Воздух наполнился стуком топоров и тяжелыми вздохами. Теперь все, кто только могли, валили оставшиеся на берегу деревья. Через пару дней склон остался совершенно лысым — вся доступная древесина должна будет использована для изготовления оружия.

   Но и те, кто физически не мог валить лес, тоже способствовали процессу. Матери с детьми, старики и калеки — все вносили свою лепту, изготавливая длинные, крепкие веревочки, которые после пойдут на тетиву.

   Мне же оставалось лишь руководить. Руководить и думать, как убедить людей сражаться с чудовищем. Как убедить их в том, что с таким оружием мы можем победить монстра.

   — Не понимаю, — вздохнул старик Кнуд в свои пышные усы, отчего они задрожали. — Зачем это? Ведь гораздо проще сделать добротный лук, чем тратить время на эту... Штуку.

   — Тебе и не нужно ничего понимать, — устало ответила я ему вот уже в который раз. — Просто доверься мне.

   — Майя, тебе и так люди доверились, — заворчал он. — И им нужны доказательства. Доказательства того, что эта твоя штука работает, и что это не происки Уна.

   — Кну-у-уд... — устало простонала я и уронила голову на верстак, который представлял из себя, по сути, просто достаточно широкий пень. — Я же уже говорила тебе. Из лука тяжело стрелять, не у каждого найдется на это сила. Да даже я устаю после двух выстрелов, а я ведь практикуюсь каждый день!

   — И что? Наши мужчины достаточно сильные, чтобы натянуть тетиву.

   — Но мужчин нам не хватит! — воскликнула я. — Я делаю это потому, что мне нужен буквально каждый! Всего на один выстрел, большего и не понадобится!

   — И чтобы женщины могли стрелять...

   — Мы должны сделать арбалеты. Для стрельбы из них не нужна огромная сила, нужно только прицелиться и... — я сделала жест руками, изображая как держу арбалет и стреляю из него. — Понимаешь?

   — Не нравится мне все это... — вздохнул Кнуд.

   Я снова измученно простонала и уронила голову на пенек. От всех этих мыслей в висках ужасно ныло, а из-за диеты, состоящей только из полбы и морской рыбы я была безумно сонная и с явно пониженной мотивацией.

   Если я не могу убедить даже Кнуда, то как я заставлю людей доверить мне свои жизни? Тут и ежу понятно, что вся операция обещала быть крайне рискованной. Скорее всего, кто-то даже погибнет, пока мы будем пытаться выцелить у твари слабое место.

   Целыми днями я размышляла над этой проблемой, а когда не была занята этим — контролировала производство первого прототипа арбалета.

   Практически сразу было решено сделать его максимально примитивным и отказаться от большей части конструкционных особенностей. Так, например, под нож пошел спусковой крючок — вытачивание креплений и сверление отверстия под него отнимало слишком много времени. Вместо этого принцип работы был чуть более примитивным — тетива закреплялась в небольшом желобе, прямо на конце ложе для болта. Суть заключалась в том, чтобы, уперев приклад в плечо, прицелиться, а затем легонько приподнять тетиву указательным пальцем, после чего она запускала заранее подготовленный в ложе снаряд. В теории это должно было сработать. В теории.

   На практике же, когда был готов первый прототип арбалета, выяснилось, что при достаточно приятной силе (деревянный болт с заточенным наконечником вполне себе застревал в деревянной мишени, пробивая ее на три-четыре сантилага), точность, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Да куда там! Не было никакой точности — я попала в мишень с третьей попытки, а ведь расстояние было всего лагов двадцать!

   Первая мысль, которая возникла у меня после неудачных экспериментов, была связана с тем, что плотники, изготовившие арбалет, банально не могли проверить точность и аккуратность своей работы. Здесь в кои-то веке пригодилась система мер, которую мы изобрели с Хьялдуром. Иными словами, я потратила еще вечер на то, чтобы изготовить пару десятков линеек с сантилаговым ходом и погрешностью в максимум два миллилага. Чисто технически, этого должно было быть достаточно для того, чтобы сделать производство более точным.

   Арбалет "Марк-2" был изготовлен в течение дня после того, как я объяснила мастерам принцип работы линейки. Что удивительно, все они дружно согласились с тем, что это была довольно удобная штука, так как до этого они, к примеру, вычисляли нужную толщину досок при помощи разрезания березового листа на равные части. Иными словами, мое изобретение было воспринято более чем положительно.

   Собственно, благодаря линейке был найден недостаток первой модели арбалетов — разная длина плеч лука. Оно и понятно — с обыкновенным луком все было немного проще, к нему можно было пристреляться, да и не у всех образцов луков были одинаковые плечи, но арбалет требовал гораздо большей точности производства.

   Когда наконец была готова вторая модель, я лично проверяла качество исполнения, и была приятно им удивлена — разница в длине составляла менее одного сантилага, а толщина была и вовсе одинаковой, с учетом погрешности измерений.

   Когда настало время теста, Снорри натянул для меня тугую тетиву, я аккуратно разместила короткий, толстый болт с обожженным кончиком на ложе и прицелилась. Выдохнув, я наконец коснулась тетивы пальцем, она звонко тренькнула, и стрела устремилась в мишень, звонко пробивая кору и древесину.

   В целом, тесты этой модели показали, что точность стабильно держалась на уровне шестидесяти процентов. Тут, разумеется, можно сделать скидку на то, что как раз я-то умела стрелять, поэтому скажем, что точность арбалета при отсутствии нормальной подготовки составит около сорока процентов, что, надо сказать, тоже довольно неплохо.

   Сложнее было высчитать мощность орудия, поскольку у меня не было возможности замерить скорость полета снаряда и его общую кинетическую энергию — я и в школе с нормальным оборудованием-то не могла, а тут каменный век! Впрочем, можно было с уверенностью сказать, что простейшие деревянные болты без оперения пробивали дерево на три сантилага с расстояния в двадцать лагов. Разумеется, вероятнее всего расстояние уже при реальных боевых действиях будет куда больше, но я, в целом, согласна на точность в пятнадцать процентов и пробивную силу в "два сантилага внутрь сосны".

   После моего одобрения плотники стали делать арбалеты, принимая "Марк-2" за золотой стандарт. Я не стала говорить им о том, что до золота тут как до луны, в частности, из-за того, что они вряд ли могли себе представить расстояние до спутника, да и просто огорчать работяг не хотелось — все и без этого были на взводе, а лагерь теперь регулярно патрулировали мужики с длинными копьями. Как будто они могли ими что-то решить, в самом деле.

   Вечера я проводила в расчетах, пытаясь хотя бы примерно понять, какими ресурсами мы располагаем в данный момент. Картина вырисовывалась, надо сказать, довольно паршивенькая — древесины у нас хватит примерно на пятьдесят арбалетов за вычетом неизбежного процента брака. И тут стоит отметить, что это число — абсолютный максимум, при котором мы отказываемся от запасания дров на зиму. В этом вопросе оставалось лишь надеяться на то, что после освобождения болот мы сможем пройти в соседние провалы и найти древесину там.

   Как же это все тяжело, черт бы все побрал!

   На звук моего измученного стона в дом-драккар почти бесшумно зашла Кира и стала гладить меня по голове.

   — Ну, ну, все будет хорошо-о-о... — ласково протянула она, а затем вынула из-за пазухи большое красное яблоко. — Вот, угощайся.

   — Откуда?! — глаза у меня, надо полагать, в этот момент натурально загорелись.

   Я впилась зубами в сочное, сладкое яблоко, едва не застонав, но уже не от усталости, а от чистого удовольствия.

   — А я не боюсь по болотам ходить, — улыбнулся рыжий чертенок.

   В иной раз я, наверное, разозлилась бы и отчитала ее за такие риски, однако на этот раз ей, так уж и быть, удалось задобрить меня угощением. К тому же, я ведь действительно нуждаюсь в сладком — без него котелок совсем не варит. Шутка ли, но как-то выдался год, когда все яблони в запретном лесу перестали плодоносить, и от недостатка сахара я буквально не могла нормально разговаривать — слова путались и терялись внутри головы.

   — Что тебя беспокоит, сестричка? — улыбнулась Кира и запрыгнула на скамью драккара, висящую теперь на "потолке".

   Я тяжело вздохнула, потирая пальцами висок, и картинно закатила глаза. Кира захихикала, пристально наблюдая за мной.

   — Нам чего-то не хватает, да?

   — Нам всего не хватает, — кивнула я. — Все дерево уйдет на оружие. На зиму не остается дров. А люди боятся оружия, которое я для них делаю.

   — Почему так?

   — Говорят, что это все проделки Уна, — я пожала плечами. — Что когда любой может сражаться как воин, это нарушает баланс в мире, и что так мы все погибнем в бесконечной войне.

   Кира присвистнула.

   — Да уж. Любят люди всякую ерунду придумывать.

   — А ты так не считаешь? — я взглянула в ее зеленые глазки.

   — Считаю, — ухмыльнулась она, слегка оскалившись. — Но я еще и знаю то, что в войне победит тот, кто умнее. А все знают, что ты умнее всех.

   — Брось, — отмахнулась я. — Умнее всех ты, Кира, а не я. Мне просто все подсказывает... Ну, вроде как дух в голове.

   — М-м, Дмитрий? — спросила она и спрыгнула с потолка.

   — М-гм, — кивнула я. — Это его воспоминание. Арбалет, оружие... Люди его племени делали из сверкающего камня все, что угодно. Они делали из него огромных птиц и летали на них по небу. Делали жезлы, которые могли дышать огнем и убивать с расстояния взгляда. Они даже...

   Я вдруг осеклась, понимая, что слишком много рассказываю о том, оставленном позади мире. Но, взглянув на лицо Киры, я увидела лишь чистый восторг — она буквально пожирала меня взглядом, широко улыбаясь с чуть приоткрытым ртом.

   — А еще?! — воскликнула она.

   — А еще... — вздохнула я. — А еще они могли летать выше самого неба. Могли коснуться луны. Никто из них не голодал, и любой мог поговорить с кем угодно в любой момент, где бы он ни находился...

   Рассказывая ей про свою прошлую жизнь, я вдруг почувствовала странное, опустошающее чувство внутри груди. Словно у меня забрали то, что пообещали с самого рождения, и бросили умирать где-то на задворках вселенной. Черт возьми, да я ведь даже не знаю, где нахожусь! Солнце то же, луна все та же, а вот созвездия другие. Ни одной звезды, которую я могла бы вспомнить, даже большой медведицы я так и не нашла.

   И все то, что я имела тогда... Я не голодала. Вообще странно было даже подумать о голоде — разве что пошутить про "голодную" студенческую жизнь, а затем пойти в ближайший фастфуд. И фастфуды... А была ли я в них на самом деле? Было ли у меня все это на самом деле? Ведь не бывает так, чтобы ты появлялся в другом мире. Никому не дают второго шанса. Может, это и был просто внутриутробный сон. А может, я и сейчас сплю, и все еще не готова появиться на свет где-нибудь в другом мире, где я опять буду смотреть на чужие звезды.

   — Ты скучаешь, да? — тихо спросила Кира, положив руку мне на плечо и присев напротив меня.

   — Не знаю, — честно ответила я. — Я знаю что говорила, что Дмитрий это я, но в прошлой жизни... Но не бывает же так, правда?

   — Откуда нам знать, Майя? — Кира слегка улыбнулась. — Может, в следующей жизни я буду вспоминать тебя и то, чему ты меня научила. Стану старостой. Буду делать абарлеты.

   — Арбалеты, Кир, — невольно усмехнулась я.

   — И их тоже! — весело ответила девочка. — Так что не грусти! Ты там, где ты есть сейчас, и ты та, кто ты есть! А теперь возьми себя в руки и скажи всем недовольным, что это Ун придумал им оружие, чтобы сделать слабых сильными.

   — Да нет, Кир, я... — начала было я, но вдруг задумалась над ее словами.

   А ведь и вправду. Вспоминая механизмы управления общественным настроением из прошлой жизни, заставить людей думать, что Ун не такой уж и плохой, было не так-то сложно.

   Мнение любого общества по любому вопросу можно было изменить в несколько шагов:

   Во-первых, нужно было поставить вопрос ребром, заставить людей обсуждать то, что мне требуется.

   Во-вторых, меняем терминологию. За примером далеко ходить не надо — допустим, меняем "каннибализм" на... Ну, скажем, "хомофагию". Короче говоря, табуируем неудобное слово, у которого заведомо есть неправильный, отрицательный подтекст.

   В третьих, приводим истории о людях, связанных с темой вопроса, и рассказываем всем о том, какие они бедные и несчастные, и как их не принимало общество. А там постепенно подтягиваем известных личностей, у которых, например, находится та же самая привычка жрать людей.

   В четвертых, приводим альтернативное мнение от авторитетного источника. Например, Хьялдур вдруг начинает говорить, что духи нашептали ему о том, как хорошо и правильно есть людей. Вкупе с предыдущими пунктами они действительно начнут думать об этом.

   И, наконец, пятый шаг — делаем из несогласных врагов общества. Все, кто не едят человеческое мясо, теперь якобы угнетают и притесняют хомофагов. О таких людях начинаем негативно отзываться, придумываем термин и для них (обязательно должно быть слово с негативным подтекстом) и вуаля!

   Теперь в обществе считается абсолютно нормальным есть себе подобных, а все, кто высказывают альтернативное мнение, тут же затыкаются. К этому моменту первоначальная идея для некоторых становится сверхценной идеей — конструкцией в голове, которая занимает большую часть их мышления. Такие люди становятся костяком радикальных движений и привносят наибольший вклад в развитие и усиление заложенной идеи.

   — Ты гений, Кира! — воскликнула я и кинулась обнимать подругу.

   Она лишь довольно ухмыльнулась.

   Этим же вечером я решила навестить друида, дабы расспросить его о злом духе, у которого я якобы украла глаза.

   — Заходи, Майя, — Хьялдур дружелюбным жестом пригласил меня внутрь своей палатки. — Чаю? Как раз вода закипает.

   — Нет, спасибо, — вежливо отказалась я. — Хотя... Ладно, давай.

   — Ромашковый? — друид приветливо улыбнулся.

   — Ромашковый, — улыбнулась я в ответ. — Но вообще я к тебе с просьбой. С вопросом, точнее.

   — Вопрос? — было видно, как Хьялдур о чем-то задумался, пристально глядя на меня. — Ну... Дети... В общем, когда мужчина и женщина любят друг друга...

   — Тьфу на тебя, учитель! — прикрикнула я, стараясь не заржать во весь голос. — Не о том я! Другой вопрос!

   — Фух... — облегченно выдохнул он. — Чего стряслось?

   — Расскажи мне про Уна.

   Хьялдур выронил глиняную чашку из рук, расплескав кипяток по шкурам на полу.

   — Чего? — мрачно переспросил он.

   — Про Уна. Моего духа-покровителя.

   — Лучше бы ты спросила, откуда дети берутся... — вздохнул он. — Злой дух. Он лжет, подстрекает, ссорит людей.

   — И все?

   — И все! — Хьялдур повысил голос, грозно нахмурив брови. — И не произноси его имя в моем доме!

   Черт. Не вышло.

   Это добавляет некоторую сложность в мой план.

   Причем я не могла просто взять и списать изобретение арбалета на другого сильного духа — никто в это попросту не поверил бы. Все прекрасно знают, что Майя Бортдоттир поклоняется злому богу Уну, ворону лжи, и даже если бы Хьялдур вдруг объявил, что теперь надо мной покровительствует бог-олень, никто бы в такие сказки не поверил.

   Чай мы пили, разумеется, в тишине.

   Я довольно быстро покинула скромную обитель друида и села на берегу, глядя на море и луну, зависшую невысоко над фьордом. В такие моменты, когда в моем плане обнаруживалась брешь, мне было мерзко от того, что в голову не лезло ничего дельного. И ведь совета спросить не у кого — не нашлось бы в этом месте, а может, и в этом мире такого человека, кто знал бы, что мне делать.

   Я бы сидела так еще долго, если бы вдруг не услышала тихий, но удивительно чистый мужской голос. Из темноты ночи до меня доносилась протяжная, меланхоличная песнь, словно несчастный стон разрывающая ночную тишину.

   Это был старик Хендерсон. Он, как и я, пришел сюда полюбоваться морем и ночным небом. Видимо, старик не бросил музыку — даже без своих ловких рук он продолжал петь, пусть и без своей прекрасной плачущей тагельхарпы.

   И в песне его звучала горечь и обида, не находящая ни выхода, ни хоть какого-нибудь ответа. Лишь печаль, переполняющая сердце человека, у которого отняли все, чем он жил.

   Я тихо подошла к нему и присела неподалеку, стараясь не нарушить его покой. Музыка для него была сродни медитации — я не раз замечала, как в песнях он забывал свою печаль, забывал о прошлом, которое терзало его. И сейчас в его прошлом лишь прибавилось печали, отчего еще больнее было слышать, как он поет.

   Я взглянула на его руки. Пальцы теперь превратились в кривые, крючковатые отростки и заметно подрагивали. Хьялдур пытался спасти их, накладывал шину на каждый отдельный палец, но разве можно что-то сделать с такими ужасными травмами, когда за окном воют волки, а в темные ночи из домов пропадают младенцы?

   Когда скальд начал очередной куплет, я подала голос, запевая вместе с ним. Я хорошо знала эту песню — чаще всего он исполнял ее на похоронах, и заставлял меня учить ее, так как в нашем краю именно такая музыка имеет наибольший спрос.

   Так мы и сидели с ним вдвоем под ярким месяцем, думая каждый о чем-то своем и изливая свою горечь в песне. Ведь если подумать, у нас с ним было много общего — я тоже потеряла то, что было мне дорого.

   Вот только виновата во всем была я и только я.

   — Здравствуй, Майя, — наконец песня закончилась и скальд, шмыгая носом, обратился ко мне.

   — И тебе, Хендерсон.

   — Поздравляю... Получить капюшон друида в таком возрасте очень нелегко.

   — Капюшон? А... — я невольно слабо улыбнулась. — Спасибо.

   — Ты первый друид бога-ворона, которого я вижу за много-много лет.

   — Ты видел и других? — удивилась я. — А куда они делись?

   — Ну... — вздохнул Хендерсон. — Друиды ведь не поклоняются одному лишь духу. Бог — собирательное. Множество духов оленя, вместе они олений бог... Духи волка, быка, медведя... А вот дух ворона всего один.

   — Ун, — кивнула я.

   — Верно. И люди не любят Уна, а зря.

   — Ты что-то о нем знаешь? — оживилась я и подползла поближе, усаживаясь напротив скальда. — Расскажи, Хендерсон!

   — Ну будет тебе, будет, — вздохнул он. — Как могу я отказать девочке в красивой истории?

   Он прочистил горло, дрожащей рукой вытер свое лицо и тихим, загадочным голосом начал свой рассказ.

   — Ун не всегда был духом. Есть духи от рождения, те, кто появились в другом мире, а есть те, кто стали такими за свою исключительность. Вот и Ун стал таким же...

   — А что он сделал?

   — Не перебивай, — шикнул на меня скальд и продолжил. — Ун... Ох, это был первый человек, чья песнь пролетела над холодным северным краем. Первый скальд. Первая песнь. Это от него пошло мастерство скальдов, из-за него люди поют песни и стучат в барабаны.

   Ун был, в общем, вестником долгожданной весны. Весны, когда оттаяли не только темные леса и спящие травы, но и человеческие сердца. Но его же сердце не могла растопить ни одна девушка в мире — ни одна, кроме дочери могущественного ярла.

   Но Ун был скальдом, и потому не мог и мечтать о такой знатной девице. Но и она полюбила его за его песни, его голос, за то, как звучала его окарина и стонала его тагельхарпа. И с каждым днем любовь их только росла, расцветала, и очень скоро влюбленные не могли представить жизни друг без друга. Они тянулись друг к другу словно подсолнухи, когда заходит солнце. Словно две птички, вольно рассекающие небеса. Вот только она не была свободна.

   И тогда Ун солгал. Это была первая ложь, прозвучавшая над холодным северным краем. Он стал первым обманщиком, солгал отцу возлюбленной, выдал себя за другого... Но это его и сгубило.

   Лишь только отзвучало празднество по случаю свадьбы, как Уна схватили воины ярла. И перед тем, как ему вырвали сердце, он поклялся, что будет являться ко всем людям севера в кошмарах и раздорах, будет ссорить братьев и поселять смуту в сердцах человеческих. И лишь к одной он обещал являться в добрых снах — к своей возлюбленной, что носила под сердцем его ребенка.

   И он сдержал свое обещание. Его желание было столь велико, что он переродился в бога-ворона. Ун стал дурным знамением на всем севере, и везде люди страшились произносить его имя. Ведь даже Арса, медведь войны, был не так страшен, как раздор на собственных землях.

   Хендерсон наконец закончил свой рассказ, и теперь мы сидели в тишине. Я не могла ничего ему ответить — лишь сидела с разинутым ртом, глядя на скальда.

   Выходит... Ун не такой уж и злой? Тут, конечно, классическая ситуация, когда он оказался жертвой, но все же... Прародитель всех скальдов? Вот это уже было что-то интересненькое.

   — Хендерсон, — тихо обратилась я к скальду.

   — Хм?

   — Ты хочешь восстановить справедливость?