Давящий на виски почти ультразвуковой писк приборов, четкий стук пальцев по клавиатуре, клацанье мышки, скрип старого стула, тихий шорох бесформенной футболки, дыхание с еле заметным намеком на насморк, шум кондиционера, что должен был, по сути, заглушать все звуки в небольшой комнате. Должен, но не для Волкова. Он слышит все это, внимательно следит за тем, как работает друг.

Тонкие нервно поджатые губы, подрагивающая нога под столом, слишком резкие движения руки, когда он тянется, отрываясь от работы, через весь стол за пустой чашкой из-под кофе.

Олег подмечает, как рука, соединяющая Разумовского с Сетью, начинает дрожать от долгого контакта с кучей проводов.

Их съемная квартира находится в подвалах старого Питера, а единственный источник света, кроме кучи мониторов и сгоревшей позавчера лампочки, находится под самым потолком. Маленькое окошко, закрашенное плотной черной краской, через которое еле пробивается свет проезжающих мимо машин.

Цок. Стук чашки об столешницу.

– Серый… – Он поднимается, когда замечает сонливость в движениях, и нога уже не отбивает слышимый только Сереже ритм, и заложенность носа усиливается, заставляя того хватать ртом холодный воздух. Олег выключает кондиционер, подходит с пледом, который держал на коленях последние несколько часов. – Тебе нужно отдохнуть, завтра закончишь.

Волков хочет отключить друга от системы, но тот блокирует ее быстрее и откидывается на твердую спинку стула. Заблокировать – заблокировал, а отключать, видимо, и не собирается.

– Мне немного осталось, пару строк всего написать.

Сережа сжимает на столе в кулак онемевшую руку, второй растирая красные от лопнувших капилляров глаза. Он просидел за работой с прошлого утра, не прерываясь на сон. Перед глазами все плывет уже четвертый час, но закончить нужно именно сейчас – завтра будет поздно.

Провода, в хаосе разбросанные по столу, неприятно впиваются в кожу. Подсоединяться к системе напрямую не стоило: это не только не помогло ему в написании программы, но еще и усложнило процесс. Отсоединяться в середине было уже поздно, а сейчас и вовсе не имело смысла. Ему оставалось только разминать затекшую руку, когда та начинала невыносимо ныть и отниматься.

– Завтра тест в пространстве, нужно быстрее закончить и подготовиться.

Волков кивает, укутывая ноги Сергея пледом, на что тот благодарно и чуть вымученно улыбается.

Они знакомы с восьми лет, когда Олега привели в детский дом органы опеки, силой отобрав у пьющих родителей. Исхудавшего, бледного ребёнка с засаленными волосами. С того времени они всегда держались вместе, пока выпуск не развел их в разные стороны: Сережу в университет, а Олега в армию.

Встретились они только через шесть лет: Разумовский, прославившийся на весь СССР своим гением, сумевший перестроить часть Сети под себя и активно развивающийся в этой сфере, и Волков. Сломленный войной, напичканный под завязку нейростимуляторами и обезболивающими, реагирующий на каждый шорох в коридоре, и впадающий в панику от слишком яркого света.

В тот день Сережа сидел с ним рядом на обшарпанном диване вместе со скудной аптечкой, обрабатывая старые раны и шрамы, оставшиеся после трех дней в плену. В этом не было толку, они давно покрылись красно-серой коркой, которую отодрать можно было только железной губкой для посуды, но он старался: набирал теплую воду, прикладывал компрессы, пытался увлажнить кожу, и долго аккуратно отдирал запекшиеся кровь и гной. Плакал, когда чистые бинты вновь окрашивались красным, и молча прижимался лбом к его плечу, стоило Олегу вновь, как в детстве, начать его успокаивать.

Сам Волков войну не помнит. Помнит только вкус таблеток, от которого до сих пор тошнит, запах крови, яркие вспышки, взрывы гранат и постоянный шум в ушах, который не могли заглушить даже крики вокруг. Он не помнит, но его подсознание напоминает о кошмарах прошлого по ночам, когда выключаются все приборы, мониторы и подвал погружается в тишину.

Поначалу было стыдно просыпаться в холодном поту посреди ночи с криком и слезами на глазах, вскакивать на ноги, падать, ослабев, на бетонный пол, вцепляясь пальцами в короткие, только отросшие волосы. Но позже, спустя месяцы, стало легче принимать заботу, дарить ее в ответ, перестать стыдиться слабостей и вновь начать доверять. Не всем людям, конечно, а одному конкретному человеку.

Засыпали они тогда только взявшись за руки: Волков сплетает с бледной рукой Сергея свою, покрытую по локоть кровью...

– Я переживаю. – Олег поворачивает стул к себе, смотрит в ясные голубые глаза, которые даже затуманенные сном не теряют своей глубины. Он был рад в них утонуть.

– Знаю… – Разумовский тянет свободную руку к заросшей щетиной щеке Волкова, мягко проводит по ней кончиками пальцев, задевая кожу короткими ногтями. – Но я не могу оставить все сейчас. Программа, которую я пишу, изменит мир: люди смогут жить вечно в Сети, где нет боли, нет болезней, где моя, твоя и душа каждого человека сможет существовать веками. Олеж... – он наклоняет голову, неловко потянув лежащую на столе руку, морщится от боли, но все равно прижимается лбом ко лбу друга, прикрывая глаза, – я подарю людям бессмертие.

Гениальный ребенок, над увлечением искусством которого издевался чуть ли не каждый в классе, чьи родители без объяснения причины оставили его на крыльце детского дома, которого в подростковом возрасте только ленивый не травил за стиль и за увлечение «нетраннерской чушью», популярной на Западе, и он готов дать людям столь щедрый подарок. Волков закрывает глаза, наступая гневу на горло.

Он не понимает, откуда столько добра к миру, от которого тот получал лишь непринятие и боль. Не понимает, но никогда не скажет об этом вслух, потому что любит. Любит радостный блеск в глазах, когда спасенная от хулиганья с камнями собака ластится к Сереже и лижет его щеки, виляя грязным хвостом. Любит, когда видит надежду на заплаканном лице - ему впервые протянули руку чтобы помочь, а не ударить. Любит тень улыбки, когда они оба вспоминают детский дом и редкие дни под обжигающим солнцем. Любит тонкие пальцы, крепкие объятья, в которых Волков готов свернуться клубком, словно не он был больше Серёжи. Любит… Просто любит.

Олег слабо улыбается, скрывая боль за друга, ерошит рыжие волосы, берет пустую кружку и уходит на кухню, прикрывая за собой дверь.

Не может смотреть на Сережу, вновь уткнувшегося в мониторы, у которого завтра руки будет ломить от работы, а ноги онемеют настолько, что он с кровати еще часа два подняться не сможет. Поэтому уходит, включает чайник и ждёт. Нужно приготовить ещё кофе.

Все обрывается слишком быстро, Волков даже не успевает достать пистолет из кобуры и снять предохранитель, как Серёжу сдёргивают с места и выволакивают из подвала в зиму в одних лишь в тонкой футболке и пижамных штанах.

А всё что остаётся Олегу, это в бессильной ярости кидаться вещами. В бешенстве он ломает шаткий стул и разбивает кружкой один из мониторов на столе.

Дал слабину! Уснул раньше! Уснул не убедившись, что они в безопасности! Что Он в безопасности. Уснул крепким сном без сновидений, как не спал уже давно. Даже крепкий растворимый кофе не помог оставаться в сознании еще пару часов.

Олег ведь чувствовал. Знал, что придут. Рано или поздно ворвутся в их относительно спокойную отлаженную жизнь. И он бы предпочел поздно. Позже, чем сейчас. Никогда...

Сейчас он готов идти, искать, из-под земли доставать причастных к похищению, и закапывать их обратно. Готов замарать руки в крови не только по локоть. Готов защитить, отбить, вернуть Сережу ценой собственной жизни. Той, которую всеми силами вырывал из костлявых рук каждый день на войне, разменивая на чужие.

Найти похитителей оказалось не сложно, когда ты, движимый одной лишь целью, часами ходишь от одного информатора к другому, узнавая все больше подробностей: сколько, где, какое оружие. Возможно, находишь и причину в горе́ информации, которая уже через пару минут забывается в ворохе сумбурных и нервных мыслей.

Найти наемников вообще не составляет трудностей. В Санкт-Петербурге куда ни плюнь – попадешь в наемника.

Заброшенные гаражи на окраине города в окружении сгоревших полуразрушенных деревянных домов. Контрастная оградительная лента по периметру развевается на пронизывающем холодном ветру. Под запорошенной мелким грязным снегом землей, несколькими метрами ниже скрываются подвалы. Целая система.

Где-то там прятали Сережу.

Пара человек на контрольных точках, хорошее, даже слишком хорошее оружие и защищенная тремя слоями черного льда сеть.

– Если проникать на базу, то только напролом.

Такой расклад устраивает всех. Зачем мерзнуть на морозе в попытках по-тихому проникнуть внутрь, когда можно было за пару минут расчистить себе путь вниз. Возможно, даже без потерь с их стороны.

Вновь выстрелы, когда снайперы один за одним снимают охрану. Вновь взрывы, когда они спускаются в подвалы. Вновь яркий свет, в этот раз не так бьющий в глаза сквозь темные очки шлема. Вновь кровь, от которой после не оттереть руки.

Проходит час, может больше, может, меньше. Никто не засекал. Волков стоит над последним охранником в подвалах, перезаряжая пистолет. Последняя закрытая дверь. Последняя преграда между ним и всей его жизнью.

Дверь не поддается ни на попытку кодового взлома, ни на попытки открыть силой.

Как кстати находится взрывчатка.

Оставляя наемников позади, Олег входит, сразу видит рыжую макушку за спинкой массивного кресла, затем взгляд цепляется за провода, лежавшие везде: они вились змеями по полу, переползали на стены, оплетали тугими кольцами ноги, руки и тело Сережи. У того на лице очки, которые Волков не раз видел дома, но никогда не решался воспользоваться ими. Особенно после того, как увидел людей, подсевших на эту дрянь похлеще наркотиков. А новости про застрявших в виртуальной игре кучи подростков убили интерес на корню.

Перед мониторами стоит седой, с залысиной ровно посередине, китаец. Тянет руки вверх, что-то бубня на своем. Звучит жалостливо, видимо, просит не стрелять. Олег включает встроенную в шлем функцию перевода, не отводя пистолет от старика.

На мониторах каждую секунду что-то менялось: то цифры, то диаграммы.

Крик. Выстрел.

Китаец падает на одно колено, сжимая второе руками. Волков делает пару шагов вперед, подходя почти вплотную.

– Что ты с ним сделал?! – он держит пистолет у лба пленника, нервно оглядывается на кресло. – Отвечай!

– Он заканчивает проект всей его жизни… Мы помогаем ему в этом… – переводчик работает, без эмоций дублируя надрывающийся от страха и боли хриплый голос старого китайца.

Волков стреляет без раздумий.

Тело падает ему под ноги, но он отворачивается и подходит к креслу.

Аккуратно подсовывает ладонь под затылок, приподнимает голову Сережи, отсоединяет провода из отверстия за ухом, выдергивает все остальные. Гладит холодные прядки пальцами, легонько ведет по щеке и зовёт:

– Сереж...

Ответа нет.

Сережа лежит без сознания, не дышит, голова тяжёлым грузом откидывается назад, когда Олег, шарахнув кулаком по спинке кресла, прижимается ухом к его груди. Слушает, но не слышит. Не слышит абсолютно ничего. Сердце не бьется...

Волков замирает в полной тишине, в красном свете аварийного освещения, в котором совершенно не заметна кровь, расползающаяся по полу, по одежде, повсюду.

А после кричит. Громко, протяжно, воет от нестерпимой душевной муки. Не в силах стоять на трясущихся ногах, он сползает на пол, держа в руках неподвижное тело, и качается из стороны в сторону, надрывно всхлипывая и повторяя его имя.