1
В доме отца пахло душными благовониями и смертью. Мо Сюаньюй топтался на пороге, и всякий раз, когда его рассеянный взгляд цеплялся за тяжелые ярко-алые цветы бегонии, ему становилось необъяснимо тошно. Мать любила их, всегда высаживала в горшки, и дождливыми днями тяжелые головки цветов низко клонились к земле. Он был совсем мал тогда, цеплялся за ее длинную темную юбку, с искренним детским страхом встречая бурю. И сейчас все стало как раньше — ненавистный дом, удушливый запах благовоний и предстоящая буря — не с дождем и молнией, но несущая в себе затаившиеся детские страхи и давящую тень прошлого. Шаг, еще шаг.
— Молодой господин Мо, скорее заходите.
Он сначала и не заметил как сильно продрог. Легкая куртка не могла защитить от пронизывающего ветра. Домработница заботливо стащила ее, причитая, что молодому господину так и простудиться не долго. Лицо ее не казалось знакомым. Как давно ему не приходилось слышать «господин». Мо Сюаньюй так и стоял, не в силах оторвать взгляд от изящной лестницы с позолоченными перилами. Все в этом доме дышало роскошью. И тем более странным и диким казался контраст этих золотистых цветов с удушающей атмосферой всеобщей скорби, будто отец уже умер.
«Я не хотел приходить сюда, я не должен был».
Но Вэй Ин сказал ему, что только так прошлое отступит. Поэтому Сюаньюй, сжав тонкие пальцы в кулак, мучительно медленно взбирается по ступенькам, и голова кружится — совсем как в тот день, когда отец выставил его за дверь.
В спальне Гуаншаня было темно, и никакие благовония не могли перебить запах увядания. Отец был сам на себя не похож — тощий старик, утопающий в золотистых шелках. Было горько, так горько, что Мо Сюаньюй не решился сделать больше ни шагу.
Так вышло, что в этой комнате было два страшных человека, и трудно сказать, кто был ужаснее. Мэн Яо поднял голову; улыбнулся нежно, будто не было всей этой пропасти из времени и боли между ними.
От этой улыбки слезы подступали к глазам.
Мо Сюаньюй не был готов к этому; брат был по-прежнему совершенен, обманчиво прекрасен и добр.
— Сюаньюй, — сказал он. — Отец, он вернулся.
Сердце Мо Сюаньюя яростно забилось, и он малодушно подумал: вот бы сейчас упасть, умереть на месте, а потом взглянуть со стороны на свое холодное истощенное тело, впиться янтарные глаза брата, чтобы узнать… может не все равно? Может ему не плевать?
Смешно, как ему смешно от этих мыслей.
— Подойди, — сказал Гуаншань, но в голосе его не осталось былой властности. Ледяная ладонь крепко впилась в запястье, и Мо Сюаньюй едва сдержал тошноту, разглядывая это вроде бы знакомое, но такое невыносимо чужое лицо. С запавшими щеками, иссохшими губами, и только глаза отчаянно-ярко блестели, цепляясь за реальность.
— Ты так похож на свою мать.
На красавицу из деревни, которую ты привез купаться в любви и роскоши, а после оставил мучительно доживать в крохотной комнатке вдали дома. Долгие годы Мо Сюаньюй спрашивал себя, почему она не ушла, почему не боролась.
И, когда взгляд его скользил по старшему брату, ответ всплывал в голове.
Мэн Яо быстро печатал что-то в телефоне, лишь иногда отрывался глядел на Гуаншаня участливо и встревоженно, натягивая маску почтительного сына, и Мо Сюаньюй никак в толк не мог взять: зачем? Тут было их трое, отец давно едва ли соображал, а сам Сюаньюй слишком хорошо знал, каков его брат на самом деле.
— Цзысюань! — вдруг закричал отец. Мо Сюаньюй тихо простонал сквозь зубы: старик так впился в руку, что его неровно остриженные ногти разодрали кожу до крови. Но это было так хорошо; почти позабытое чувство, несущее в себе пьянительное осознание, что он жив, что все реально, и это не очередной мучительный сон. Это — конец всей этой истории, всего пути.
Мэн Яо тут же подскакивает. Теплая ладонь осторожно обхватывает запястье Сюаньюя, спасая от отцовской хватки. Не удержавшись на ногах, он обессиленно падает на стул. Брат не отпускает кровоточащего запястья, бережно оглядывает с тревогой в глазах.
— Он не придет, отец, ты же знаешь, — и есть что-то такое злое, темное в этих словах, что тело Мо Сюаньюя начинает дрожать.
— Не бойся, отец не в порядке, но он не причинит тебе вреда.
В янтаре плещется тепло, но за ним кроется бессердечная жестокость. Отец заходится в стонах и всхлипах.
Вот уже год, как его любимый сын лежит в коме.
2
— Хочешь что-нибудь выпить?
В кабинете отца непривычно пусто: исчезли многочисленные безделушки, подарки от партнеров и любовниц и расписные картины на стенах. Мо Сюаньюю не выпить хочется, а удавиться; все лучше, чем вдыхать сладостный яд, исходящий от брата.
— Нет, я слишком устал с дороги, я хотел бы лечь, — и слова с трудом прорываются сквозь пересохшее горло.
— Прости, Сюаньюй, я позабыл. Конечно. Я провожу тебя.
Вблизи Мэн Яо кажется старше. Под искрящимися глазами темные круги, а вид его на свету совсем уж бледный и утомленный. Мо Сюаньюй ругает свое никчемное сердце, сжимающееся от беспокойства за того, кому даром не сдались эти чувства. Почти ненавидит себя за жалкие слова:
— Тебе тоже не помешало бы отдохнуть, старший брат. Поговорим утром, ладно?
Поговорим, Мо Сюаньюй? О чем? О твоей грязной, развратной и разрушительной страсти по отношению к брату? Сколько лет ты греешь эту гадюку под сердцем, сколько лет обжигаешься, а все одно! Внутри предательски замирает, когда Мэн Яо ласково касается плеча.
— Я рад, что ты вернулся.
— Я тоже, — застревают слова комом.
Они были похожи: оба дети любовниц, нелюбимые, ненужные, взятые непонятно зачем. Чужие в доме богатой семьи, в этом лоске и холоде. Отец уличную собаку любил больше, чем их двоих вместе взятых; бельмо на глазу, вечное напоминание о собственных проступках. Мэн Яо отец недолюбливал особенно сильно: сын проститутки, чьего ни имени, ни лица уже никто не мог вспомнить. Мо Сюаньюй хорошо помнил, как брат из кожи вон лез: во всем лучший, примерный, гордость в школе и университете и никчемный сын шлюхи дома. Но упорству Мэн Яо стоило отдать должное: с годами отец чуть смягчился и допустил нежеланного сына к делам компании. А теперь все. Отец почти мертв, наследник в коме, и все пойдет в руки Мэн Яо. Мо Сюаньюю, честно, не жалко, брат и заслужил эти деньги и положение своим трудом, но ему страшно, дико страшно от странной пронзающей мысли: кома Цзысюаня, неожиданная болезнь отца.
Жестокий насмешливый взгляд Мэн Яо в тот вечер.
Спать совершенно невозможно. Сюаньюй дышит глубоко, считает что-то в голове — как подсказывал Вэй Ин, и почти наяву видит улыбчивое лицо друга.
«Не могу, я не могу», — пишет он дрожащими пальцами.
«Тогда возвращайся», — отвечает Вэй Ин.
Его друг не глуп, он все знает, все понимает. Сюаньюю почти не стыдно за свою трусость и мягкотелость; он не хочет играть в детектива, не хочет воротить прошлое и копаться в семейных тайнах. Вэй Ин считает, что кто-то подстроил аварию, где едва не рассталась с жизнью его сестра с мужем. Мо Сюаньюй хорошо знает, кто стоит за тем. Вэй Ин будто тоже.
Но Мо Сюанюй здесь, и он рискует потерять не только жизнь, но и острые осколки собственного разбитого сердца.
3
Мэн Яо появился в их доме, когда Мо Сюаньюю исполнилось пять. Как ни странно, он хорошо помнил тот день. Ведь тогда впервые отец усадил его за общий стол. От волнения и страха Мо Сюаньюй не проглотил ни крошки, хотя вокруг были потрясающе аппетитные блюда, каких ему не приходилось пробовать. Раньше он всегда ел с матерью в ее комнате, спасаясь от высокомерных и презрительных взглядов семьи Цзинь. Но в этот день Мо Сюаньюй сидел рядом с первенцем и любимцем отца — Цзинь Цзысюанем, который даже не повернул головы, чтобы ответить на робкое приветствие младшего брата. Госпожа Цзинь не сводила с мальчика взгляда, полного отвращения и досады: почему ее муж внезапно притащил за стол этого звереныша?
Этот же вопрос читался в глазах других членов семьи. Для них Мо Сюаньюй — лишь ублюдок, досадное недоразумение, очередная ошибка Гуаншаня.
Дверь в столовую распахнулась. Отец вошел, раздраженно отбрасывая промокший плащ в руки домработницы, которая едва поспевала за ним. В комнате повисла напряженная тишина. Рядом с Гуаншанем стоял мальчик возраста Цзысюаня — хрупкий, в слегка растянутом свитере и, конечно, когда он поднял голову, его лицо оказалась очень красивым — таким, каким было у всех детей Гуаншаня. Мо Сюаньюй замер на месте, боясь сделать вдох. Он скользил взглядом по густым волосам, блестящим в неярком свете ламп, по вежливой и чуть неуверенной улыбке, застывшей на губах мальчика. Золотистые глаза, наполненные светом и любопытством, пробежались на семейству Цзинь.
— Это еще что такое?! — заорала мадам Цзинь, очнувшись. Она подскочила, смахивая на пол дорогой сервиз. Мо Сюаньюй сжался на стуле и зажмурился: эту женщину он боялся больше всех в доме. — Это очередной твой ублюдок?! Сколько их у тебя? На кой черт ты его притащил, а?! Я тебя спрашиваю, скотина!
Вежливая улыбка тут же сползла с лица мальчика. Он сжался, на его лице мелькнула обида, и Мо Сюаньюй ощутил острое желание хоть как-то поддержать его — ведь такие слова ему и самому приходилось частенько слышать. Гуаншань проигнорировал крики жены, спокойно прошел на свое место во главе стола, а затем произнес:
— Его зовут Мэн Яо.
Казалось, будто он говорит о какой-то бродячей собаке, настырно притащившейся за ним в дом, которую пришлось приютить.
— Его мать умерла недавно. Теперь он будет жить с нами.
— Откуда ты его взял, я тебя спрашиваю?! Это сын твоей очередной шлюхи?
— Твою комнату тебе покажут позже, а теперь садись за стол.
Мэн Яо уместился в самом уголке, опуская голову так низко, что Мо Сюаньюй при всем желании не смог бы разглядеть выражение его лица.
Позже из сплетен Мо Сюаньюй узнал, что его новообретенный брат действительно был сыном проститутки. Гуаншань ежемесячно высылал ей пособие, чтобы она со своим сыном держалась от семьи Цзинь подальше, но госпожа Мэн в считанные месяцы сгорела от рака легких. Зная, что умирает, она практически ежедневно терроризировала Гуаншаня просьбами позаботиться об их общем сыне после ее смерти.
Понимала ли госпожа Мэн, в какую бездну столкнула своего ребенка?
Все вокруг поначалу сторонились Мэн Яо, будто брезгуя. С его появлением в доме вся семья стала с особой неохотой садиться за один стол, а госпожа Цзинь и вовсе не могла взглянуть на своего мужа без отвращения. Их отношения накалились до предела, и теперь все в доме старались стать как можно незаметнее.
Этот навык у Мо Сюаньюя всегда был на высоте. Потому он ловко пробирался во все углы, вылавливая тихие разговоры, свежие сплетни и тайны семьи Цзинь. По вечерам, свернувшись у матери на руках, Сюаньюй пересказывал ей все, что только мог припомнить, в надежде вызвать слабую одобрительную улыбку на лице женщины, которая, поселившись в дальних комнатах, больше не улыбалась. Еще он любил наблюдать за своим новым братом — Мэн Яо, который в одиночестве прогуливался по саду. Больше всего брату нравилось стоять возле сливы, и по весне опавшие лепестки застывали в темных блестящих волосах. Чем старше становился Мо Сюаньюй, тем сильнее его тянуло стряхнуть их, коснувшись чужих волос.
Они всегда улыбались друг другу. Мэн Яо улыбался вообще всем — чем вскоре и завоевал репутацию умного и послушного ребенка. Но Мо Сюаньюю нравилось думать, что лишь он один может замечать, какими ледяными оставались глаза брата, сколько боли и одиночества в них таилось. Он полагал, будто чувство непреодолимой пропасти между отцом и сыном объединяло их.
Мо Сюаньюй ошибался.
4
Мэн Яо быстро завел много друзей и знакомых. Даже презрительный павлин Цзысюань снизошел до игр с ним — ведь Мэн Яо был сообразителен не по годам, угодлив и умело скрывал следы любых шалостей. В жаркие летние дни в поместье семьи Цзинь, набитом детьми родственников и друзьями Цзысюаня, часто играли в игры. Мо Сюаньюй ненавидел это время всей душой. Счастливым был тот день, когда ему удавалось забиться где-нибудь в темном углу, и дружки Цзысюаня разочарованно уходили, не отыскав заветную добычу. Цзысюань смотрел сквозь пальцы на эти игры, от которых веяло детской жестокостью и травлей. Любимой игрой у них было «догони слабака Сюаньюя и хорошенько отделай», но обычно они называли это «охотой за живыми мертвецами». Насмотревшись дорам, Цзысюань возомнил себя заклинателем, а его дружки и рады подыграть. Мэн Яо тоже не остался в стороне, но всегда хитро занимал позицию Верховного заклинателя, чем и аргументировал свое нежелание лупить Мо Сюаньюя — за одно это Сюаньюй готов был разрыдаться от благодарности. Когда юные заклинатели осознали, что загонять полудохлого «мертвеца» как-то не солидно, игра приобрела менее жестокий вид.
Теперь Мо Сюаньюй не прятал ужасных синяков и кровоподтеков от матери под длинными рукавами толстовки. Он как будто стал полноправным членом игры — пусть и почти всегда в роли ходячего мертвеца, но иногда ему удавалось сыграть Старейшину Илин, и это наконец принесло ему хоть какое-то признание. Он охотно обмазывал лицо грязью, кидался под палки в попытках одолеть заклинателей вместе с другими несчастными, игравшими роль мертвецов. Заигравшись, Мо Сюаньюй и правда казался себе кем-то совсем другим.
В один из летних дней, когда уже приближался конец августа, он отыгрывал роль Старейшины Илин. Вот его мертвецы один за другим покорно бегут на Цзысюаня, вот в этот раз братец выбывает. С яростью сплевывает и отходит, весь измазанный грязью. А внутри Мо Сюаньюя сладко ноет от ощущения азарта, собственной силы и победы. Мертвецы теснят оставшихся заклинателей, и он смеется, пытаясь подражать горькому изломленному смеху Старейшины Илин. Тьма вот-вот победит.
Смех его обрывается, когда Мэн Яо вступает в сражение. Пусть в его руках и был смешной пластмассовый меч, но двигался брат так, будто и в самом деле являлся прославленным заклинателем. От чужой силы и изящества Мо Сюаньюй застывает. Мэн Яо будто слепящее солнце, недостижимое совершенство — и одних он греет своим мягким теплым светом, а другим выжигает глаза — как отцу, когда они всякий раз сталкиваются в темных коридорах поместья.
Поверженные враги отскакивают. В голове Мо Сюаньюя шумит: он видит Мэн Яо с длинными шелковистыми волосами, в золотистых одеяниях с пионом на груди, а затем снова мальчишку с короткими волосами, пластмассовым мечом и насмешливым взглядом. Брат идет к нему медленным и уверенным шагом, и Мо Сюаньюй не может понять, почему так пересохло в горле, почему все тело дрожит.
— Сдаешься? — с улыбкой спрашивает Мэн Яо.
Мо Сюаньюй всегда сдавался. Но Старейшина Илин — никогда. Крепче ухватив игрушечную флейту, Мо Сюаньюй делает шаг вперед.
Бороться с Мэн Яо все равно что пытаться одолеть небожителя. Движения Сюаньюя — нервные, резкие, неуклюжие, и флейта вот-вот грозится выскользнуть из вспотевшей ладони. Он едва уклоняется от меча брата, но знает, что в этом не его заслуга: просто Мэн Яо не желает причинить ему боль. В какой-то момент Мо Сюаньюя вдруг охватывает необъяснимая злость.
Между ним и Мэн Яо будто бездна. Брат в нескольких шагах, нужно лишь протянуть руку и схватить за край рубашки. Но сколько бы Мо Сюаньюй ни шел, сколько бы ни хватался, Мэн Яо никогда не окажется рядом — место на дне подготовлено лишь одному Сюаньюю. Голоса шепчут, что ему там и потонуть в одиночестве.
А Мэн Яо с нежной улыбкой проводит в дальний путь.
Мо Сюаньюй с криком отбрасывает флейту, неожиданно ловко и изящно уклоняется от меча, подныривает, а затем крепко обхватывает горячее тело брата, повалив на землю. От Мэн Яо пахнет ненавистными благовониями, которые постоянно жгут в доме. Пахнет душистым шампунем с какими-то травами. Пахнет теплом и жизнью. И он весь — здесь и сейчас — с этими вытянувшимся от удивления лицом, с Мо Сюаньюем.
— Юй-ди, — звонко смеется Мэн Яо. — Какая подлая уловка!
Но в его глазах читается одобрение.
— В духе Старейшины Илин, не так ли? — тихо бормочет Мо Сюаньюй. Ему отчего-то хочется прижаться к брату так крепко, чтобы слиться, стать целым комом боли. Они оба два ненужных осколка, которым никак не найти места в идеальной картине семейства Цзинь. Разве не славно было бы стать едиными, вдвоем против целого мира?
В голову лезет одна чушь. Но Мо Сюаньюю все еще хочется странных вещей: уткнуться лбом в шею Мэн Яо, остаться так на всю жизнь, а лучше на целую вечность.
— Думаешь? — брат качает головой. Когда он улыбается, невозможно отвести взгляд от двух очаровательных ямочек на щеках, которые мгновенно придают лицу обманчиво нежный и милый вид. — Мне кажется, Старейшина Илин не лишен благородства. Этого лишены лишь прогнившие и озлобленные души людей вокруг него.
Мо Сюаньюй удивленно моргает. Он по-прежнему обнимает Мэн Яо, а тот не спешит его оттолкнуть. Сюаньюй никогда не думал об этом. В дораме, которую все сейчас смотрели взахлеб, Старейшина был главным злодеем, но почему-то никому не приходило в голову взглянуть на эту историю иначе.
Кроме проницательного Мэн Яо, конечно.
— Он тебе нравится? — спросил Мо Сюаньюй.
— Я уважаю его, — ответил брат. — Мне нравится Гуанъяо. И, возможно, Цзэу-цзюнь.
Сюаньюй улыбнулся — в этом ответе не было ничего удивительного. Цзэу-цзюня любили абсолютно все. А вот Гуанъяо… Что ж, стоило признать, определенная схожесть с Мэн Яо у него была: оба хитрые лисы, вынужденные выживать среди «праведных» заклинателей. И оба — лишь пятно грязи для своих отцов.
— Может хватит обжиматься? — прервал их резкий голос противного Цзысюня.
Даже Мэн Яо позволил себе поморщиться. Мо Сюаньюй медленно поднялся, ощущая сожаление. Он подал брату руку, и Мэн Яо осторожно обхватил своей в ответ.
Мо Сюаньюю показалось, что между ними возникла тонкая нить.
5
Мэн Яо учился на класс старше. Он всегда был примером в школе — лучшие оценки, старательный и трудолюбивый член совета учащихся — за что бы Мэн Яо ни взялся, все будет выполнено в лучшем виде. Ему пророчили место президента совета в будущем. Нынешний президент — Лань Сичэнь — мгновенно заметил талантливого и исполнительного мальчишку и взял под свою опеку. Мо Сюаньюй не был и в половину так одарен. Они были разными, словно небо и земля. Сюаньюй в глазах учителей был придатком к своим выдающимся братьям (в конце концов, даже заносчивый Цзысюань писал тесты и контрольные во множество раз лучше). Все, в чем он был хорош, это рисование.
Сначала Сюаньюй рисовал в школьных тетрадях, за что после уроков стабильно получал от учителя линейкой по пальцам. Затем мать, заметив талант сына, подарила ему блокнот с плотными листами, который мгновенно наполнился рисунками всего, за что цеплялся глаз: ярко-алые бегонии, силуэт матери у окна, Мэн Яо в цветах сливы… Старшего брата там было неуместно много: то нежный взгляд, то аккуратные ладони с длинными пальцами, которыми он часто вечером наигрывал на гуцине в саду. С тех пор, как в жизни Мэн Яо появился Лань Сичэнь, Мо Сюаньюй остро ощутил свое одиночество и ненужность. Он пожирал глазами прекрасное лицо Сичэня, который вежливо здоровался, а затем исчезал в комнате брата по вечерам. Сюаньюю не давали покоя мысли, чем они там занимались — оба не были похожи на обычных мальчишек, которые собираются играть в приставку или обсуждать порно. Ради всего святого, Мо Сюаньюй даже не мог представить брата или возвышенного господина Ланя, занимающихся такими вещами. Вот Цзысюань в свои подростковые годы собрал целую коллекцию журналов и порнорассказов, которые, несомненно, поначалу принадлежали Не Хуайсану. Конечно, прознай кто-нибудь, им было бы несдобровать. Но разве это могло остановить неумолимый дух юношества?
Мо Сюаньюй метался из угла в угол, не понимая, почему так сжимается сердце всякий раз, когда их взгляды с Мэн Яо пересекались. Почему так невыносимо было сидеть за одним столом с братом, желая то коснуться его, то бежать как можно дальше. Они ужинали всегда в звенящей тишине — сколько бы лет ни прошло, мадам Цзинь никогда не смирится с бастардами за столом. Они с Мэн Яо сидели рядом, и иногда Мо Сюаньюй задевал брата локтем и ногой. В ту же секунду он виновато застывал, а по телу разливался жар. Брат ласково улыбался.
Вскоре и у Сюаньюя появились первые друзья: шебутной Вэй Ин, от которого вся школа стояла на ушах, и загадочный поставщик порнорассказов Не Хуайсан. Их объединила страсть к искусству. Вэй Ин был из тех людей, от вида которых взрослые кисло кривились, а ровесники не могли отвести взгляд от восторга. Общительный, легкий на подъем — он не мог не понравиться. А значительных плюсов в глазах Мо Сюньюя ему добавляло то, что не было ни дня, когда Вэй Ин не поцапался бы с Цзысюанем. И иногда Сюаньюю казалось, будто этот человек ему так хорошо знаком. В серых глазах Вэй Ина он видел свои собственные — загнанные, одинокие, отвергнутые.
Обычно после драк или попыток довести Лань Чжаня Вэй Ина оставляли после уроков. В это же время Мо Сюаньюй приходил получить от учителя за свои рисунки в тетради. Вэй Ин всегда наблюдал с любопытством, ожидая своей очереди, но терпеливо молчал. Однажды он не выдержал:
— Серьезно? Ты что, мазохист? Это уже который раз?
Мо Сюаньюю стало смешно до колик в животе. Уж точно не этому шутнику задавать подобный вопрос.
— А ты? — поинтересовался Сюаньюй в ответ. Пальцы сильно ломило — снова не сможет взять нормально карандаш ближайшие несколько дней. — Не надоело самому прыгать на одни и те же грабли?
Вэй Ин послал ему широкую беззаботную улыбку. Мо Сюаньюй не понимал, как он мог быть таким: всегда улыбаться, даже если учитель орет при всем классе, а затем выгоняет за дверь, даже если его младший брат Цзян Чэн вопит на весь коридор, какой он надоедливый. И даже когда красавец Лань Чжань отчеканивает ледяным голосом: «Убожество». Вэй Ин будто совсем не умел плакать и грустить — и это восхищало в нем больше всего на свете. Мо Сюаньюй так не умел. От его улыбок на метр сквозило фальшью, одиночеством и горькой застарелой болью. Так же как и от пронзительных серых глаз Вэй Ина.
— Так ты любишь рисовать, да? Я тоже немного рисую. Покажешь?
«Немного» — это мягко сказано. Рисовал Вэй Ин потрясающе. Его изящные мазки будто оживали на глазах. Но Мо Сюаньюй на всю жизнь запомнил лишь один рисунок: склоненную голову Лань Чжаня в солнечном свете у окна с цветком в волосах. От этой картины веяло чем-то таким, что порой Сюаньюй видел в своих портретах Мэн Яо. Какой-то особенной тайной, доступной им двоим с Вэй Ином, которая связала крепче семейных уз.
Потом появился Хуайсан со своими сомнительными рассказами, за которые его старший брат множество раз оттягал за уши, но юного творца это не останавливало. Мо Сюаньюй обрел друзей — в чем-то таких же странных и травмированных как и он, но впервые в жизни — настоящих.
6
Когда Мо Сюаньюю исполнилось четырнадцать, мама умерла. Он долго стоял возле ее бегоний с яростью глядя на солнце, которое посмело так ярко сиять в день ее похорон. Отец даже не пришел проводить ее в последний путь.
Зато с ним рядом шел Мэн Яо и чуть позади даже Цзысюань, от чьих сочувствующих взглядов Мо Сюаньюю становилось не по себе. До кладбища он так и не дошел.
Дурнота подкатила к горлу. Сюаньюй хотел кричать и злиться, но на кого? На отца, которому всегда было плевать? На человеческий мир, который устроен так, что кто-то каждый день умирает? Он пытался плакать, но не мог даже всхлипнуть, будто все внутри разом застыло. Тяжело покачивались липы. Мо Сюанью будто снова начал играть в ту старую игру — сделай вид, что ты, кто угодно, но только не он. Мир поблек, выцвел, сгнил.
Разве мама могла умереть?
Как она могла? Как мог близкий человек быть рядом всю жизнь, а потом просто исчезнуть в один миг?
Мо Сюаньюй не верил.
— Юй-ди, — ласково сказал Мэн Яо. — Может быть, ты хочешь воды? Ты выглядишь очень плохо. Постой, лучше присядь.
Голос брата раздавался откуда-то издалека. Что-то внутри Сюаньюя преданно дернулось, потянулось к нему: Мэн Яо бросил свои важные соревнования ради него. Примчался, как только узнал, нежно обнял. Как Мо Сюаньюй мечтал об этом — и какую цену заплатил.
«Мамочка», — хотелось ему взвыть. «Мамочка, прошу тебя, вернись, я обещаю, что стану самым лучшим, самым правильным сыном. Пусть у меня заберут все, только оставят тебя».
— Юй-ди, — Мэн Яо осторожно обхватил его за плечи.
Все? Ты правда готов отдать все? — мерзко смеются ехидные голоса внутри. Ну же, Сюаньюй, признай, что своего любимого братца ты бы не променял даже на жизнь матери.
Мо Сюаньюй ненавидит себя за это. Лютой, разрывающей ненавистью, давится ею всякий раз, когда ловит свое загнанное отражение в зеркалах и витринах.
— Это я должен был умереть, — говорит он.
Мир расплывается перед глазами. Сюаньюй глядит на приближающуюся дорожку, усыпанную острыми камушками, и малодушно мечтает, чтобы каждый из них впился с невероятной силой в его плоть, разрывая на кусочки. Чтобы он утонул в море боли. Чтобы он заплатил.
Мэн Яо успевает словить его. Прижимает к себе, оседая с ним на пыльную дорогу, не боясь запачкать новенькую школьную форму. Люди вокруг кружатся, но Сюаньюй не различает их лиц. Только далекий голос брата, полный обманчивой заботы, зовущий его вынырнуть на поверхность.
Все начинается с того, что Мо Сюаньюй сидит в комнате матери. Он расчесывает слегка отросшие за лето волосы. Они спутанные, и резкая боль пронзает голову всякий раз, когда Сюаньюй пытается расчесать их. Больно.
Это слово плавает в его голове. Оно ему нравится, и к нему так тянет.
В зеркале напротив отражается безумец. Он нашептывает: оттяни посильнее, вырви! Раз — и колющая боль пронзает виски. Сюаньюй глядит на небольшой комок волос в ладони. Потом снова на свое отражение.
Он приходит в ванную. Там лежит бритва, которой он надеялся когда-нибудь, повзрослев, сбрить свою первую щетину. Почему-то Сюаньюй так хорошо знает, что нужно сделать. Кожа легко расходится под давлением острого лезвия. Кровь сочится, и ему хочется, чтобы эта странная успокаивающая эстетика оказалась на его альбомных листах.
Как хорошо.
Мо Сюаньюй сползает вниз, наслаждаясь зудом на запястьях. Оттягивает подальше рукав толстовки и наносит еще парочку штрихов. Разве это не искусство? Разве это не истинная красота?
Разве не то, что он заслужил?
Нет, нет, конечно нет! Надо еще сильнее, глубже — до самой кости.
— Юй-ди! — в ванную врывается Мэн Яо.
Сюаньюй досадливо морщится: что-то расчетливое и жесткое в нем раздраженно подмечает, что в следующий раз надо закрыть дверь на замок. Но откуда он мог знать, что кто-то станет его искать, да еще и в маминых комнатах?
— Что ты… делаешь?
Мо Сюаньюй смотрит на брата, и впервые видит такое сильное напряжение на его лице. Еще не страх, но что-то очень близкое к этому. Затем это сменяется досадой. Даже голос Мэн Яо меняется, становясь острее и холоднее, таким, каким никогда не бывал:
— Ты решил свести счеты с жизнью? Серьезно?
— Нет, — выдыхает он. — Конечно, нет.
Мэн Яо молча достает аптечку, ловко обрабатывает каждый порез, а затем плотно бинтует.
— Не говори отцу, — просит Мо Сюаньюй.
Хороший любящий брат на такую просьбу ответил бы резким отказом. Не нужно давать названия тому, что произошло в ванной, чтобы знать, что это ненормально, неправильно.
— Хорошо, — отвечает Мэн Яо, осторожно сжимая чужую ледяную ладонь. — Но будь осторожен.
Мо Сюаньюй питает к брату какую-то нездоровую благодарность. Спасибо, что позволяешь мне и дальше заниматься саморазрушением?
Плачет Сюаньюй позже, как только смотрит в эти невыносимые глаза Вэй Ина. Он скрючивается в руках друга, всхлипывая, а мысли о том, что мальчики так себя не ведут, отталкивает подальше. Вэй Ин — другой, он выше всего этого. Он укачивает Сюаньюя на руках, гладит по спине, что-то нашептывает.
— Скоро станет легче, скоро…
И правда. Тоска и ощущение невосполнимой утраты оседают внутри. Становятся мерзким шрамом, который пульсирует от фантомной боли. Но даже ее легко не замечать, когда в руке оказывается лезвие.
К Мо Сюаньюю возвращается жизнь. Он будто вдруг просыпается от долгого сна, когда японский клен у дома ярко алеет. Мать любила на него смотреть, и он специально нарисовал рисунок ей. Сюаньюй рисует снова, но линии эти пусты, в них больше нет жизни. Не хватает цвета, глубины.
После школы он по привычке приходит в ее комнаты, где делает уроки. Запах пудры и духов почти выветрился, но Сюаньюй достал их из косметички, запомнил марку, а затем осторожно нанес на себя, подражая изящным маминым движениям. Пудра незаметна на его лице, оно лишь становится бледнее и будто благороднее, а запах всегда с ним. Ее алую помаду он долго вертит в руке, прежде чем решается провести по губам. Этот цвет ему нравится — такой же, как царапины на его запястьях, такой же, как лужи крови в ванной в тот день, когда его нашел Мэн Яо. Мо Сюаньюй посильнее натягивает рукава толстовки, резким движением размазывает помаду по лицу, а затем его взгляд падает на карандаш для глаз.
Это становится своего рода игрой, в которую ему удается втянуть и Вэй Ина с Не Хуйасаном. Вэй Ин обожает ярко-красный и блестки, Хуайсан обожает дурачиться. Лицо Цзян Чэна застывает и смешно вытягивается, когда они вваливаются к нему в комнату, одетые в девичью одежду и ярко накрашенные.
— Ебанные трансвеститы! — орет он. — Смойте это немедленно!
Сзади смеется Цзян Яньли — чудесная, прекрасная старшая сестра Вэй Ина и Цзян Чэна. Самая лучшая девушка на свете! Сюаньюй обожает ее почти так же сильно как Вэй Ин, они готовы часами воспевать оды ее готовке и доброй нежной улыбке. И, конечно, они вдвоем (иногда — втроем, если Цзян Чэн поблизости) готовы отходить павлина Цзысюаня, отстаивая честь и достоинство Яньли.
С ними Мо Сюаньюй узнает, что такое семья. С ними в груди расцветает тепло, которое не тает даже в мрачном поместье семьи Цзинь.
7
У Мо Сюаньюя есть две тайны: ему больше всего на свете нравится краситься. И, вероятно, он влюблен в своего старшего брата. Две постыдные мерзкие тайны копошатся внутри него. И за мучительными семейными ужинами Мо Сюаньюй часто думает о том, как он мог бы о них поведать всему миру. Он бы ворвался в эту душную комнатку, разряженный в блестящее красивое женское ципао, с вызывающим макияжем на лице и стрелками до висков. А еще обязательно туфли с каблуками, чтобы казаться выше (к сожалению, ростом Сюаньюй похвастаться не мог). Они бы все застыли, подавившись своим снобизмом и каким-нибудь очередным деликатесом. А потом Мо Сюаньюй кокетливо стрельнул бы глазами в направлении Мэн Яо, соблазнительно подошел бы, покачивая бедрами, как красотки в фильмах, а затем оседлал бы колени брата…
— Прошу прощения, — выпалил он, выскакивая из-за стола под неодобрительными взглядами. Проклятые фантазии и гормоны обещали добить его раньше, чем предстоящие экзамены. Мо Сюаньюй бросился в туалет, не забыв закрыть дверь, а затем сполз по стене.
В голове вновь возник образ Мэн Яо. Эти золотистые глаза взглянули бы, наконец, открыто и страстно. Сюаньюй склонился бы над лицом брата, кокетливо поцеловал бы в кончик носа, оставляя красные разводы помады. А затем его рука опустилась бы ниже.
Мэн Яо мог бы разложить Мо Сюаньюя прямо на столе. Под шокированными взглядами отца и госпожи Цзинь они бы слились в страстном поцелуе, и Сюаньюй стонал бы так громко и бесстыже, что лица всех вокруг мгновенно заалели. Он вцепился зубами в рукав толстовки, заглушая стон.
Закончив, Мо Сюаньюй уставился в зеркало. Юноша напротив был очень красив. Особенно сейчас — расслабленный, с нежным румянцем на щеках и рассеянным взглядом. Он склонился над раковиной, умывая лицо и руки.
«Я только что подрочил на своего брата в ванной во время семейного ужина», — с неожиданным весельем подумал Мо Сюаньюй. Он растянул губы в улыбке — и отражение повторило за ним.
Никакого стыда Сюаньюй не ощутил — и это его полностью устроило.
Дружба с Вэй Ином и Не Хуайсаном приносила свои плоды. Свободное время они обычно тратили на то, чтобы почитать какую-нибудь веб-новеллу, и обязательно про геев, что никого из этой троицы не смущало. То, что Вэй Ин не мог отлипнуть от красавца Лань Чжаня лично Мо Сюаньюю о многом говорило, а Хуайсан был еще проницательнее. Как и Цзян Яньли. И как-то вышло, что только один несчастный Цзян Чэн недоумевал, почему брат тратит столько времени на эту ледышку, да еще и ведет себя так, будто… флиртует. Сюаньюю казалось, что даже ему с Вэй Ином и их гейскими наклонностями определенно перепадет с большей вероятностью, чем не шибко догадливому Цзян Чэну, который от девиц шугался так, будто видел в них свой оживший кошмар.
В тот день после школы они сидели в комнате Вэй Ина, расписывая веера — Хуайсан страсть, как это обожал, и им пришлось выполнять проигранное желание. Цзян Чэн психовал рядом, в итоге исписав свой веер неприличными словами и нарисовав неприличные картинки.
— Чэн-гэ, ты все испортил, — проныл Хуайсан с тоской разглядывая гениальные художества друга. — Надо показать это твоей цзецзе, чтобы она оценила.
— Не смей! — тут же взвился Цзян Чэн, попытавшись отобрать веер. Завязалась потасовка.
Пока Хуайсан отчаянно сражался, Вэй Ин озорно подмигнув, вытащил из-под кровати заветный ящик, где они обычно хранили косметику и огромную коллекцию всевозможных блесток, которые Вэй Ин обожал тоннами наносить на лицо.
Мо Сюаньюй улыбнулся.
— Вы снова свою пидарастию разводите? — простонал Цзян Чэн. Со временем он как-то перестал столь бурно реагировать и смирился со странными увлечениями друзей. Даже с любопытством наблюдал за тем, как ловко Сюаньюй управлялся с кистями, превращая Не Хуайсана и Вэй Ина в красавиц из дорам. Порой они так выбегали из дома, прогуливаясь по улицам, пока Цзян Чэн, сгорая от стыда, следовал за ними, чтобы в случае чего избить всякого, кто попытается пристать к его «сестричкам».
— В семье не без Вэй Ина, — только и вздыхал он. Хорошо, что ему не приходило в голову, кто был истинным виновником.
В тот день они снова баловались с косметикой, пока Вэй Ин внезапно не вспомнил, что у него в запасе осталось вино, которое он стащил из дядиных запасов. Цзян Чэн был отправлен на кухню за арахисом и бокалами, пока они совместными усилиями вытащили пробку.
Вино оказалось хорошим и крепким. Мо Сюаньюй плохо помнил, чем они занимались в тот вечер, но зато хорошо запомнил, что было после.
Обычно он всегда придерживался строгого правила не позволять себе разгуливать с макияжем на лице, когда возвращался домой. Но тогда Сюаньюй был навеселе, слишком расслабился и утратил бдительность. К тому же, макияж был последним, о чем он думал. Его сильно мутило после вина, а каждый шаг давался с трудом. Оставалось надеяться, что все уже спят и никто не поджидает возвращения блудного сына.
В тот год Мэн Яо был в выпускном классе и готовился поступить в Пекинский университет со своими великолепными баллами и горой рекомендаций. Они почти не виделись: брат либо готовился, либо проводил время со своими друзьями. На подходе к дому Мо Сюаньюй услышал громкую музыку, и внезапно вспомнил, что все взрослые уехали на похороны какого-то родственника в Цзиньхуа. И это означало лишь одно: тупой Цзысюнь уломал Цзысюаня устроить свою сомнительную вечеринку для крутых ребят, куда, конечно же, не стали бы приглашать какого-то вроде него и Вэй Ина. Зато, ко всеобщей неожиданности, пригласили Яньли, но она мудро отвергла это приглашение.
— Пиздец, — выдавил Мо Сюаньюй. Он вошел в сад, стараясь держаться в тени. Его шатало из стороны в сторону, но Сюаньюй не собирался так позорно сдаться, не тут, по крайней мере. Он остановился передохнуть, когда заметил на лавке два едва освещенных силуэта, и один из них совершенно точно был Мэн Яо. Не удержавшись, Мо Сюаньюй сменил направление, чтобы увидеть брата и поинтересоваться, планирует ли он намекнуть всем этим гостям выметаться подальше своим мягким и нежным голосом.
Когда Сюаньюй разглядел второго человека, то испытал удивление. Сюэ Ян уставился на него в ответ.
— Юй-ди? — позвал брат. — Я думал, ты давно спишь. О, что у тебя на лице?
— Блять, — вырвалось у Сюаньюя, когда он осознал, что забыл смыть свои великолепные стрелки и ярко накрашенные губы.
Сюэ Ян издал полузадушенный смешок, а затем подло посветил телефоном. Мо Сюаньюй покачнулся, морщась от яркого света.
— Ничего себе, — присвистнул Сюэ Ян. — Не знал, что у тебя такая симпатичная младшая сестрица.
Он уже в открытую заржал.
— Ты еще и пьян? — уточнил Мэн Яо.
— Там в доме, я полагаю, еще больше пьяных тел, и что? — пробормотал Мо Сюаньюй. Из-за света он никак не мог разглядеть выражение на лице брата.
— Ян-ди, я проведу брата до его комнат, подожди немного, ладно?
Мерзкое «Ян-ди» стало комом к горле. Вот так вот просто. Сюаньюй никогда раньше не слышал, чтобы брат к кому-то кроме него обращался так. Он застыл, и ему так захотелось позорно разреветься — вероятно, это все проклятое вино. От Мэн Яо приятно пахло одеколоном. Его одежда, как и всегда, была идеально выглажена и хорошо сидела, потому Мо Сюаньюю захотелось мстительно блевануть, чтобы испортить все, чтобы брат хоть на секундочку взбесился. Чтобы закричал, может быть ударил! Но только не эта непроницаемая стена из притворной заботы. Не безразличие, застывшие в глубине золотистых глаз.
Мо Сюаньюй, не стесняясь, повис на руке Мэн Яо, который поддерживал его за пояс. Жар, исходящий от руки, обжигал даже через плотную толстовку.
— Понеси меня на руках, — может быть, наутро ему и будет стыдно, но сейчас чертовски, до неприличия хорошо.
Мэн Яо фыркнул.
— Хочешь, чтобы Цзысюнь оценил это?
— Мне все равно.
Мо Сюаньюй остановился, а затем резко плюхнулся на землю, морщась от боли. Мэн Яо так и застыл, глядя на него. Они дошли до веранды, освещенной множеством маленький фонариков. Их взгляды столкнулись. Сюаньюй кокетливо склонил голову на бок. Брат долго не отводил взгляд, и на секунду Мо Сюаньюю показалось, что во взгляде напротив мелькнуло что-то темное, нехорошее. Но затем Мэн Яо вновь улыбнулся, наклонился и сказал:
— Я могу понести тебя только на спине. Но твое лицо, Сяо Юй… Если его увидят другие…
— Оно так уродливо?
Мэн Яо, казалось, удивился такому вопросу.
— Конечно, нет. Но не все оценят твой макияж. Вставай.
Мо Сюаньюй попытался встать на колени, а затем стремительным движением уткнулся лбом в живот брата. Мэн Яо напряженно застыл.
— Ты меня любишь? — спросил Мо Сюаньюй.
Это то, о чем он думал всегда. То, что не решался спросить, боясь услышать фальшивое и ласковое «Конечно, Юй-ди, как я могу не любить своего брата?»
Мэн Яо молчал, и это молчание разбивало сердце Мо Сюаньюя. Он поднялся, твердо глядя в лицо брата и произнес:
— Я люблю тебя.
8
Отец ни слова не сказал Мэн Яо, когда брат поступил в Пекинский университет с одним из самых высоких баллов. Он молча кивнул, будто даже и не услышал, а затем ушел, оставив сына стоять и провожать его спину в полумраке коридора. Мо Сюаньюй выглядывал из-за угла, и его сердце сжималось от острой боли за брата.
Мэн Яо был его наваждением. Во снах руки брата нежно касались кожи Сюаньюя, губы оставляли свои разрушительные поцелуи. В реальности они едва глядели друг на друга.
Мо Сюаньюй застыл возле двери в комнату Мэн Яо, разглядывая непривычный беспорядок вокруг. Брат собирал вещи, и Сюаньюй не мог поверить, что им вместе остались считанные дни, а потом каждый пойдет своей дорогой. У Мо Сюаньюя — выпускной класс и экзамены, у Мэн Яо — новая жизнь в университете, где он снова станет всеобщим любимчиком.
Но, если честно, то Сюаньюй останется тут со своим мерзким разбитым сердцем и больной страстью к брату, который не способен даже на семейную любовь. И не то чтобы Мо Сюаньюй мог его винить: им обоим в этом семье пришлось хлебнуть горя. Каждый выживал, как мог.
— Ты что-то хотел? — отвлекся Мэн Яо.
— Может быть тебе чем-то помочь?
— Нет, спасибо, я почти закончил.
— Прогуляемся по саду напоследок? — Мо Сюаньюй замер в надежде услышать желанный ответ.
Брат смерил его внимательным взглядом, а затем кивнул в знак согласия.
— Я зайду за тобой после ужина.
Мо Сюньюй сделал глубокий вдох. От волнения его колотило. Он снова сидел в маминой спальне, разглядывая свое лицо в отражении. Затем осторожно нанес алую помаду на губы, подрисовал брови, сделал едва заметную стрелку, вытягивая глаза, из-за чего они стали казаться лисьими. На тональную основу Сюаньюй нанес любимую мамину пудру.
Незнакомец в зеркале казался прекрасным небожителем. У него не было огромных фиолетовых синяков под глазами и утомленного истощенного лица. Только здоровая свежесть и кокетливо приподнятые губы. Он тщательно уложил волосы, откидывая челку назад, а затем достал свою любимую рубашку. Ни на одно свидание Сюаньюй не стал бы собираться с такой тщательностью, как к этой прощальной прогулке.
Мэн Яо снова стоял у своей любимой сливы. Мо Сюаньюй не спеша подошел, нервно сжимая в руках лист. Брат обернулся, и на его лице застыло задумчивое и грустное выражение, будто он не сразу понял, что кто-то подошел. Когда Мэн Яо взглянул на лицо Сюаньюя, лишь слегка приподнял брови и чарующе улыбнулся.
— Не боишься, что тебя увидят с макияжем?
Мо Сюаньюй вернул ему улыбку. Внутри все сладко ныло и трепетало. Он протянул брату рисунок, который тот, скорее всего порвет и выбросит.
— Я давно его нарисовал, но все не решался отдать. Возьми, на память.
— У тебя и правда талант, Юй-ди. Зря ты бросил рисовать. Спасибо, я сохраню его.
Ложь.
Мо Сюаньюй знал, что брат трепетно хранит только рисунки своего Лань Сичэня, который ждет не дождется своего друга в Пекинском университете.
— Ты думал, куда будешь поступать? — спросил Мэн Яо.
Они двинулись в сторону небольшого пруда, где за пышными ветвями ивы можно было уютно сидеть на лавке.
Мо Сюаньюй и его оценки не очень-то стремились оказаться в университете. Конечно, он думал пойти вслед за братом, но это все равно что продлевать свои страдания.
— Было бы славно, если бы ты пошел вслед за мной.
Мо Сюаньюй застыл. Это то, что ему хотелось меньше всего услышать. Они остановились возле пруда, наблюдая за золотистыми упитанными карпами. Ладони Мо Сюаньюя вспотели. В закатном солнце Мэн Яо светился особенной красотой. Он потянулся к брату, крепко прижимаясь, а затем выдохнул:
— Сейчас я сделаю то, из-за чего ты меня возненавидишь.
Мо Сюаньюй застыл, вглядываясь в лицо напротив. Он зажмурился, не желая видеть отвращение на лице брата, а затем ласково коснулся чужих губ. Глаза заслезились, а голова закружилась. Мо Сюаньюй напомнил себе, что все это — уже не сон. Он мерзкий, грязный, отвратительный — и теперь Мэн Яо испачкан этой грязью тоже. Губы Мэн Яо дрогнули, будто он хотел что-то сказать, но Мо Сюаньюй быстро вновь коснулся их поцелуем, а затем осыпал ими все лицо.
Отступил на шаг, развернулся и бросил, не оборачиваясь:
— Надеюсь, ты будешь счастлив, Яо-гэ.
9
В университете Мо Сюаньюй, наконец, позволил себе отрастить волосы — густые и блестящие, напоминавшие ему о том человеке, с которым они не виделись с того прощания в саду. Сюаньюй окунулся в другую жизнь, где мог позволить себе утонуть в объятьях едва знакомых мужчин, в которых все равно отчаянно искал проблеск золотистых глаз.
Продолжал ревниво следить за вэйбо Мэн Яо, но запрещал себе даже думать о том, чтобы написать. Даже с Цзысюанем им приходилось чаще болтать — благослови Будда Цзян Яньли — самую прекрасную девушку на свете, которая, наконец, вылепила из этого павлина нормального человека. Вэй Ин кидал свои ужасные смазанные фото с красавцем Лань Чжанем, и сердце Мо Сюаньюя замирало от легкой зависти и нежной радости за друга. Они звали его приехать к ним, развеяться, но он и так веселился дальше некуда. Его оценки угрожающе поползли вниз, обещая оставить без стипендии.
Отец позвонил неожиданно. Пригласил провести каникулы с семьей, и Мо Сюаньюй хотел плюнуть в трубку, но стоило прозвучать имени Мэн Яо, как он охотно согласился, мысленно костеря себя.
— Какой же ты дурак, — сказал Сюаньюй, горько улыбаясь. — Сам же тянешься к этой бездне.
А бездна ждет. Сверкает золотистыми глазами, чтобы напомнить тебе, как ты облажался.
Поместье семьи Цзинь совсем не менялось, будто навечно застыло в пороке и роскоши. Те же сливы, те же дорогущие пионы и пруд, полный золотистых карпов. Мо Сюаньюй шел, остро жалея о своем необдуманном решении. Он скрутил отросшие волосы в пучок, но это не спасло от презрительного взгляда госпожи Цзинь, читавшей книгу на веранде.
— Что это за вид? — поинтересовалась она.
Сюаньюй посильнее оттянул рукава толстовки, где под бинтами кровоточили свежие царапины. Он пожалел о двух вещах: что отказался нормально накраситься, чтобы претензии этой женщины хоть немного были обоснованы, и что он приехал сюда вообще.
— И вам добрый день, госпожа Цзинь, — натянул Мо Сюаньюй вымученную улыбку. Он ждал, что госпожа Цзинь презрительно фыркнет, крикнет что-нибудь, но она лишь вздохнула. За последние годы женщина сильно сдала. Глаза ее были полны тревоги.
— Будь осторожен с этим зверенышем Мэн Яо, — раздался тихий шепот ему вслед. Мо Сюаньюй замер, но госпожа Цзинь снова вернулась к книге. В шелесте слив ему все еще слышался этот шепот. Он тряхнул головой, заходя в дом.
Мэн Яо спускался по лестнице. Он сиял ярче, чем золотистые узоры на перилах. Мо Сюаньюй замер, и ноги его ослабели. Как человек может быть настолько красив? Как он мог хоть на секунду допускать мысль, что повзрослел и теперь будет легче? Нет, никогда не будет, пока Мэн Яо широко улыбается, словно действительно рад видеть своего младшего брата.
— Юй-ди, — шепчет он, крепко обнимая Мо Сюаньюя, но эти удушающие объятия напоминают удава, схватившего беспомощного зверька. Сюаньюю чудится угроза в глазах брата, чудится насмешка в уголке губ, которые будто вот-вот выплюнут: «Как тебе живется со своей мерзкой страстью по отношению ко мне?»
От ладоней Мэн Яо исходит жар, прожигающий до костей. Мо Сюаньюй задыхается, ощущая себя безумцем: реальность мешается с фантазиями. Он крепко обхватывает брата, утыкаясь лицом в чужое плечо. Разве мог Мо Сюаньюй мечтать об этих объятиях после произошедшего тогда в саду? Мэн Яо все еще пахнет этими мерзкими благовониями, мраком этого дома. Время то замирает, то бежит слишком быстро.
Мир блекнет, когда брат медленно отстраняется. Он тоже отрастил волосы, которые забирает в низкий хвост. От них пахнет чем-то сладковатым.
— Пойдем, отдохнешь. Вот-вот должны приехать Цзысюнь и Цзысюань.
— А Цзысюнь тут зачем? — стонет Мо Сюаньюй.
Мэн Яо понимающе усмехается. Они поднимаются по лестнице, и Сюаньюю приходится контролировать каждый шаг и каждый вдох. Ладонь брата неожиданно оказывается на плече, и Мо Сюаньюй спотыкается.
— Осторожнее. А ты не догадываешься, в чем дело?
— Цзысюань сказал, что вряд ли отец решил внезапно устроить семейные посиделки — он бы охотнее со своими любовницами остался, как и всегда. Я тоже так думаю, но не понимаю, зачем нас собирать. Сомневаюсь, что он неожиданно решил на старости лет стать семейным человеком.
В дальней части поместья, где их комнаты, всегда было темно. Мо Сюаньюй бросил взгляд в окно, где собирались темные тучи. Их с Мэн Яо плечи соприкасались. Брат неожиданно остановился.
— Ты общаешься с Цзысюанем?
Сюаньюй сморщился.
— Общаешься — громко сказано. Когда он звонит мне, над ним обычно угрожающе нависает его девушка Цзян Яньли. И она же вынуждает его быть хорошим вежливым старшим братом, слышал бы ты как он иногда несчастно сопит в трубку.
Мэн Яо рассмеялся. Его тихий смех разнесся по коридору, заставляя кожу Мо Сюаньюя покрыться мурашками.
— Так почему мы здесь?
Слабый свет зловеще падает на лицо Мэн Яо, когда он разворачивается.
— Наследство, Юй-ди. Он собирается писать завещание.
— Но причем тут мы? Уж нам-то он вряд ли что-то оставит. По-моему очевидно, что все получит старший брат.
— Не спеши с выводами, мой милый младший брат.
Мо Сюаньюй моргает. Без улыбки лицо Мэн Яо кажется пугающим и жестоким. Он хватает Сюаньюю за запястье, сжимая. Острая боль от едва заживших царапин приводит Мо Сюаньюя в чувство. Почему брат так часто его касается? Почему не вспоминает, что произошло в саду? Почему не бежит с отвращением?
Бинты пропитываются кровью. Мэн Яо опускает взгляд на чужое запястье, едва скрытое рукавом толстовки. Он осторожно закатывает рукав, рассматривает окровавленные бинты, и Мо Сюаньюй дрожит. Ему стыдно, но при этом что-то горячее разливается внутри.
— Ты все еще продолжаешь заниматься этим, — рука Мэн Яо ловко разматывает бинты. Сюаньюй зажмуривается, отворачиваясь. Его запястья уродливы, покрыты застаревшими шрамами и свежими ранами. Такие же расползаются и на внутренней стороне бедра. Когда люди их замечают, то в глазах сквозит жалость и ненужные вопросы. Поэтому Мо Сюаньюй не дает разглядывать это даже своим любовникам.
Но Мэн Яо… другой. Каждая царапина пропитана мыслями о прошлом, где притаился расплывчатый образ брата.
Он наклоняется ближе. Мо Сюаньюй не верит сам себе, когда Мэн Яо ласково поглаживает запястье, размазывая свежую кровь, а затем оставляет легкий поцелуй, от которого все болит больше, чем от всех ран вместе взятых.
Душно и нечем дышать. Мо Сюаньюй едва держится на ногах. Мэн Яо улыбается, будто уже знает все. Наверное, так и есть.
— Я рад, что ты здесь, Сюаньюй, — говорит он напоследок, а затем разворачивается и уходит, оставляя Сюаньюя сползать по стене.
Отец молчит. За несколько лет, что они не виделись, у него посидели волосы на висках. Но взгляд остался прежним — холодным, жестким, отталкивающим. В его кабинете Мо Сюаньюю невыносимо тошно, и он готов сорваться с кресла, броситься к окну и полететь прямо в пышные кусты роз внизу. Мэн Яо сортирует какие-то документы. Сюаньюй хочет словить его взгляд, пресечься хоть на секундочку, чтобы сделать глоток спасительного воздуха. Гуаншань долго вертит в руках телефон, а затем открывает ящик стола, откуда достает несколько фотографий.
Предчувствие беды охватывает Мо Сюаньюя.
— Хоть ты и родился вне брака, — говорит отец. — Я все же признавал тебя как своего сына. Содержал вместе с твоей матерью, заботился о тебе.
От этих слов Сюаньюй дрожит. Заботился? Знал ли отец, каким адом, полным одиночества, была жизнь Мо Сюаньюя в этом доме?
— Я планировал дать тебе свою фамилию и оставить часть наследства. Я считал, что ты не так уж и безнадежен.
Мэн Яо поднимает взгляд от бумажек и смотрит прямо на Мо Сюаньюя. В невыносимо родном золотистом блеске глаз Сюаньюй прочитывает, что вот-вот что-то случится. Брат выжидает. Отец швыряет фотографии, и его крик долго звенит в ушах:
— И вот чем ты отплатил?! Стал мерзким гомиком, который зажимается в баре с другими мужиками?!
Мо Сюаньюй закрывает глаза. Но даже так он все слышит и видит. Перекошенное от злости лицо Гуаншаня, насмешливый янтарь глаз Мэн Яо и фотографии, где он, пьяный, веселый, счастливый, целуется с незнакомцем в баре. Сюаньюй никогда не задумывался, что даже через пол-Китая семейство Цзинь умудрится добраться до его тайны.
— Таком ничтожеству не место среди нас! Убирайся — и навсегда забудь дорогу в этот дом.
Мэн Яо смотрит. Его глаза улыбаются.
Мо Сюаньюя трясет. Он вваливается в ванную, не сдерживая горьких злых слез. Хватается за лезвие, воет в ладонь и утыкается лбом в холодный кафельный пол. Сюаньюй не дурак, паззл быстро складывается: наследство, фотографии, «я рад тебя видеть, Юй-ди». Он лежит, пытаясь сделать хоть вдох, а затем спрашивает себя: зачем? Чего ради ему постоянно подниматься, ползти куда-то? Чего ради, если в этом мире не для кого жить, не для кого бороться?
Мо Сюаньюй — жалкий, вечное «не» — недостаточно хорош, недостаточно умен, недостаточно интересен, недостаточно кому-то нужен.
Не достоин любви.
Он лежит, отсчитывая секунды. А может хватит? Может наконец осмелиться сделать то, что нужно было сделать давно? Можно попробовать перерезать сонную артерию — много крови, отцу и его работникам придется изрядно попотеть, чтобы все вычистить. А его запястья? Разве все эти переплетения вен под тонкой кожей не нашептывают ему посильнее вдавить лезвие? Чем больнее, грязнее, тем лучше — это будет соответствовать его прогнившей душе.
Мысли о смерти успокаивают Мо Сюаньюяя. Он оборачивается на скрип двери — проклятье, снова забыл закрыть. Мэн Яо глядит на него: сломленного, поверженного, лежащего на холодном полу с распущенными волосами и заплаканным лицом. Брат идет медленно, и каждый его шаг Мо Сюаньюй отсчитывает в голове.
Впервые в жизни ему так страшно. Мэн Яо подбирает лезвие, садится рядом и вздыхает. Его теплая рука — проклятая рука, испачканная в крови Мо Сюаньюя — ласково вплетается в черные волосы.
— Не плачь, Сяо Юй, — говорит он. — Время обрести свободу.
Он вкладывает лезвие в руку Мо Сюаньюя.
Сюаньюй закрывает глаза, отворачиваясь. Свобода — это смерть?
— Ты злишься? — шепчет Мэн Яо.
— Злюсь? — отвечает Мо Сюаньюй. — Как я могу злиться на тебя, Мэн Яо? Мне плевать на отца, плевать на наследство, на всю семью Цзинь. На всю, кроме тебя. Но ты лишил меня даже этого.
Глаза брата расширяются, будто он удивлен.
Пара движений — и кровь запачкает лицо Мэн Яо. Мо Сюаньюй умрет прямо у брата на руках…
Горечь затапливает Сюаньюя. Он вдруг вспоминает о Вэй Ине — его самом близком друге, который все еще ждет его в гости. О Цзян Яньли и Цзян Чэне. О Не Хуайсане. Даже раздражающий братец Цзысюань. Разве они все не стали бы оплакивать глупого Мо Сюаньюя? Разве они не его настоящая семья?
Мо Сюаньюй поднимается.
— Я всегда любил тебя. Не только как брата. Если бы ты попросил — я бы отдал тебе все. Мне ничего не нужно от нашего отца.
Он оставляет Мэн Яо сидеть в ванной. Забирает неразобранный чемодан, не оглядываясь, покидает ненавистный дом. Взгляд госпожи Цзинь провожает его спину.
10
Цзинь Лин плачет. Мо Сюаньюй тоже. Он укачивает племянника на руках, пока Вэй Ин и Цзян Чэн просиживают дни в больнице. Это маленькое чудо, дитя Цзысюаня и Яньли, рискует остаться сиротой. И Сюаньюй готов отдать собственную жизнь, лишь бы малыш не остался один — без отца и без матери. Мо Сюаньюй слишком хорошо знал это острое чувство собственной неполноценности и одиночества, сводившее его с ума при живом отце. Он никогда не пожелал бы такой судьбы своему племяннику.
За дверью слышны крики. Вэй Ин и Цзян Чэн вернулись, по новой выясняя отношения. Цзинь Лин плачет громче.
Его родители лежат в коме после аварии. И шансов выбраться так мало.
Мо Сюаньюй прячет лицо в ладонях. Его грудь сводит от острой боли, и ему так хочется ухватиться за лезвие, запрятанное в косметичке, чтобы вырезать этот пульсирующий комок. Он ласково гладит ребенка по голове.
Вэй Ин врывается в комнату. Он весь всколоченный, глубоко несчастный и будто больной. Нервно мечется, а затем обессиленно падает рядом, заглядывая в кроватку Цзинь Лина. Вэй Ин протягивает руку, и Мо Сюаньюй вздрагивает, когда друг осторожно вытирает его щеки от слез.
— Звонил Мэн Яо, — выдыхает в тишине Вэй Ин.
В комнате становится нечем дышать, все наполняется ядом.
— Что ему нужно? — беспомощно шепчет Мо Сюаньюй в ответ.
— Опека над Цзинь Лином.
— Нет! — тут же вскакивает Сюаньюй. — Что угодно, но не это, я молю тебя, послушай меня: ни за что не отдавайте им Цзинь Лина.
— На их стороне деньги, — вздыхает Вэй Ин, пряча осунувшееся лицо в ладонях. — Я мог бы попросить Лань Чжаня поговорить с братом, чтоб он отговорил Мэн Яо, но этот Гуаншань ни в какую не согласится. Юй-ди… Я не спрашивал об этом тогда, три года тому назад, но может быть ты расскажешь теперь, что произошло? Почему ты так избегаешь Мэн Яо?
Мо Сюаньюй медленно садится обратно на диван. Если он не расскажет, не поделится, то опасность нависнет над его племянником. Даже если Вэй Ин в отвращении отвернется, главное, что Цзинь Лин будет в безопасности.
И Мо Сюаньюй говорит. Он погружается во тьму, в грозные бурлящие воды, где его поджидают мучительные воспоминания о самом дорогом человеке на свете. Нет чувства невыносимее, чем так глупо любить того, кому даром не сдалась твоя любовь. Нет чувства невыносимее, чем знать, что у Мэн Яо есть тот, на чьи слова «я люблю тебя», он не ответит губительным молчанием. Нет чувства невыносимее, чем понимать, что сколько бы зла ни совершил старший брат, гнилое сердце Мо Сюаньюя будет биться только для него.
Вэй Ин гладит Сюаньюя по спине, а глаза горят сочувствием. Человек, который растрачивает себя на других — вот какой он, этот Вэй Ин. И уж кому, как ни ему, знать, как иногда тошно бывает отдавать всю свою любовь, оставляя себя ни с чем. А любовь Мо Сюаньюя — убогая, больная, ненормальная.
— Он мог подстроить аварию? — шепчет Вэй Ин.
Мо Сюаньюй не слеп. Он знает, что Мэн Яо — лисица, меняющая свою шкуру всякий раз. Для каждого человека она своя. Есть ли в жизни брата хоть кто-то, с кем он остается собой? Мо Сюаньюй знает о чувстве обиды и глубоком одиночестве, взращенном в отвергнутых детях семьи Цзинь. Знает об амбициях и способностях брата.
«Ты злишься?»
— Да, — решительно отвечает Мо Сюаньюй. — И даже если я не прав, не стоит Цзинь Лину расти там, где нет места любви. Ни мой брат, ни Яньли этого не желали бы.
— Спасибо, что доверился.
— Спасибо, что не отверг.
— Не мне судить тебя, Сюаньюй. Ты хороший человек, с которым случалось слишком много плохого.
Вэй Ин уходит за Цзян Чэном. Мо Сюаньюй глядит ему вслед, мысленно повторяя те слова. Они звучат так, будто однажды кто-то сказал их Вэй Ину.
11
И теперь он здесь. Снова задыхается в душной спальне под невыносимым грузом прошлых лет. Если отец вот-вот умрет и отойдет от дел, есть шанс договориться с Мэн Яо насчет Цзинь Лина. Конечно, Вэй Ин надеялся, что Мо Сюаньюй сможет найти доказательства причастности Мэн Яо к аварии, но…
Сюаньюй сжался. Но он так жалок, так слаб. И даже сейчас не может найти в себе силы, чтобы причинить вред Мэн Яо, чтобы отомстить.
«Неужели так сложно взять себя в руки?» — злится Сюаньюй. «Сколько еще ты будешь такой размазней? Сколько еще будешь носиться со своими неуместными грязными чувствами?»
Он вдруг думает: когда-то они боролись с мертвецами, а теперь что? Страшнее тех чудищ, порожденных детской фантазией, стали живые люди. Самые страшные и опасные злодеи с черным сердцем совсем не безобразны как гниющие мертвецы. Их кожа чиста и сияет, их улыбки таят погибель, а глаза сияют светом, обещающим спасение и покой. Вот только за янтарной нежностью поджидает пропасть, оступишься один раз, доверившись — и другого уже не будет.
Мо Сюаньюй забывается тяжелым сном лишь под утро. И даже там Мэн Яо стоит под ветвями сливы, а в руках брат сжимает израненное, выпачканное в чем-то черном, сердце Сюаньюя.
Стол, где раньше сидела семья Цзинь, непривычно пуст. Мэн Яо сидит напротив, расправляясь со своим ужином. Мо Сюаньюю видятся страшные тени, застывшие вокруг. Мясо в тарелке брата вызывает приступ тошноты. В опустевшем доме будто остались лишь они вдвоем, как когда-то мечтал Сюаньюй.
— Отец в последний момент пожелал вписать тебя в свое завещание, — сообщил Мэн Яо, откладывая палочки.
В открытое окно задувал ветер, приносящий с собой ароматы из сада. Но они быстро растворялись под тяжелыми запахами благовоний и гнетущей атмосферы дома. Мо Сюаньюй взглянул на брата: тот не улыбался, смотрел в упор. Маска треснула, дьявол выглянул наружу?
— Мне ничего не нужно, — ответил Сюаньюй. — Я готов отказаться от своей доли.
— Подумай дважды, Сяо Юй. Ты вполне заслужил. Мы оба заслужили. Столько лет… в этом доме, — Мэн Яо медленно поднялся. Он подошел ближе, присаживаясь рядом с Мо Сюаньюем, совсем так, как они когда-то сидели здесь.
— Забери себе все, — шепчет Сюаньюй.
«И меня», — а затем давит эту предательскую мысль.
— Оставь Цзинь Лина под опекой Цзян Чэна. Он тебе не нужен, он не будет помехой…
— Что ты такое говоришь, Сюаньюй? — Мэн Яо вновь возвращается к своему ласковому тону. Наклоняется ближе, перехватывая измотанный и потухший взгляд Сюаньюя. — Цзинь Лин и мой племянник тоже, я не желаю зла ребенку. Однажды все состояние нашей семьи перейдет к нему, он — законный наследник.
— Пожалуйста, — умоляет Сюаньюй. — Хватит. Хоть раз в жизни будь честен со мной, брат. Здесь больше нет зрителей, хватит играть и притворяться. Только я.
Мэн Яо тянет его за локоть. Мо Сюаньюй покорно встает, а затем, ведомый чужой рукой, опускается на желанные колени брата. Ладонь Мэн Яо жжется, как и тогда, прожигает каждую косточку дотла.
В его голове одно за другим вспыхивают имена.
«Вэй Ин!» — и Мэн Яо обжигает горячим дыханием шею. Склоняется, оставляет свои легкие ядовитые поцелуи, от которых больнее, чем от укусов.
«Яньли!» — и рука брата медленно поглаживает спину, небрежно вплетается в растрепанные тяжелые волосы.
«Цзысюань!» — снова поцелуй — смазанный и небрежный — так не целуют тех, кого любят. Так целуют тех, на кого все равно.
«Отец!» — Мо Сюаньюй захлебывается в ненависти к себе.
Человек, которому он отдал бы собственное сердце, продолжает что-то ласково шептать. Почему его желания сбываются всегда такой ценой? Почему в столь отвратительном и развращенном виде? Может быть, потому что он сам такой — грязный жалкий звереныш, впитавший порочную отцовскую натуру?
Тошнота подкатывает к горлу. Мо Сюаньюй тонет.
— Не убивай никого, — молит он, но знает, что все бесполезно.
— Что ты такое говоришь, Юй-ди? — ласково растягивает слова Мэн Яо. — Кого я, по-твоему, убил? Ты так ненавидишь меня, что хочешь верить будто ко всем трагедиям причастен только я?
«Не только ты», — отстранено думает Мо Сюаньюй. «Еще Сюэ Ян. Су Шэ. И остальные твои псы».
Мэн Яо тягуче улыбается, и глаза его горят обжигающим огнем. Сюаньюй замирает. Столько лет он смотрел в эту спокойную водную гладь, где мелькали золотые всполохи. Ему вдруг подумалось, что в отражении этих глаз ты ловишь то, что хочешь увидеть, но никогда — что есть на самом деле.
— Я сделаю, что угодно, если ты пообещаешь не причинять вреда Цзинь Лину.
— Ну что ты это заладил? — досадливо отвечает Мэн Яо. — Я никому не причинял вреда, даже тебе, Сяо Юй. Разве я не помог тебе освободиться от семьи, которая так тяготила тебя?
— Ты вложил в мою руку лезвие, — ответил Сюаньюй, отводя взгляд.
— Я дал тебе выбор.
— Я ненавижу тебя, — Мо Сюаньюй утыкается брату в плечо, пачкая дорогой костюм слезами. — Ты любил меня? Хоть немного?
Мэн Яо молчит.
— Любовь в этом мире — это роскошь.
Он наливает вино в бокал. Мо Сюаньюй принимает его, делает глоток, смачивая пересохшее горло.
— Ты убьешь меня? — спрашивает он. Что-то было в бокале, Сюаньюй знал, и хуже того — выпил. Тьма подступала, размывались краски. Он бросился вперед с отчаяньем раненой птицы, но споткнулся: ноги не держали.
— Юй-Юй, ты такой неуклюжий, — ласково говорит брат. Он крепко хватает Мо Сюаньюя за пояс, тянет на себя, и Сюаньюй удивляется, откуда столько силы в этом с виду хрупком человеке. Его укладывают на диван — бережно и нежно — и Мо Сюаньюй сбивчиво шепчет:
— Я не хочу умирать, не хочу. Я никогда не боролся с тобой, брат, не шел против тебя…
Но я все равно здесь. Все равно умру.
Сюаньюй пытается нащупать телефон, пока Мэн Яо осторожно подбирает опрокинутый стул и разбитый бокал. Все плывет перед глазами, но дрожащие пальцы упорно выписывают Вэй Ину «Спаси».
— Не надо, Сяо Юй.
Телефон пропадает из рук. Тяжесть наваливается на Сюаньюя: то ли это приближение смерти, то ли брат прижимает руками. Зрение покидает его. Мэн Яо осторожно поглаживает щеки, шею, ласково целует лоб, а затем уголок губ.
Мо Сюаньюй пытается бороться, ему так хочется жить.
— Тише, ты не умрешь.
Тьма затягивает его.
Брат целует его долго и желанно, но ничто не откликается внутри: что толку от этих утешительных поцелуев Иуды, если после лишь смерть?
Мо Сюаньюй закрывает глаза.
Пожалуйста, пусть в следующей жизни он никогда не встретит Мэн Яо.