разве его брат, Лань Ванцзи, пришел тогда добивать Старейшину Илин, который утопил мир крови?
Нет, он пришел его спасти.
Тогда почему Лань Сичэнь отказался от Мэн Яо?
И этот вопрос не давал ему покоя — ни тогда, ни сейчас.
И больше всего на свете отныне Лань Сичэнь желал одного: больше не отпускать дрожащей протянутой руки Мэн Яо.
Кошмары не оставили его и здесь. Окровавленный Мэн Яо снова и снова тянул к нему свои руки, но натыкался на меч. На горькие разочарованные слова. На неверие и ужас во взгляде.
И сам Лань Сичэнь смотрел вслед своему брату, который готов был пойти против всего мира, лишь бы не отпускать ладонь Вэй Усяня.
Во сне он кричал: «Ванцзи, обернись, неужели ты не видишь, что вокруг тебя?»
А вокруг — он сам с дырой в груди. Тот, у кого всегда для каждого находилось так много сочувствия, но этого сочувствия у других не находилось для него самого.
Лань Сичэнь умирал от искажения ци в одиночестве, а затем вдруг проснулся посреди ночи, не способный сдержать горьких слез. Вздрогнул от тихого стука за дверью — то ветви дерева, согнувшись под ветром, яростно били по крыше. В ночи так ясно виднелись силуэты названных братьев, их тела, а затем и вовсе еще больше тел — тех, кто не пережил войну с кланом Вэнь. Лань Сичэнь крепко стискивал зубы, и красная дурная кровь рвалась из его сжатого тела. Он не выпускал ее, опасаясь, что наутро кто-то увидит окровавленное одеяло. Лань Сичэнь, пошатываясь, поднялся, а затем упал в кустах тутовника, выплевывая горячую кровь и свой вечерний ужин.
«На днях планирую поохотиться. Желаешь присоединиться, брат?» — пишет ему Не Минцзюэ.
«Конечно. Будет лучше, если после свадьбы», — отвечает он, и ему чудится усмешка на губах Не Минцзюэ.
«Опасаешься выглядеть потрепанным? Хорошо. Тогда возьму и Хуайсана, если не возражаешь».
Он пишет: «Нет проблем».
Но они есть. Имя Не Хуайсан вызывает в нем боль. Лань Сичэнь не может винить его за произошедшее — он лишь мстил за брата. Вернул Старейшину Илин. Для Лань Сичэня спустя столько лет эмоции младшего брата Не всегда были как открытая книга.
Но здесь все иначе. Дагэ жив. Не Хуайсан все тот же беззаботный юноша, помешанный на росписи вееров. Разделять прошлое и будущее его собственного мира и этого оказывается слишком трудно.
Но Лань Сичэнь не хочет обратно. Если в обоих мирах нет Мэн Яо, лучше уж остаться в том, где хотя бы жив дагэ.
На пути к Башне Кои Лань Ванцзи замедляет ход, вынуждая Лань Сичэня обернуться.
— Ванцзи?
— Что с тобой? Ты думаешь, я не замечаю? Ты не спишь по ночам из-за кошмаров. Что тебя мучает, брат? Скажи мне.
Лань Сичэнь едва не падает с меча. Эти слова режут его больнее, чем сталь ножа плоть. Эти слова он всегда мечтал услышать от другого Лань Ванцзи, который был так погружен сначала в собственное горе, а затем в собственное счастье, что не увидел, какова участь его старшего брата. Лань Ванцзи оказывается рядом, и его рука надежно поддерживает за локоть.
Что сказать? Эти слова предназначены не ему. Они предназначены тому, чье тело он занял. Интересно, был ли здесь Лань Сичэнь похожим на него?
Лань Ванцзи посчитает его сумасшедшим, но. Лань Сичэнь знает об одной хитрости и говорит:
— Мне снятся дурные сны.
Они спускаются рядом с ближайшей деревенькой. Лань Ванцзи тянет его за собой к постоялому двору, где снимает комнату, приносит чай и садится напротив. Лань Сичэнь не может этого выдержать — не этой чуждой его брату семейной теплоты.
Он говорит. О многом — и о смерти, и о любви. На мгновение Лань Сичэнь понимает: его брат здесь иной человек, более зрелый. Он лишь кажется отстраненной копией дяди; в нем ничего нет от Лань Цижэня, но так много от мамы. Лань Ванцзи не пережил тягот войны, не сходил с ума от безответной любви, тенью следуя за Вэй Усянем. Вот каким его брат мог бы быть там, но не стал.
И Лань Сичэнь не знает, правда не знает, какого предпочел бы. Безусловно, счастливого. Но сияющим от нежности и любви он видел брата лишь в объятиях Вэй Усяня. Неужели цена всегда так высока?
В состоянии ли Лань Сичэнь заплатить ее снова? Опять отрывать от себя кусочек за кусочком для других и ничего — для себя? Не поэтому ли он отпустил руку Мэн Яо?
Лань Ванцзи обнимает его. Лань Сичэнь теряется в своих воспоминаниях, в родном запахе брата, тепле его тела и ласковых поглаживаниях. Брат говорит:
— Я рядом.
И это режет больнее всего.
«Я не заслужил», — думает Лань Сичэнь. «Эти объятия украдены у другого человека, но ты этого не ведаешь, брат. Я мог бы снова толкнуть тебя к нему, но толкнуть к Вэй Усяню тебя — это оставить возле края бездны. Я злой и эгоистичный человек, потому что не хочу дарить тебе то счастье, что идет рука об руку с горем и смертью».
Лань Ванцзи ни о чем не спрашивает. Лань Сичэнь упивается его молчаливым присутствием. Прежде он мог обнять брата, когда они были детьми. И никогда Лань Ванцзи не тянулся к нему сам.
— Человек, который тебе так часто снится, — прерывает тишину Лань Ванцзи. — Ты хочешь его найти?
Лань Сичэнь кивает головой.
— Хорошо. Мы найдем его, если то сделает тебя счастливым, брат.
— А тебя? — не выдерживает Лань Сичэнь. — Что сделает счастливым тебя, Ванцзи?
Он разглядывает едва заметную улыбку на губах брата.
— Твое счастье.
Какая злая ирония! Разве прежде Лань Сичэнь не говорил эти же слова своему брату, затыкая болезненную дыру в груди?
В Башне Кои он замирает у входа. Ждет, когда по ступенькам знакомо засеменит Мэн Яо с ласковой улыбкой. Окликнет его. Но там лишь толпа заклинателей, переговаривающихся в ожидании банкета. Лань Ванцзи, будто чувствуя растерянность Лань Сичэня, едва ощутимо касается локтя, направляя. Они приветствуют Цзинь Гуаншаня, и он с неожиданно колкой насмешкой думает, что ничто не способно исправить этого старого развратника — даже здесь тот провожает служанок и заклинательниц заинтересованными взглядами. Лань Сичэнь помнит, сколько горя миру приносят нежеланные дети и сколько горя им приносит весь мир. Особенно этого Цзинь Гуаншаня.
До его ушей доносится знакомый звонкий смех. Лань Сичэнь замирает, ненавидя себя за трусливое нежелание оборачиваться.
— На нас все пялятся, потише ты! — ворчит Цзян Чэн. Он крепко держит за локоть Вэй Усяня, который широко улыбается в пустоту.
Лань Сичэня настигает внезапное озарение: этот мир лучше. Правильнее. Потому что Цзян Чэн глядит на Вэй Усяня с семейным теплом и любовью. Зорко наблюдает за каждым движением, не позволяя споткнуться или врезаться в кого-то. Оберегает. Привычно ворчит, но в этом нет ни зависти, ни острой злости, как бывало раньше — лишь привязанность и нежность.
… И Вэй Усянь в действительности был слеп.
Губа Лань Сичэня дрогнули в горькой улыбке.
И снова ирония! В той жизни глаза Вэй Усяня были остры, но он так и не смог разглядеть любовь Лань Ванцзи… А теперь и вовсе никогда не увидит.
Впрочем, прерывает себя Лань Сичэнь, хватит. О какой любви может идти речь, если они даже не знакомы? Если шаги Лань Ванцзи не сбиваются, сердце не трепещет в груди, а взгляд не пожирает Вэй Усяня?
— Скажи-скажи мне, какая шицзе? — и, хотя голос его по-прежнему полон восторга и веселья, Лань Сичэнь, чуткий к другим, легко вылавливает болезненный надрыв в каждом слове.
Жажда Вэй Усяня хоть на секунду увидеть свою шицзе ему понятна.
— Какая? — усмехается Цзян Чэн мягко, усаживая беспокойного брата на место. — Конечно, самая прекрасная — можешь не сомневаться!
Лань Сичэнь не может отвести глаз от непривычно спокойного лица будущего главы ордена Цзян. В его мире Цзян Чэн растерял все, и во время свадьбы своей сестры стоял в стороне, стискивая чашу с вином. Тут же он крепко удерживал локоть Вэй Усяня.
Лань Ванцзи сидел рядом. Наглухо закрытый и безразличный к другим. Он скользнул взглядом по залу, наполненному людьми, и спросил:
— Брат?
Невыносимое чувство тошноты внезапно все сдавило внутри. Почему так? Почему, чтобы получить что-то, нужно платить такую цену? Почему он получил живого дагэ, но лишился другого брата? И лишил счастья Лань Ванцзи.
Почему и в этой жизни остался ни с чем?
Как жить дальше со знанием, что Лань Ванцзи никогда не станет мужем Вэй Усяня? Никогда не оживет, так и оставшись пленником дядиных правил и домика с горечавками.
Лань Сичэнь прикрывает глаза.
Там — после смерти А-Яо — сколько раз он думал, что желал бы все изменить? Там, задыхаясь от едкой сокрушительной боли, разве он не допускал злую предательскую мысль… Если бы Вэй Усянь не встретил его брата… Если бы не переродился — разве не меньше страданий выпало бы им всем на долю?
(Если бы Вэй Усянь не существовал…)
И с ненавистью глядя на себя, тут же заталкивал эти мысли обратно, потому что ясно видел: в этом мире лишь Вэй Усянь смог добраться до души Лань Ванцзи и основательно там поселиться.
— Он ничего не вытворил по дороге? — слышится едва различимый голос госпожи Юй, которая присаживается рядом с сыном. Сыновьями — понимает Лань Сичэнь.
Вэй Усянь что-то отвечает, и она дает ему слабый подзатыльник, а затем заботливо начинает накладывать еду — и Цзян Чэну, который смущенно что-то бормочет, и Вэй Усяню, чей рот не закрывается ни на секунду.
— Ешь! — требовательно говорит госпожа Юй.
Лань Сичэнь видел эту женщину несколько раз в другой жизни, и он никогда не думал, что она сможет смотреть на Вэй Усяня — темное пятно в их семье — с таким спокойствием и даже с заботой.
— Ешь же давай! Потом, так и быть, сводим тебя повидаться с Яньли, паршивец. Кажется, с ее отъездом кончатся наши спокойные деньки.
— А-Чэн, — принимается снова тараторить Вэй Усянь. — Ты пригрозил павлину убедительно?
— Пригрозил? Вы что, лезли к Цзинь Цзысюаню?
А-Чэн. Лань Сичэнь поднимается, игнорируя вопросительный взгляд брата. Он никогда прежде не слышал, чтобы Вэй Усянь так обращался к брату. К их столу подходят Вэнь Цин и Вэнь Нин — оба в клановых одеждах. Оба живые.
— А, сестрица Вэнь, это ты? — тут же тянет Вэй Усянь. — Я всегда узнаю запах твоих трав! Вэнь Нин, и ты здесь? Как продвигаются твои тренировки с луком? Хотел бы я увидеть…
— Помолчи хоть на секунду, — обрывает Вэнь Цин. Но в ней нет ни злости, ни боли, ни болезненного надрыва. Она улыбается Вэй Усяню.
Лань Сичэнь уходит.
Вэй Усянь счастлив без его брата, так почему он думает, что его брат не сможет быть счастливым без Вэй Усяня?
Лань Сичэнь знает ответ. Он присаживается в хорошо знакомой беседке, где они с Мэн Яо пили чай. Сколько бы горя они ни пережили, разве мог бы Лань Сичэнь представить, что то испытанное им счастье может быть подарено кем-то другим, не А-Яо?
Карпы в пруду лениво плывут, их не пугает даже тень человека, отразившаяся в воде.
Где он? Где А-Яо может быть? Как его найти?
И стоит ли?
Лань Сичэнь вплетает пальцы в свои волосы, оттягивая. Его сердце всегда жаждало быть рядом с А-Яо. Но его разум молит: будь справедлив и честен с ним. Если у Мэн Яо жизнь вдали от тебя, с его семьей или друзьями — какое право в нее имеет ворваться незнакомец и все разрушить своей никому не нужной любовью?
Но Лань Сичэнь никогда не делал то, что хотел. Такова участь старшего брата и наследника клана.
Но он желал. Так сильно желал хотя бы просто взглянуть, просто знать, что А-Яо жив и счастлив.
Из размышлений Лань Сичэня вырывают шаги. Он видит, как Вэй Усянь опасно приближается к пруду, в забавном-беззащитном жесте выставив перед собой руки. Лань Сичэнь немного очарован — этот Вэй Ин не носит черных одеяний. Он заботливо одет в пурпур Юньмэн Цзян, а колокольчик на его поясе едва слышно звенит. Распущенные волосы волной спускаются по телу. Вэй Усянь оборачивается, и из-за слепоты его обычно живые глаза кажутся таинственными и рассеянными. Он все еще интересен и притягателен, но уже не так, как раньше. Тогда не взглянешь — Вэй Усянь был подобен солнцу, выжигающему глаза, теперь же он стал мягким светом луны.
— Здесь кто-то есть? — осторожно интересуется он.
Лань Сичэнь поднимается.
— Моя имя — Лань Сичэнь. Мы прежде не встречались, молодой господин Вэй. Позвольте я вас направлю немного в другую сторону. Еще чуть-чуть — и вы окажетесь в пруду с карпами.
Вэй Усянь широко улыбается и протягивает руку в сторону, откуда послышался голос. Лань Сичэнь не сразу двигается, разглядывая чуть подрагивающие кончики длинных пальцев и белые запястья. Он обхватывает руку Вэй Усяня и тянет на себя. Раньше ему не приходилось касаться супруга брата… Супруга. Нет. Уже не супруга.
— Я был бы вам признателен, если бы вы отвели меня обратно. Я неразумно сбежал из-под опеки Цзян Чэна — меня ужасно раздражает, когда он носится со мной, как с драгоценной вазой, будто я сломаюсь от любого неверного шага.
— Конечно, — соглашается Лань Сичэнь.
Он не может злиться на этого человека. Они завязывают неспешную беседу, каким раньше не было места между ними.
Вэй Усянь и правда был хорошим человеком. Да, он делал много глупых вещей. Много ошибался. Но кто нет? Эти мысли были несправедливы. Лань Сичэнь поймал себя на том, что… скучает.
Смех, какой часто раздражал в прошлом, вдруг стал желанным. Ведь этому звонкому смеху всегда сопутствовала робкая и осторожная улыбка его брата. Лань Сичэнь мирился со всем грешками Вэй Усяня ради брата. Он не позволял своему недовольству и горю отражаться на лице. Не позволял и дяде сказать дурного слова в присутствии Ванцзи.
Вэй Усянь кажется тут… более зрелым. Взрослее, внимательнее. Он чуток — к звукам и человеческим сердцам. Останавливается и вежливо интересуется:
— Я не слишком тороплюсь?
— Все в порядке.
И Лань Сичэнь понимает: в той жизни горе сломило Вэй Усяня и людей вокруг него.
Раскрошило каждую косточку, не оставив ничего, кроме праха и пепла на горе Луаньцзан. Его самонадеянность и привычка идти напролом сыграли с юношей злую шутку. Здесь же все иначе. Одно крохотное обстоятельство. Одно различие.
Горе, постигшее его, не сломило. Забрав глаза Вэй Усяня, жизнь дала ему шанс получить иную судьбу. Его семья осталась рядом. Беда Вэй Усяня сплотила их. Перекроила его самого, дав жестокий урок: не все кончается так, как мы ждем. Не все подвластно человеку.
Вэй Усянь стал другим. Не тем сломленным безумным юнцом, утопившим все в крови; не тем мальчишкой, что тянул на дно и себя, и других; не тем, кто был глух и слеп — к себе, к другим. Вэй Усянь был мягче, отзывчивей. Ведь слушать — все, что ему оставалось. Он не видел лиц вокруг, но он слушал стук человеческих сердец, прислушивался к шагам, к разговорам. Ослепнув, Вэй Усянь научился видеть больше, чем зрячие.
От этих мыслей Лань Сичэнь остановился и крепче перехватил его ладонь. Решившись, он сказал:
— Молодой господин Вэй, почему бы вам как-нибудь не погостить у нас? Мой брат вашего возраста, но он весьма замкнут, думаю, беседы с вами пошли бы ему на пользу.
Вэй Усянь улыбается мягко.
— Вряд ли это хорошая мысль, господин Лань. Я редко покидаю Пристань Лотоса. К тому же теперь, когда шицзе вышла замуж за Цзинь Цзысюаня, Цзян Чэн останется совсем один против госпожи Юй — разве я могу оставить моего шиди ей на растерзание? Мне нужно приглядывать за ним.
Лань Сичэнь улыбается ему со всей искренностью и нежностью, хоть и сердце его дергается от тоски.
«Ты не должен лезть», — говорит он сам себе. «Если им суждено, то их сердца сами найдут путь друг к другу».
— Вы хороший человек, молодой господин Вэй. Я надеюсь, вы будете счастливы.
Вэй Усянь смеется.
— Я уже счастлив.
На это Лань Сичэню сказать нечего.
Тяжесть в груди рассасывается. Лань Сичэнь отправляет несколько писем в город, где родился Мэн Яо, чтобы узнать хоть что-то. Привычно вливается в дела клана, иногда наблюдая, как брат ведет занятия у юных заклинателей. Подмечает, как уроки Ванцзи резко отличаются от уроков дяди. И гордится им.
В предвкушении собирается на охоту с дагэ. Лань Сичэнь понимает: человек не властен над своей судьбой. Он сам пытался идти против; пытались и люди вокруг него, но все заканчивается так, как суждено. Если их встрече предстоит случиться, то Лань Сичэнь обещает себе: он не станет разрушать жизнь Мэн Яо, не потянет вслед за собой.
Может быть, даже и не осмелится подойти.
(Впрочем, может ли он сам себе верить?)
К облегчению Лань Сичэня Не Хуайсан умудряется отказаться от охоты с братом. Лань Сичэнь не то чтобы злится… Он просто пока не готов. Знает, что придет время, и между ними тоже состоится разговор. Наверняка и Не Хуайсан отличается от себя прежнего.
Не Минцзюэ вышагивает рядом, раздраженно пересказывая, как Цзинь Гуаншань снова пытается протолкнуть свою идею с башнями, чтобы следить не за простым народом, которому может понадобиться помощь, а за другими заклинателями. Но на словах тот, конечно, за защиту и добро. Лань Сичэнь мысленно усмехается: эту же идею предлагал А-Яо. Но ее отвергли. И хочется верить, что Мэн Яо, в отличие от отца, делал это с благими намерениями.
(Но даже если и нет, для Лань Сичэня это уже не имеет значения)
В той жизни у Лань Ванцзи он выучил один важный урок: никогда не отпускай тех, кого ты любишь, неважно, что они совершили, ведь, отпустив, ты заплатишь непомерную цену.
Присутствие дагэ успокаивает и смиряет с реальностью. Лань Сичэню немного трудно поддерживать беседу, ведь с их последнего разговора минуло около тринадцати лет… Да и нынешнего Лань Сичэня беспокоят совершенно иные вещи. Но он наслаждается каждым грубоватым и отрывистым словом дагэ. Тот снова и снова жалуется на Не Хуайсана, который повадился при виде сабли делать вид, что падает в обморок. Это веселит Лань Сичэня.
Солнце приятно прогревает влажный лес. Они идут по тропинке, больше болтая, чем охотясь: нынче здесь остались лишь ходячие мертвецы да всякая мелочь, которую лучше оставить юным заклинателям. Лань Сичэнь и Не Минцзюэ сворачивают к кристально чистому озеру, где виднеются силуэты юношей в одежде клана Не, которые о чем-то яростно спорят. Лань Сичэнь подходит ближе и не верит собственным глазам.
Он не так себе представлял эту встречу.
А-Яо не узнать. Тот одет в простое недорогое ханьфу, волосы собраны наверх, а привычной метки киновари, с которой тот давно сросся в воспоминаниях Лань Сичэня, нет. Он кажется совсем юным. Рядом с ним лежит раненая лисица, а за спиной стоят несколько человек, одетых в такую же недорогую одежду.
— Что здесь происходит? — раздраженно интересуется Не Минцзюэ.
А Лань Сичэнь и слова вымолвить не может. Он пошатывается, но этого никто не замечает. Мэн Яо переводит взгляд на Не Минцзюэ, и что-то в нем мелькает, а затем тухнет. Лань Сичэнь ожидает прочесть узнавание, но А-Яо глядит на них как на незнакомцев… И это ранит неожиданно сильнее, чем он предполагал.
Лань Сичэнь хранит молчание. Если он заговорит, то не сдержит нежно-горького: «А-Яо», если сделает хоть шаг, то уже никогда не остановится, пока не схватит руку Мэн Яо, чтобы больше никогда не отпустить. Лань Сичэнь осознает, как невыносимо было его брату, Лань Ванцзи, узнать Вэй Усяня в чужом теле и не сметь даже назвать по настоящему имени. Лань Сичэнь чувствует, как темная жажда охватывает его — их грязный темный секрет, который однажды вынудил отца насильно жениться на матери, едва не толкнул Лань Ванцзи в пучину безумия, обжигающего желания «спрятать одного человека в Гусу». Сердце Лань Сичэня жаждало того же.
Но он никогда не посмел бы. Слишком хорошо видел, к чему это приводит.
(И даже сейчас по-прежнему не мог делать, что желал; лишь игнорировал яростный стук сердца)
— Это нейтральная территория, — говорит Мэн Яо, спокойно встречая взгляд Не Минцзюэ. Он не отступает, не теряется, как многие другие, столкнувшись с дагэ. — Мы первыми обнаружили эту лисицу.
На мгновение Мэн Яо чуть оборачивается, позволяя взгляду скользнуть по лицу Лань Сичэня.
Не Минцзюэ громко фыркает, а затем рычит:
— Устроили тут свару из-за полудохлой лисицы?! Разве так себя ведут воины клана Не?! Все мертвецы по-вашему сами себя перебьют? Прибегут и насадятся на ваш меч? А ну живо за работу!
Мэн Яо спокойно опускается на колени. Лань Сичэнь едва останавливает себя от желания подхватить его за локоть. Не Минцзюэ удивленно глядит на Мэн Яо, который, вместо того, чтобы добить добычу, осторожно ощупывает рану лисицы. Он достает из мешочка какой-то порошок, насыпая его на окровавленную шерсть. Демоническая лисица едва живая, но ее глаза наполнены злобой. Мэн Яо вдруг ей улыбается, и Лань Сичэнь, не сдерживаясь, делает несколько шагов вперед, чтобы получше разглядеть и запомнить ямочки на его щеках.
— Брат Яо, — окликает Мэн Яо один из бродячих заклинателей. — Скоро сядет солнце. Стоит поспешить снять комнату.
— Идите вперед. Я вас догоню.
Мэн Яо ловко обрабатывает рану.
— Ты что, демоническую тварь лечишь? — недоуменно переспрашивает Не Минцзюэ. — Ты точно заклинатель?
— А вы считаете, работа заклинателей — убийство невинных? Это всего лишь молодая лисица, которой не повезло оказаться на пути ваших учеников. Она безобидна…
— Безобидна, — мрачно усмехается Не Минцзюэ. — Больно ты наивен. Под милой шкурой скрывается злобная тварь, которая не станет дважды раздумывать, прежде чем откусить руку своему спасителю. И я прогнал своих адептов ради того, чтобы какой-то сопляк стал лечить полудохлую лисицу.
— Дагэ, — мягко, но настойчиво произносит Лань Сичэнь. — Эта лисица — добыча юноши. Он имеет право делать все, что пожелает.
Мэн Яо отрывается от лисицы и отчужденно улыбается.
— Благодарю за заступничество, господин Лань.
Глаза Лань Сичэня пораженно распахиваются.
— Мы знакомы? — шокировано спрашивает он. Замирая от нелепой надежды. Неужели они знают друг друга и в этом мире?
— Мы встречались прежде, но вряд ли вы меня запомнили. На охоте в прошлом году неподалеку от горы Луаньцзан. Вы спасли меня от оборотня.
Лань Сичэнь прикрывает глаза и неохотно кивает.
— Пойдем, — говорит Не Минцзюэ.
Лань Сичэнь не хочет. Он впивается взглядом в Мэн Яо и говорит:
— А… Господин Мэн. Мэн Яо.
Во взгляде Мэн Яо что-то мелькает снова, но он опускает голову.
— До встречи, господин Лань.
Лань Сичэнь не хочет слышать никакого «господин» между ними. Он хочет остаться здесь. Теперь, познав, что худшее и необратимое — это все-таки смерть, Лань Сичэнь не боится себе признаться: он желает сорвать эти грубые одеяния Мэн Яо и переодеть — не в то золото, что заляпано кровью, а белоснежные одеяния клана Лань. Мысль забрать Мэн Яо с собой сворачивается жгучим клубком в груди.
«Я хочу забрать его в Гусу», — думает Лань Сичэнь, находя в себе невероятную силу воли, чтобы развернуться и уйти вслед за Не Минцзюэ.
«Я заберу его в Гусу в этот раз», — решает он.
Я не могу быть сторонним наблюдателем. Я был им так много лет — и к чему это привело? Я не смел лишний раз коснуться тебя, А-Яо. Ты принимал мое тепло, заботу и дружбу; дарил все это в ответ, а я оказался слишком слаб и слишком слеп, чтобы признать.
Что люблю тебя.
Лань Сичэнь проводил взглядом спину дагэ — тот не досчитался нескольких заклинателей и с обещанием переломать им все, что можно, отправился обратно в лес. Остальные разбрелись по двору, ожидая ужина. Лань Сичэнь поднялся в свою комнату. Он упал на колени, переступив порог, и позволил слезам облегчения хлынуть из глаз.
Мэн Яо жив. Он здесь. Все остальное — поправимо. Все будет иначе.
Лань Сичэнь обессиленно утыкается лбом в пол. Его разрывает на части: от эгоистичного безумного желания стать частью жизни Мэн Яо, ворваться, утянуть за собой, и своим наивным желанием остаться наблюдателем, не разрушив ничего.
Как? Как это сделать, если любовь в его семье всегда разрушительна? Она сжигала без остатка, уничтожая разум. Его родители и брат — яркий тому пример.
И сам он сейчас — тоже.
Мэн Яо ведь остановится в этом же постоялом дворе? Других нет. Лань Сичэнь подрывается, быстро приводит себя в порядок и спускается вниз. Там уже шумно и за накрытыми столами сидят юноши, обсуждая прошедшую охоту. Не Минцзюэ еще не вернулся, и Лань Сичэнь давит в себе тревогу за дагэ. Он оглядывается, незаметной тенью скользит между столов, выбирая самый дальний во мраке, откуда хорошо виден весь зал. И ждет.
Мэн Яо появляется в дверях, а рядом с ним Не Минцзюэ. Лань Сичэнь опасливо поглядывает на них двоих, но на лице дагэ нет ни отвращения, ни раздражения, он спокойно что-то говорит Мэн Яо и издали кажется, будто даже благодарит. Несколько потрепанных адептов мнутся рядом с ним, а затем одновременно кланяются. Лань Сичэнь остается на месте. Дагэ вполне вежливо кивает Мэн Яо на прощание, а тот долго и пронзительно смотрит ему вслед, пока его не окликают подошедшие юноши.
Друзья, решает Лань Сичэнь, потому что видит, как постепенно расслабляется Мэн Яо и широко улыбается каждому. Он до одури искренний и открытый с ними. Такой, каким бывал только наедине с Сичэнем. Это колет грудь, но Лань Сичэнь давит свою ревность. Один из его друзей кладет руку на плечо, полуообнимает смеющегося Мэн Яо. Они что-то горячо обсуждают, направляясь к одному из столов.
…И в конце концов, Лань Сичэнь понимает, как жалок в своем желании пожирать глазами каждое движение А-Яо. Прежде ему не приходилось задумываться об их отношениях, ведь Лань Сичэнь со снисходительностью старшего принимал все то, что ему давал Мэн Яо — свою мягкость, нежность, живость и искренность. Теперь это доставалось другим, и Лань Сичэнь ненавидел себя за желание заставить А-Яо смотреть только на него снова. Сделать себя центром его мира.
От собственного недостойного эгоистичного желания ему становится тошно. Лань Сичэнь делает глоток остывшего чая, мечтая оглохнуть и ослепнуть, чтобы не слышать и не видеть, как Мэн Яо тянется к другим. Как он прекрасен — в грубой потертой одежде, с простой прической, поедающий далеко не изысканную еду в кругу бродячих заклинателей. Настоящих друзей, а не тех, кто дружит ради положения в обществе. И не тех, горько усмехается Лань Сичэнь, кто желал бы переступить границы дружбы.
Он в ловушке. В лабиринте, откуда нет выхода. Какой бы выбор Лань Сичэнь ни делал, он не может позволить себе сделать Мэн Яо несчастным. Еще раз. Не может утянуть обратно на вершину мира, где Мэн Яо будет вынужден вновь обратиться в Цзинь Гуанъяо.
От вина щеки Мэн Яо окрашиваются нежным румянцем. Он встает из-за стола, чуть пошатнувшись, все еще посмеиваясь с чьей-то шутки, а затем вдруг впивается взглядом в Лань Сичэня. Он идет к одинокому столику во мраке, и Лань Сичэнь беспомощно замирает перед ним — как перед самым яростным штормом, с каким невозможно бороться.
— Ваш чай наверняка уже давно остыл, — со знакомой улыбкой говорит Мэн Яо, останавливаясь рядом.
Лань Сичэнь не сдерживает тоскливую улыбку в ответ, не отводя глаз. Он указывает на стул напротив.
— Составите компанию?
Мэн Яо кивает головой и садится.
— Я думал, вы меня не помните, — говорит он.
— Как я мог бы? — горько отвечает ему Лань Сичэнь. — Забыть столь талантливого юношу?
Мэн Яо качает головой.
— А где лиса? — осторожно интересуется Лань Сичэнь, отодвигая холодный чай.
— Убежала, — пожимает плечами А-Яо. — Все демонические создания довольно живучие. Я лишь немного помог ей.
— Вы хороший человек, — выдыхает Лань Сичэнь.
Мэн Яо с тихим стуком ставит чашу с вином на стол.
— Вы ошибаетесь, — шепчет он. — Вы всегда ошибаетесь на мой счет.
Лань Сичэнь пораженно глядит на него. Безумная мысль прошивает каждую косточку его тела, вызывая дрожь.
Что если…
Что если не один Лань Сичэнь переродился в этом мире?
— С вами все в порядке?
— А-Яо, — дрожащим голосом говорит Лань Сичэнь, но не находит в себе сил поднять глаза.
— Вспомнил?
Мэн Яо улыбается горько.
— И почему только сейчас? Когда я впервые увидел тебя, то не поверил своим глазам… эр-гэ.
Лань Сичэнь плотно зажмуривает глаза, а затем, не сдержавшись, дрожащими ледяными ладонями хватает чужую руку, небрежно застывшую на столе.
— Но ты мне лишь вежливо улыбнулся и пошел прочь, будто я был незнакомцем. Впрочем, для тебя я и им и был…
— А-Яо… никогда.
— Для тебя из этого мира.
— Мне так жаль.
— Почему ты плачешь? — Мэн Яо свободной рукой тянется через стол, но его рука так и замирает у лица Лань Сичэня, будто не смеет коснуться. Лань Сичэнь сам подается вперед, и тогда Мэн Яо вытирает его слезы. — Ты не должен плакать, Сичэнь-гэ. Ты должен достать свой меч и убить меня.
Лань Сичэнь с силой сжимает его руку.
— Почему ты говоришь мне такие вещи, А-Яо?
— Почему ты так добр со мной? После всего, что было?
Лань Сичэнь опускает глаза.
— Все, что было, осталось там. Мы оба умерли и оказались здесь.
— Умер? — на лице Мэн Яо мелькает боль. — Почему ты умер? Я не смог… не смог напоследок даже тебя спасти?
— Все сложнее, — мягко отвечает Лань Сичэнь. — Но твоей вины в этом нет.
Мэн Яо ему не верит.
— Забавный этот мир, да? Без войны… без отца. Хороший, славный мир, где нет множества загубленных жизней. Даже странно, что я оказался здесь, а не в аду.
— А-Яо… Этот мир неплох. Наверное, он мог бы быть таким и у нас, если бы обстоятельства и судьбы сложились иначе. Но я не желал бы быть частью этого мира…
— … Не говори этого!
— Если в нем мы просто незнакомцы.
Мэн Яо вырывает руку, но Лань Сичэнь игнорирует болезненное чувство в груди.
— Я убил дагэ. Я убил собственного сына и жену. Я убил брата и отца. Как ты можешь желать знать меня, Лань Сичэнь?
Лань Сичэнь находит в себе силы перехватить чужие руки и взглянуть в родные золотистые глаза.
— То, что было там, не имеет для меня значения больше. Оно там и осталось. В том, что было там, есть и моя вина, А-Яо, нет. Не мотай головой. Я был слеп и глуп. Я никогда не задумывался о том, как ты себя чувствовал на самом деле. Если бы я знал…
Лань Сичэнь, не отпуская рук Мэн Яо, поднялся.
— Я не позволил бы тебе жить в той грязи. Я забрал бы тебя с собой в Гусу, чтобы позаботиться. Как хочу забрать сейчас.
Мэн Яо надломлено смеется.
— Не обманывай себя. Ты боишься, что все повторится, что я снова кого-нибудь убью. Но я не хочу, эр-гэ. Я больше ничего не хочу — только покоя.
— Пойдем со мной, — умоляет Лань Сичэнь, вдруг как никогда остро понимая Лань Ванцзи.
— Эр-гэ, — тихо произносит Мэн Яо, а затем кивает головой в сторону своих друзей: — В этом мире никогда не рождался Цзинь Гуанъяо, сын проститутки и главы клана Цзинь. В этом мире был и есть лишь Мэн Яо, который, похоронив мать, не пришел в Башню Кои, а встретил бродячего заклинателя, стал его учеником и никогда не приближался к семье Цзинь. Это было самым разумным решением… Он повстречал друзей, никто не унижал его своими насмешками и презрительными взглядами… И… Как глупо завидовать самому себе из другого мира.
Не глупо. Лань Сичэнь завидовал самому себе из прошлого, который мог быть рядом со своим самым близким человеком, но не понимал, как хрупко его привычное счастье. Разве он не думал, как много бед Лань Ванцзи принесли несказанные слова?
И — разве в итоге сам же не споткнулся на этом?
— Я скажу тебе, что не держу зла. У тебя не было иного выбора. Мои чувства к тебе всегда были искренни, — Мэн Яо медленно поднялся. — Этот мир и люди вокруг чужие для нас. Я долго привыкал. И не мог не думать о тебе.
Лань Сичэнь закрывает глаза ладонями, будто знает, что услышит.
— … И, конечно, когда мы случайно повстречались, я позвал тебя. И ты снова не отозвался.
— Это был не я, А-Яо.
Мэн Яо болезненно улыбается.
— Ты, — отвечает он, — не слышал меня, эр-гэ. Ни здесь, ни там.
— Я и сам себя не слышал, — с горечью прошептал Лань Сичэнь. — Ты уйдешь? Вернись со мной в Гусу. Возьми своих друзей.
— Мне нет там места.
— В таком случае, — твердо произносит Лань Сичэнь. — Я уйду с тобой.
Глаза Мэн Яо широко распахиваются. Он отшатывается от стола, на дрожащих ногах бросается прочь в ночной мрак.
Лань Сичэнь находит его на лавке во внутреннем дворе под деревом старой сливы.
Слива… Невыразимые чувства. Ее нежные цветы пробиваются сквозь белизну снега. Это напоминает о Мэн Яо, который взобрался на вершину, вопреки всему. Лань Сичэнь знает, что для других он был лишь сорняком, что вылез в прекрасном саду семьи Цзинь.
… Люди часто совершают зло и не всегда потому, что злы по натуре. Мэн Яо был скован своим прошлым и настоящим, он не видел другой дороги для себя. Путь мести и смерти — это всегда путь саморазрушения. Но люди никогда не идут по нему просто так.
— А-Яо.
Плечи Мэн Яо подрагивают.
— Ты не выбрал меня, — говорит он, а затем тише добавляет: — И верно сделал.
— Не выбрал, — растерянно повторяет Лань Сичэнь. — Но если я тебя не выбрал, почему тогда я здесь?
— Есть много вариантов, — криво усмехается Мэн Яо. — Убить, отомстить, не дать сотворить что-нибудь плохое.
Лань Сичэнь присаживается рядом. Он воскрешает в памяти их дни, проведенные вдвоем — и до смерти дагэ, и еще больше — после.
— А-Яо, прошу, выслушай меня.
— А желал ли ты выслушать меня?
Лань Сичэнь прячет глаза.
— Впрочем, — вздыхает Мэн Яо. — Ничего не изменилось бы.
Впервые тишина между ними так мучительна. Она жалит и колет сердца, выворачивая наизнанку. Лань Сичэнь и представить себе не мог подобное развитие событий.
— Не было ни дня в моей жизни, когда я проснулся бы без сожалений. О смерти отца. О войне. О моем брате. О существовании Вэй Усяня в нашей жизни. О смерти дагэ…
— … О моем существовании…
— О том дне в храме, когда я убил тебя.
— Эр-гэ!
— Я спрашивал себя: почему мой брат не смел отвести глаз от человека, который едва не утопил мир в крови? Почему Ванцзи было все равно, сколько зла причинил людям Вэй Усянь?
Мэн Яо наконец оборачивается к нему. В его глазах плещется невыразимая боль.
— И однажды брат ответил мне то, чего я никак не ожидал. «Какая мне разница, что говорят о нем другие? Какая мне разница, каким он был с ними, если я помню, каким он был рядом со мной?»
… И в конце концов абсолютного зла в мире нет. Мэн Яо низко опускает голову. Он и сам, глядя на эту парочку в храме, задумался об этом. Разве Вэй Усянь погубил меньше людей? Есть ли смысл в мотивах, если результат оказался один? Да и желал ли Мэн Яо убивать? Но почему тогда даже для Старейшины Илин нашелся тот, кто выбирает его из тысячи. Всегда, несмотря ни на что. А у Мэн Яо — нет.
Никого нет, кроме себя. И был ли кто-то?
Он вздрагивает от ощущения прикосновения к плечу. Рука Лань Сичэня подрагивает, и Мэн Яо не находит в себе сил сбросить ее.
Не бывает так, что виновен лишь один. Они оба оказались во многом не правы.
— Что будет, если я уйду с тобой? Что изменится?
Лань Сичэнь осторожно разворачивает Мэн Яо к себе. Он с нежностью держится за чужие запястья и со всей искренностью шепчет:
— Я буду выбирать тебя, А-Яо. Всегда.
И Мэн Яо ненавидит себя за дрогнувшее сердце. За слабость, которую не смог уничтожить даже меч в груди.
Желание быть нужным хоть кому-то есть во всех. Мог ли Мэн Яо стыдиться чего-то больше, чем этого? Всякий раз, поглубже заталкивая горькое чувство, он улыбался всем вокруг. Тянулся к каждому прикосновению Лань Сичэня. Всю теплоту и доброту возвращал троекратно.
Лань Сичэнь был добр с ним. Но он был добр со всеми. И все же Мэн Яо не смог избавится от мысли, есть ли за этой добротой еще что-то… Не лицемерие, не сухой расчет, не братская привязанность, а что-то… глубже. Желанней.
Лань Сичэнь обращается с ним как с хрупкой вазой. Мэн Яо читает в его глазах невыносимую тоску и выедающее чувство вины. Однажды Лань Сичэнь засыпает рядом с ним на поляне, и во сне горько рыдает, умоляя уйти с ним. Мэн Яо, глядя в это искаженное болью лицо, не выдерживает и опускает ладонь на чужое плечо, крепко сжимая. Лань Сичэнь пробуждается со слезами на глазах, хватает воздух и неверяще смотрит на него, будто на желанный морок.
Мэн Яо прежде хорошо понимал людей, видел, что у кого в душе. Но это никогда не работало с эр-гэ, ведь он слишком боялся заглянуть и разглядеть, что за теплотой нежных глаз нет ничего, из того, что желал бы Мэн Яо. Робкое и слегка неловкое касание рук, шелест чужих одеяний, лента, что соблазнительно развевалась на ветру — и с каждым разом, когда Мэн Яо вспомнил о ее значении, она становилась все желаннее.
Это были недостойные грязные помыслы. И он усмехался собственному отражению в зеркале: каков человек — таковы и помыслы. А затем спускался к эр-гэ, нежно улыбаясь.
Порой смерть казалась сном.
Особенно теперь, в знакомом покое Гусу. Лань Ванцзи встретил Мэн Яо внимательным взглядом, а после тихо спросил у брата:
— Этого человека ты искал?
Порой Мэн Яо едва сдерживал дрожь, стоило ему осознать, что Лань Ванцзи на него смотрит. А если все переродились? Если и брат Лань Сичэня тоже?
Тогда он выхватил бы меч, решает для себя Мэн Яо, успокаиваясь. В Лань Ванцзи нет враждебности, лишь привычная отчужденность, за которой кроется робкая забота о брате.
— Странно видеть их порознь, — говорит Мэн Яо. — После того, что Вэй Усянь устроил в храме…
Они играют в сянци, как и прежде. Лань Сичэнь улыбается уголками губ — его глаза сияют тем же светом, что и прежде. Мэн Яо позволяет себе любоваться с этим, игнорируя зудящую пустоту внутри.
— Вэй Усянь в этом мире слеп. Он не приехал в Гусу, когда им с Ванцзи было по пятнадцать. Жизнь уберегла их от встречи друг с другом…
— … А нас с тобой — нет.
— А-Яо.
— Ты… не будешь их подталкивать друг к другу? Твой брат кажется… довольно одиноким.
Рука Лань Сичэня замирает. Мэн Яо, знающий его так много лет, быстро считывает чужие сомнения.
— Боишься, — мягко тянет он. — Что все повторится?
— Хотя я и знаю, что Вэй Усянь здесь другой, да и мой брат не тот, что прежде, их чувства… Как я могу не бояться, что все вновь повторится? Должен же быть хоть один мир, где им лучше остаться порознь. Может быть, это он?
— Может быть. Ты проиграл, Сичэнь-гэ.
— Извини. Я отвлекся. Чаю?
Они снова делает несмелые шаги навстречу друг другу. Прощупывают границы, обходя горящие болью слова и воспоминания. Но прошлое никогда не оставляет своих жертв. Оба понимают это слишком хорошо.
Мэн Яо тоже плачет во сне. Лань Сичэнь, мучимый бессонницей, проходит мимо его покоев, услышав всхлипы. Он замирает, размышляя, есть ли у него право войти… И все же делает это.
Мэн Яо мечется в кровати. Лань Сичэнь подходит ближе. Он слышит едва разборчивый шепот, где мешаются жуткие слова… Жуткие, ведь Лань Сичэнь хорошо знает, что за ними кроется.
— Мама… Отец. Сичэнь…
Лань Сичэнь осторожно касается чужой руки, а затем решается разбудить Мэн Яо.
— А-Яо, прошу тебя, проснись.
Лицо Мэн Яо искажено от муки. Даже открыв глаза, он не видит ничего, кроме мрака мира снов. Кроме лабиринтов собственного разума. Лань Сичэнь обхватывает его лицо, вытирая слезы.
— А-Яо, я рядом. Теперь. Всегда.
Мэн Яо рвет кровью. Оцепенев, Лань Сичэнь с ужасом глядит на собственные ладони — вновь покрытые кровью самого близкого человека. Он забывает, как дышать. Из его груди вырывается лишь болезненный тихий хрип.
А если А-Яо снова умрет у него на руках? Если, что бы Лань Сичэнь ни делал, судьба Мэн Яо — умирать на его глазах?
Нет. Нет!
Не выдержав, он крепко обнимает Мэн Яо — так, как желал многие годы, но не смел решиться. Обнимает не брата и не друга, а свою единственную любовь. Укачивает на руках, будто драгоценное дитя, желая скрыть ото всего мира — от грязи, боли, тьмы. От всего того, что настигло в прошлом, но больше никогда не настигнет в будущем.
Лань Сичэнь стирает кровь с лица Мэн Яо. Тот, очнувшись, застывает в чужих объятиях.
— Я… я потревожил тебя, эр-гэ? Прости…
— А-Яо, что ты такое говоришь? Часто ли это случается?
Больше всего на свете Лань Сичэнь боится услышать: да, с тех самых пор, как мы вновь повстречались. Но Мэн Яо отвечает:
— Нет. Это бывало и раньше. Не только здесь. Просто дурной сон. Иди к себе.
Бывало и раньше. Не только здесь — но ты не замечал. Списывал истощенный вид на обязанности главы клана и верховного заклинателя. На что угодно, но не спрашивал.
— Позволь… позволь мне остаться с тобой.
— Зачем? — горько дергаются губы Мэн Яо. — Хватит притворяться, Лань Сичэнь! Я знаю, что ты боишься! Ты не хуже меня понимаешь, что я могу начать мстить им всем снова! Какой бы мир ни был, люди прежние. Одна крохотная деталь меняет судьбы, но не их сердца и души. Они все те же. Дагэ ненавидел бы меня. Отец… никогда не признает. Моя мать умерла. И ты…
Их взгляды впиваются друг в друга.
— И ты никогда не останешься на моей стороне! Ты и никогда не был! А знаешь, почему? Знаешь, Лань Сичэнь? Я скажу — потому что подле меня остаются лишь порочные люди. А ты всегда был рядом, но только с тем А-Яо, какого желал видеть. Какого я тебе показывал…
… Но когда ты увидел меня настоящего, что ты делал?
Лань Сичэнь беспомощно замотал головой.
— Если ты захочешь мстить, — бесцветно произнес он. — То так тому и быть. У меня была возможность ощутить последствия другого выбора. И он не для меня. Не для нас…
… Но если и у тебя есть возможность ощутить последствия другого выбора, А-Яо?
Мэн Яо вздрагивает. Он крепко стискивает край окровавленного одеяла, отворачиваясь.
— Как бы ты меня ни гнал, я не смогу уйти. Больше нет.
— Зачем? Зачем я тебе? Оглянись — в этом мире живы все, кто был важен для тебя. Но к чему тянуть меня — болезненное напоминание о твоем настоящем прошлом?
— Я же говорил, А-Яо, — шепчет Лань Сичэнь. Он вновь тянется к рукам Мэн Яо. — Мир, где нет тебя, не нужен мне. Но если… если мои чувства безответны, то я отпущу тебя и никогда больше не потревожу. Обещаю.
(И верит ли он самому себе?)
Мэн Яо широко распахивает глаза. Его голос ощутимо дрожит:
— Твои чувства?
Лань Сичэнь целует его в лоб. Затем в кончик носа. В обе щеки, мокрые от слез. Но коснуться желанных губ не находит в себе сил. Мэн Яо трясет. Лань Сичэнь отстраняется. Его ладони все еще обхватывают голову А-Яо.
— Это твой способ удержать меня? — приглушенно выдыхает Мэн Яо. — Никогда бы не подумал, что ты опустишься до грязных махинаций, подобно мне. Что ж, теперь-то я сполна могу оценить силу кармы. Я играл с чувствами других, но никогда не задумывался о том, что моим возмездием станешь ты… Но даже если так…
Мэн Яо сам подается вперед. Их губы встречаются. Лань Сичэнь отвечает невыразимой нежностью, надеждой, любовью. И встречает страх и одиночество Мэн Яо.
— Мои… чувства… к тебе, эр-гэ, никогда не были братскими, — выдыхает между поцелуями Мэн Яо.
Лань Сичэнь, едва различающий реальность, цепляется за чужие слова. Комната перед глазами плывет, и он видит лишь расплавленное золото в глазах напротив. Лань Сичэнь тянется к ленте. И дрожащими руками протягивает Мэн Яо.
— Если ты примешь ее, то пути назад не будет, А-Яо. Она всегда была только твоей.
Мэн Яо ему не верит. Лань Сичэнь повязывает ленту на его запястье.
— Я сделаю все, что угодно, для тебя.
— Ты сам себе веришь?
— Я верю тебе. В тебя. В нас.
Мэн Яо зажмуривается.
— Не говори мне того, что я не заслужил.
Лань Сичэнь, не выдержав, тянет его в свои объятия.
— Хватит, А-Яо. Мы умерли. Той жизни не было.
— Хочешь обмануться, эр-гэ? Но сколько бы мы ни лгали друг другу, самим себе — прошлое не оставит нас.
— Не оставит, — мягко соглашается Лань Сичэнь, зарываясь пальцами в желанные волосы.— Но твое прошлое не должно определять ни настоящее, ни будущее. В этом мире нет Цзинь Гуанъяо и того, что он совершил, понимаешь? А в прошлом — он заплатил собственной жизнью.
Мэн Яо утыкается горячим лбом ему в плечо.
Это будет долгий путь. Лань Сичэнь расчесывает волосы сонного Мэн Яо. Он знает, что то, что когда-то между ними было — этот пепел и прах — так просто все это не стряхнуть, чтобы пойти дальше. Но пока они живы…
— Почему бы нам не прогуляться в городе?
— Я предпочел бы отправиться на охоту.
— Хорошо, — с улыбкой соглашается Лань Сичэнь, завязывая волосы Мэн Яо своей лентой. Тот, заметив это в отражении, напряженно стискивает чужую руку, а затем неверяще рассматривает.
— Ты оставишь ее… так? Все же увидят.
— Все увидят, — эхом повторяет Лань Сичэнь.
— Твой отец будет против. Я уже молчу о дяде.
— Это не имеет значения, А-Яо.
И правда: как бы он ни любил свою семью, Лань Сичэнь теперь хорошо понимает чувства Лань Ванцзи из другого мира. Он не собирается бросать их, отдаляться, тем более, когда отец все еще жив…
Но Лань Сичэнь не может позволить никому разлучить их снова. Если этого не смогла сделать смерть, то что говорить о людях?
— Мы можем отправиться, куда ты захочешь, — предлагает он.
— Ты же понимаешь, что и здесь должен стать главой клана?
— У меня есть брат.
— И ты оставишь это на его плечах?
— Ванцзи справится с этим лучше, чем я.
Лань Сичэнь опускает глаза. Ему стыдно за эгоистичное желание обрести свободу, заковав в свои кандалы другого. Собственного брата…
— Ты устал, — произносит Мэн Яо, присаживаясь рядом. — Мы оба прожили целую жизнь.
И оба заслужили покой. Лань Сичэнь нежно целует Мэн Яо, но он понимает, что едва ли А-Яо верит в искренность этих чувств. Тут поможет только время, слова и, конечно, поступки.
Лань Сичэнь на мгновение теряет связь с реальностью. Он вспоминает, как проснулся утром, со страхом разглядывая пустую постель. Но Мэн Яо в его руках — живой, теплый и отзывчивый. Настоящий, а не бред воспаленного разума, не призрачное воспоминание, что появлялось по ночам.
У выхода они сталкиваются с Лань Ванцзи. Тот в руках держит белого кролика. Сердце Лань Сичэня тревожно бьется.
— Ванцзи…
— Уже уходите? — невозмутимо интересуется брат, будто не замечает ленту в волосах Мэн Яо.
Белоснежный комок в его руках тревожно ворочается.
«Откуда здесь кролики?» — думает Лань Сичэнь. Прежде они появились тут благодаря Вэй Усяню, но не может же быть…?
— Ванцзи, сожалею, что мне придется побеспокоить тебя и попросить на время заменить меня.
Мэн Яо отходит в сторону, чтобы не мешать чужому разговору. Лань Сичэнь хочет его остановить — в конце концов, ему нечего скрывать.
— Хорошо. Брат.
— Да?
Лань Ванцзи выразительно смотрит на ленту брата, вплетенную в волосы этого человека.
— Теперь ты счастлив?
Лань Сичэнь замирает от острого чувства вины, что прошибает грудь. Он глядит в лицо брата, выискивая там свое собственное — скрывающее боль за радостью, зияющую пустоту, жаждущую ответных чувств от мертвеца, за словами: «ты счастлив теперь, Ванцзи?». Они будто поменялись местами. И оказывается, быть по ту сторону тоже непросто. Может быть, потому что Лань Сичэнь хорошо помнит то, что чувствовал он, когда натыкался на чужое счастье. Разве мог Лань Сичэнь пожелать такой судьбы брату?
— Да, — тихо прошептал он. — Я рядом с тем, кого ждал. И мне… мне так жаль, Ванцзи, что ты — нет.
Лань Ванцзи кажется растерянным.
— Я никого не жду, — говорит он наконец. — Отправляйся в путь, брат.
— Откуда этот кролик?
— Какой-то болтливый слепой юноша вручил мне его в качестве благодарности, — бормочет недовольно Лань Ванцзи. — Я не собирался его брать, но он пригрозил мне, что в таком случае… это будет его обед.
Лань Сичэнь устало вздыхает. Кажется, он поспешил со своими выводами — паршивец Вэй Усянь остается таковым всегда. Но ему становится легче.
«Судьба», — думает Лань Сичэнь, тепло прощаясь с братом.
Он осторожно берет Мэн Яо за руку — и в этот раз, чтобы больше никогда не отпустить.