Как наркотик

Когда Бен сказал, что песня сирены — как наркотик, Мэдди не поверила. Её мать была наркоманкой, и Бен был совсем не похож на неё. Пока не начал сходить с ума. И не стал совсем, как она. А когда Бен чуть не погиб из-за этой песни, Мэдди поняла, насколько опасным был этот наркотик. И держалась подальше.

Песнь сирены была наркотиком. И Мэдди пришлось на своей шкуре ощутить все прелести нахождения «под кайфом». Когда развязываются руки (и язык). Когда вдруг спадают все ограничения, и ты можешь делать всё, что хочешь. Говорить всё, что у тебя на уме. Её пугало, что выскакивали галлюцинации в виде Рин. Её пугало, что песня Рин была повсюду с ней, куда бы она ни шла. Но эта песня… делала её свободной.

Когда им с Беном удалось излечиться, Мэдди была рада. Она привыкла контролировать свои действия и слова. Всё в её жизни снова было под контролем. Пока не началась ломка. Она хотела бы воспроизвести в своей голове те звуки — потусторонние, ужасающие и невероятно притягательные. Звуки, которые не под силу воспроизвести никому (и ничему) на планете. Кроме русалок. Но не могла. Словно мозг забыл их. Выкинул из памяти.

Пока Рин была рядом, Мэдди держалась. Она ловила в голосе Рин отзвуки той самой мелодии. Она прикасалась к Рин. Целовала её. Они занимались любовью с Рин и Беном. Мэдди заверяла себя (и их), что в порядке. Она держалась. Пока Рин была рядом.

А потом Рин ушла в море. Надолго. И началась настоящая ломка. Пожалуй, впервые в своей жизни, Мэдди могла понять свою мать. Рин была наркотиком. Её песня была наркотиком. Жизненно необходимым. И Мэдди не понимала, как Бен справляется с этим.

Мэдди скучала по Рин. Едва она закрывала глаза, перед ней вспыхивали первые встречи с Рин. Их русалочка первое время была пугающей. Отстраненной. Жестокой. Рин была хищницей. Это пугало Мэдди. И притягивало тоже. То, как Рин изучала человеческий мир своими огромными (кукольными, но пугающими) глазами. Она всегда смотрела прямо, не отводя взгляда. И Мэдди самой приходилось его отводить.

Мэдди скучала по Рин. Но Бен, кажется, был в порядке? А ведь казалось, что он привязан к Рин ещё больше, чем она сама.

Всё встало на свои места, когда он рассказал про запись. Он не удалил её. А ведь ту запись делала Мэдди. Рин пела эту песню для Мэдди. Для Мэдди, которая сидела напротив нее в наушниках и не могла оторвать зачарованного взгляда от Рин. Она не слышала звуков, мелодии. Но она ч у в с т в о в а л а эту песню. Чувствовала зов, манящий и будоражащий. И тогда она — не отрывая взгляда — накрыла руку Рин своей, и та сжала ее в ответ.

— Я хочу её услышать. Я готова её услышать, — твёрдо и безапелляционно заявила Мэдди. Тогда как внутри всё переворачивалось, билось штормовыми волнами о собственные устои, гласящие, что она не попробует наркотики. Не попробует вновь.

«Это не наркотики», — убеждала себя Мэдди, глядя как Бен достает ноутбук.

«Как звук может быть наркотиком?»

При первых же звуках Мэдди пропала. Её обволакивал плотный кокон из звуков, которые вряд ли способно воспроизводить человеческое горло. Это даже не было песней. Это была подводная мелодия, прямиком с морского дна преисподней, где всегда царит умиротворенная (и гнетущая) тишина — какие бы штормы не бушевали наверху, это их не касалось.

Мэдди закрывала глаза и чувствовала, как Бен сжимает её ладонь. Но песнь сирены увлекла её совершенно в другой мир — в тот, где Рин резко и больно оттягивает её волосы назад и, в то же время, изучающе и осторожно проводит своими пальчиками по татуировке пера на груди Мэдди. Дыхание прерывается. Пульс учащается. Рин замечает это своим чутким взором и убирает (к сожалению Мэдди) руку.

Песнь сирены увлекает её в пучины памяти, где Рин прямолинейна и наивна. Где она спокойно говорит «Мэдди — это любовь», даже не подозревая, что эти слова переворачивают всю жизнь Мэдди вверх тормашками. И пока она пытается очухаться, малышка Рин настойчиво накрывает её губы поцелуем.

Звуки увлекают её в воспоминания, где они впервые занимаются любовью втроём. Где Мэдди и Бен показывают Рин, что значит «заниматься любовью». В ночь, когда Мэдди переполняется чувством любви через край, и уже не может жить без кого-либо из этих двоих рядом.

Мэдди не могла вернуться в мир, где Рин нет рядом. Но запись закончилась, растворив в себе образ русалки. И рядом остался только Бен. Бен, которого она любила — безусловно любила. Но Рин… Это было чем-то сумасшедшим в их жизни.

Нет, это не она любила Рин. Это ОНИ любили Рин. Русалку, которая перевернула всю их жизнь с ног на голову. ИХ РИН, которая залезла со своей песней им в головы и поселилась там навсегда.

«Бен — это любовь. Мэдди — любовь тоже».