— А вдруг она не придет?

— Придет, Мач, обязательно придет, — уже в который раз терпеливо ответила Марион. — Не вертись, а то опять выдерну тебе волосы.

Мач в одном исподнем сидел на пне, то и дело почесывая ужаленные крапивой ноги и руки, а Марион гребнем осторожно распутывала его всклокоченную шевелюру, выбирала череду и репьи. Рядом на ветвях старой ивы сохла его одежда.

— Ну вот зачем ты полез в этот овраг?

Очередной репей отправился в костер.

— За майником, — Мач шмыгнул носом. — И горлянкой. Чтобы Энни платье украсила. Я забыл, что там болото.

— Горе ты мое, — вздохнула Марион. — Забыть про болото...

Она извлекла последний репей, прошлась гребнем по волосам Мача и чмокнула его в макушку.

— Ну вот, готово. Теперь ты снова парень хоть куда, а не ночной кошмар.

— А вдруг ей не понравится мой подарок?

Это был второй вопрос, который Мач задавал еще чаще, начиная с того вечера, как они вернулись из Ноттингема. Марион поспешно ретировалась, сославшись на то, что ей нужно почистить платье и найти Робина. Мач с несчастным видом поплелся к костру, где Назир помогал Туку разливать в глиняные бутыли отвар от похмелья.

— Обязательно понравится, — сказал Тук.

— Правда?

Мач повеселел, хотя вряд ли надолго.

— А поцеловать позволит?

Назир отложил поварешку, подошел к Мачу и, положив руку ему на плечо, веско произнес:

— Когда юноша, коего Аллах наделил множеством неоспоримых достоинств, от всего сердца преподносит девушке дар в знак своей любви, дар этот будет принят благосклонно. Поцелуй же, несомненно, станет подтверждением ответного чувства. А за поцелуем могут последовать и более приятные действия.

— Да все проще. Даришь и сразу целуешь, пока не опомнилась! — раздался гогот, и из кустов вывалился Уилл, чьи короткие волосы топорщились во все стороны из-за репьев, штаны были в болотной грязи и мокрые по бедра, рубаху украшали бурые пятна. Судя по всему, он побывал там же, где до этого Мач.

— Вот, держи, — Уилл извлек из-за спины букетик белых и голубых цветов и протянул Мачу. — Теперь твоя Энни точно тебя поцелует. А может, и даст.

Назир хмыкнул. Тук погрозил Уиллу бутылью.

— Скарлет! — вернувшаяся Марион всплеснула руками. — И ты? А ну, снимай штаны! Иди сюда!

Она решительно указала пальцем на пень, где до этого сидел Мач, и извлекла из складок юбки гребень. Уилл страдальчески закатил глаза, но подчинился и принялся стаскивать сапоги со штанами. Спорить с Марион, когда она принималась всех строить, было себе дороже.

Назир зачерпнул новую порцию отвара, вылил в подставленную Туком бутыль и от души порадовался, что Уилл опередил его с визитом в овраг.

***

Утро первого дня мая выдалось солнечным, ни единое облачко не пятнало небесную лазурь. В деревнях еще с ночи установили майские шесты, украшенные венками и лентами. В Шервуде, на огромной поляне, в центре которой на небольшом холме возвышался древний необхватный дуб, тоже поставили шест — Назир, Маленький Джон и Уилл по указанию Робина срубили молодой ясень. Сам он к топору не прикоснулся, хотя за нож взялся и очистил ствол от всех веток, кроме нескольких верхних. Марион сплела венок из веток боярышника, ранних фиалок и первоцветов, а Тук с Мачем привязали к нему три дюжины лент.

Столы из положенных на козлы досок были уставлены кувшинами с элем, сидром, молоком, корзинами со сморщенными яблоками, бережно сохраненными с прошлого урожая, мисками с ароматной и густой гороховой похлебкой, на деревянных блюдах лежал козий сыр и засахаренные соты, громоздились горками лепешки. Все угощение, которое можно было собрать, принесли на лесную поляну. Многие сидели в обнимку, пили из одной кружки и ели с одной тарелки. На костре жарился целый олень. Самые рослые мужчины по очереди крутили здоровенный вертел, время от времени проверяя длинным кинжалом готовность мяса.

Церковь обычно смотрела на празднование сквозь пальцы — простецы пляшут и пьют, лишь бы десятину да прочие налоги платили вовремя. О происходящем в Шервуде подозревали, но соваться туда, особенно в такое время, не рискнул бы и самый фанатичный священник. Даже ради того, чтобы покарать грешников, предающихся блуду. На вопрос Назира Тук лишь плечами пожал:

— Господь есть любовь, а значит, ничего плохого в соединении тел быть не может. К тому же, это древняя земля, и древние боги по сей день ходят здесь. Им угодно слияние плоти и радость, которую оно дарит, а людям нужно благословение, чтобы родили поля, скотина давала приплод, женщины зачинали и рожали здоровых детей, а мужчины сохраняли силу в руках и чреслах до старости. И хоть меня учили, что такое идет от дьявола... С некоторых пор я изменил мнение. Не может быть благо злом, как не может быть злом любовь.

Тук проводил взглядом Марион — пояс ее зеленого платья украшал букетик желтых первоцветов, а на груди медовой каплей темнел электрон на плетеном кожаном шнуре. Она смеялась, тянула Робина к шесту, где под аккомпанемент рожков, тамбуринов и жига¹ танцевали парни и девушки, увешанные гирляндами из цветов и листьев. Он был в венке из душистых трав и белого майника, перевитых лентами, зеленая рубаха на груди распахнута. Глаза блестели, но по-человечески, просто от выпитого эля и веселья. Рано утром все мужчины старше четырнадцати состязались в беге и кулачном бою, а после победители вышли на охоту — первый, вернувшийся с добычей, становился Майским Королем. Назир не удивился, когда Робин принес на плечах оленя и бросил его к ногам Марион, которую избрал своей Королевой.

Среди танцующих был и Мач — красный от смущения, как вареный рак, он обнимал тоненькую девушку в белом платье с зеленым пояском. Та заливисто хохотала и поправляла сползающий ему на нос венок. На шее у нее красовались голубые бусы, и она то и дело гладила их, сияя счастливой улыбкой. Вокруг шеста с визгом и радостными воплями носились дети.

— Воистину, друг мой, любовь не может быть злом, — Назир тоже улыбнулся, обнял Тука за плечи. — Пойдем, ты будешь пить эль, я сидр, и, быть может, на нашу долю тоже перепадет любви красавиц.

— Уж на твою точно перепадет, греховодник, девки на тебе и без Бельтайна виснут, что груши, — хохотнул Тук. — И скоро Хэрн появится, будем еще костры разжигать.

Мужчины складывали дрова по периметру поляны, поливали их маслом, чтобы быстрее занялось. Маленький Джон таскал огромные поленья, красуясь перед женщинами, ахавшими при виде того, с какой легкостью он поднимает их на плечо. Первый костер горел с рассвета, а к вечеру их станет девять, как пояснил Назиру Робин.

Одно бревно вкопали в землю, и юноши состязались перед ним в метании ножей и топоров: кто попадет ближе к середине нарисованного углем круга или положит все в ровную линию. К ним вразвалочку подошел Скарлет, небрежно подбросил в руке тяжелый колун, бросил – лезвие вонзилось углом ровно по центру. Следующий топор, поменьше, воткнулся почти вплотную к первому, третий точно так же, но с другой стороны. Парни восторженно завопили, многие смотрели на Уилла с завистью.

— Хвастун! — добродушно пробасил Маленький Джон, сбросив на землю очередное бревно. Утер взмокший лоб. — Пойдем, выпьем, что ли, в глотке пересохло.

— А сам-то, — ухмыльнулся Уилл. — Пойдем. И в брюхе что-то пустовато уже.

Приход Хэрна Назир пропустил. Смотрел очень внимательно, и все же не заметил его появления. Только что никого не было — и вот уже у подножия дуба стоит высокая фигура в звериной шкуре, увенчанная оленьей головой. Он и раньше видел лесного бога, но прежде тот не возникал как из ниоткуда.

Смех и гомон смолкли, утих даже шелест листьев. Трое детей положили перед Хэрном хлеб, сыр и мед, и он простер руки, благословляя собравшихся. Потом подошли две женщины на сносях, просившие о легком разрешении от бремени, за ними приблизилась молодая пара, где жена никак не могла зачать. С каждым благословением Назиру слышался тихий звук, похожий на вздох, как будто сама земля дышала в унисон с творящейся волшбой.

Робин сидел на корне, и плывущий над поляной туман ложился ему на плечи, свивался кольцами у ног. Он обнимал Марион, которая положила голову ему на плечо. Взгляд Хэрна обратился на них, и по губам лесного бога скользнула улыбка, в которой Назиру почудилась печаль.

Вскоре в сгущающихся сумерках заполыхали костры, и Назир прыгал вместе со всеми через огонь, потом его увлекли в хоровод сразу две женщины, уже не юными, но полными зрелой красоты и силы. Рядом оказался Робин, захмелевший от эля и танцев, со смехом сунул ему в руки кружку. Назир, не глядя, сделал большой глоток — это оказался мед, чуть горьковатый, пахнущий шалфеем, тимьяном и еще чем-то незнакомым. Он прокатился по горлу мягким теплом, растекся огнем по жилам, ударил в голову. Назир пошатнулся от неожиданности, и женщины подхватили его под локти.

— Пей! — Робин расхохотался, запрокинув голову. — Сегодня можно! Твой Аллах отвернулся и не смотрит!

Сноп искр взметнулся к темному небу, отразился в его глазах, стремительно зеленеющих до почти нестерпимого сияния. Этот взгляд манил, искушал, обещал все, о чем Назир когда-либо мечтал. Воздух звенел, как тогда, в таверне, полнился дурманящим ароматом цветов, осыпавшихся с волос Робина. Он отступил на шаг, раскинул руки, и трава расплескалась во все стороны густым изумрудным ковром. Сотни крошечных созданий, мерцая золотистыми крыльями, взвились из чашечек цветов, осыпая все вокруг мерцающей пыльцой. Над головой его соткалась рогатая корона, туманный плащ лег на плечи.

— Пей, друг мой, — шепнул Робин. — И будь благословен!

Назир одним долгим глотком осушил кружку до дна, и мир опрокинулся на него медвяной сладостью, гортанными стонами и неистовым танцем сплетенных страстью тел.

***

Любовное безумие отступало медленно, откатывалось мягкой волной, оставляя после себя тяжелую истому, запахи разгоряченной кожи, семени и женских соков. Назир приподнялся на локтях, подождал, пока земля перестанет раскачиваться, будто корабль во время шторма. По бедрам его темным покрывалом рассыпались волосы одной из женщин, с которыми он танцевал, еще две прижимались с боков, переплетясь с ним ногами. Он и не помнил, когда появилась третья, да это было и неважно.

Его нечаянные возлюбленные спали, и Назир осторожно, чтобы не разбудить, выбрался из их объятий. Его одежда валялась неподалеку, и он натянул штаны, решив, что светить голым задом по пути к реке не стоит даже в такую ночь. А еще он хотел найти Робина.

Трава все так же стелилась шелковым ковром, благоухали цветы, каких не растет в подлунном мире. Назир сделал несколько шагов, и к нему из листвы слетело крылатое создание, осыпало пыльцой волосы и со смехом умчалось в темноту. Он оставил мечи рядом с курткой и сапогами, уверенный, что оружие сейчас не понадобится, и, пошатываясь, пересек поляну. Костры почти прогорели, и наутро каждый унесет уголек, чтобы сохранить до следующего года. В корнях дуба, подложив под голову свернутую куртку Робина, спала Марион, ее волосы пламенем разметались по траве, губы припухли от поцелуев. Звездный свет серебрил крепкие груди с темными сосками, и солнечной каплей полыхал на светлой коже электрон. Назир бережно поднял ее на руки и перенес в лагерь, укрыл плащом — сегодня она была Богиней, принимавшей Бога, но завтра снова станет просто Марион, и лучше ей очнуться в привычном месте.

Тропа вилась в зарослях усыпанного белоснежными цветами боярышника, среди которых то и дело возникали поляны, ставшие ложем для тех, кого захватило безумие Ночи Костров. Звенели невидимые колокольчики, навевая сны утомленным любовникам. На одной из полян Назир увидел Мача, спящего в объятиях Энни. Он пошел дальше, разыскивая Робина, но того нигде не было.

Меж буков мелькнула тень, и в луч света шагнула рогатая фигура... Хэрн. Не Робин.

— Где он?

Хэрн качнул головой.

— Король там, где желает быть. Я лишь сосуд, мне не дано знать, что делает вода, когда не наполняет этот сосуд. Ты — Летний рыцарь Короля, он принял твою клятву. Позови, и он услышит.

Назир открыл было рот, но не успел больше ничего спросить — Хэрн исчез, растворился в тенях. Позвать, значит?..

— Робин, — негромко произнес он.

Лес надвинулся на него темной громадой. Затем деревья расступились, и Назир очутился на берегу озера, которое сейчас походило на черное зеркало, где отражались звезды иного мира.

Робин был здесь — в зеленой рубахе и штанах, босой, темная грива спадала до бедер. Рогатая корона исчезла. А напротив него стоял Гай Гизборн, и ветер трепал его светлые волосы, вздымал крыльями синий плащ. Рука лежала на рукояти меча, но Назир знал, что он не нападет.

— Зачем ты звал, Локсли?

— Хотел показать тебе мой лес, — голос Робина звучал сейчас почти привычно. — И ты пришел, Гай.

— Не знаю, как это получилось. Я спал, а проснулся... здесь.

Назир видел, что Гизборн не боится, просто удивлен. И восхищен, как и тогда. Но удивлен больше.

— Потому что я позвал, — Робин рассмеялся, и невидимые колокольчики отозвались на этот смех мелодичным перезвоном. Он протянул Гизборну руку. — Ну, пойдем?

— Нет, Локсли, — тот отступил назад. — Я знаю сказки... истории про таких, как ты. И я не дева.

— А разве это важно?

— Не знаю. Может, и не важно, — Гизборн отступил еще на шаг. — Мне пора возвращаться.

— Хорошо, я отпущу тебя сейчас, — легко согласился Робин. — Но ты вернешься.

— Нет.

— Вернешься.

Глаза Робина полыхнули яркой зеленью. Он махнул рукой, и от озера в темноту протянулась мерцающая тропа.

— Ступай, Гай. Клянусь землей и водой, она приведет тебя в Ноттингем, прямо в твои покои.

Гизборн несколько мгновений смотрел на Робина, и Назир понял, что он колеблется. Но вот рыцарь отвернулся и пошел по тропе, которая исчезала позади него, будто кто-то стирал ее из времени и пространства.

— Ты вернешься сюда на Литу, мой Зимний рыцарь. А пока забудь об этой встрече.

Робин поднял руку и сдул с ладони белые лепестки вслед Гизборну. Потом обернулся.

— Расскажешь мне что-нибудь, Наз? Ночь еще не закончилась, я не хочу оставаться один.

Назир улыбнулся, прижав ладонь к груди.

— Слушаюсь и повинуюсь, господин мой.

Гизборн уже скрылся из виду, но Назир был уверен, что тот вернется — и не только ради того, чтобы опять сойтись с Робином в бою. Но к чему это может привести, он будет думать потом. А сейчас Ночь Костров ложится под ноги бархатным ковром, и где-то снова звучат смех и стоны, и Робин идет рядом и ждет историю.

— Дошло до меня, о мой Король...