Почти семьдесят лет кругом царили покой и счастье, если это можно так назвать, живя рядом с местом, которое носит название «Топи Мертвецов», в маленькой деревушке, полной фермеров и сельской дряни. Впрочем, до недавнего времени я был одним из них и всё казалось мне абсолютно прекрасным: и работа на ферме, и помощь приёмному отцу, и друзья, которые вечно затягивали меня в неприятности. Но затягивали силой лишь первое время. После того, как я перерос отца, в прямом смысле этого слова, у меня будто крышу сорвало — так это я помню сейчас. И что послужило тому виной, я точно сказать не могу. То ли холодность и скрытность Дэйгуна, то ли то, что он вдруг дал мне пощёчину за то, что я откуда-то выцарапал портрет своей матери. Я даже не успел взглянуть на неё толком, как он явился (чёртик из табакерки) и как следует намылил мне шею. Тогда было обидно, сейчас — нет. Сейчас я начал его понимать, если только ещё не понял окончательно. Конечно, до полного понимания мне ещё далеко, но я думаю, что уже не виню его. Всё-таки, ему досталась очень тяжёлая участь. Крайне тяжёлая. И я мечтаю когда-нибудь вернуться к нему и попросить прощения.
Эльфы живут долго, если их кто-нибудь не убьёт. И, наверное, это своего рода наказание, если вдруг такому существу доведётся пережить смерть или, что ещё хуже, предательство родных и близких. Это откладывается в сознании, оставляет неизгладимые шрамы. Может быть, именно поэтому мы и медленно вырастаем, взрослеем — понемногу. Вот и я в тридцать лет (подумать только!) был ещё не совсем подростком, а в свои нынешние семьдесят только начинаю напоминать «взрослую особь». За это время я наворотил немало бед, прослыл возмутителем спокойствия и почти что сорвиголовой. И совершенно в этом не раскаивался — прожигал свою долгую прекрасную жизнь, носился по фермам, танцевал на крышах, забредал в болота, чтобы попугать огромных болотных жуков, поохотиться на птиц, да и вёл себя, мягко говоря, паскудно.
В последние годы обозлился на отца, который почти перестал уделять мне внимание, огрызался на Эми, которая не хотела принимать моих ухаживаний, но носилась за другими парнями, потому что ей казались смешными мои острые уши и бледное, почти синеватое лицо. Другие девушки только и делали, что боготворили меня, трепетали от подобной экзотики в нашей дыре, названной Западной Гаванью, которую поглощают болота, но это не было мне нужно. И я глядел по сторонам, злился, что возвышаюсь над толпой, горбился, но всё равно оставался каланчой. Даже мой отец… приёмный отец смотрел на меня снизу вверх, и это жутко раздражало. А потому я всё чаще доставал деревенщину и фермеров, слонялся без дела и глядел на миниатюрного Дэйгуна. Как бы я хотел быть похожим на него: гордым, пусть и «маленьким» эльфом, которого все в деревне боятся и уважают одновременно. Пусть он о том и не подозревал, но даже безумно злясь на него за невнимание и почти что холодность к своему воспитаннику, я желал быть к нему поближе. Хоть иногда. Вызывать улыбку, а не строгий обвиняющий взгляд, оказываться по ту сторону его холодных воспитательных речей и лишь раз, всего раз уличить его в наличии сердца. Но если мои проделки, чёрт побери, были единственной возможностью заслужить его внимание — пусть так. Пусть. Я своё ещё возьму — даже сейчас, не в самых лучших обстоятельствах, но с лучшей компанией, думаю об этом. Я буду тем, кто вернёт его к жизни и заставит его тепло и счастливо улыбнуться. Не как в последнюю нашу ночь вместе, когда большая часть деревни была уничтожена, а он послал меня неизвестно куда, будто пытаясь избавиться от меня на век.
Что уж тут говорить, я жутко разозлился, так сильно, как до того со мной не случалось ни разу. И будто пламя ада взметнулось в груди, затмевая разум. Я схватил его за кисть, потащил в наш уединённый домик, а там затащил в свою комнатушку. Когда отпустил, он лишь с презрительным видом потёр бледную кожу запястья и посмотрел на меня так уничижительно, что огонь злости внутри лишь яростнее взвился. Чёрт бы с ним, с этим несчастным осколком, носилось в моей голове, пока я орал на Дэйгуна и пытался донести до него все свои обиды. «Сейчас не время, Кирионелл», «мы поговорим об этом, когда ты справишься со своим заданием», «тебе нужно думать о другом» — словно щитом он защищался от меня до тех пор, пока я не ударил его по лицу — наотмашь, со всей силы, которая вдруг появилась в моих руках. Не то чтобы я хотел причинить ему боль, но видеть удивление и абсолютную беспомощность на его лице оказалось безумно приятно, пусть в то же мгновение я и принялся поднимать его с пола, просить прощения. А когда туман злости отхлынул от сознания, тонкие кисти вновь были в моих руках, а я уже целовал покрасневшую скулу, не давая отстраниться. Я не слышал от него ни звука, ни писка, лишь непоколебимая гордость сверкала в его тёмных глазах и не давала покоя. «Я не виноват, не виноват, — отчего-то как мантру твердил я, загоняя Дэйгуна в угол, ближе к кровати, — прости же меня. Я ни в чём не виноват». И словно насмешкой полились с его губ напоминания о всех моих проступках. Желая заткнуть его и не выпустить одновременно, я до одури крепко целовал обветренные тёплые губы. Он сам мне сказал, что этой ночью нужно не говорить, а действовать. И я действовал как никогда до того решительно, роняя его в кровать, сдирая одежду и безостановочно моля о прощении. Чувствовать касания, трение кожи о кожу, жар миниатюрного поджарого тела — боги, как я хотел бы ощутить это вновь, но лишь призраки-воспоминания и чужая теплота спасают от этих пагубных странных желаний и мыслей. И эти вздохи совсем рядом со мной казались самым лучшим прощанием, самым лучшим напутствием перед теми испытаниями, что ждали меня впереди. Откуда же мне было знать тогда, что моя вина вовсе не моя?
Напоследок он приобнял меня сухо и сдержано, ничем не выдавая того, что было в его голове; как и всегда — сказал отправляться как можно скорее, ведь и так было потрачено столь много времени впустую. Ускользнул от моих объятий и поцелуя, и направился вглубь деревни, разбираться с ранеными и теми, кто мог вновь напасть. Я ещё крикнул ему что-то вслед, вроде «я вернусь и мы поговорим, как следует», но это не возымело никакого эффекта, и я ушёл прочь из Гавани постылый и нежеланный. Так мне казалось. А после стало уже не до того: ящеры, гитиянки и их блейдлинги, нежить, разбойники. Отрадой и отдушиной во всём этом неразборчивом аду стали гном и тифлинг. Как потом оказалось, я способен сглаживать углы в самой пёстрой и странной компании в мире, делая их непобедимой командой героев. Но даже самая крепкая дружба, проверенная множеством бед и несчастий, не может выдержать некоторых испытаний. Но об этом позже. Гораздо позже. И если Нишка и Элани оказались «чудом», то с Келгаром мне всегда было легко. Чего мы только не делали: и били морды, и сражались плечом к плечу в пещерах, порой спорили, но прекраснее всего было выпить с ним кружку-другую эля.
После того, как мы прибыли в Невервинтер, события понеслись вскачь, и я перестал улавливать суть происходящего. Дядя Дункан принял меня столь радушно, что сперва я не поверил в то, что это брат моего приёмного отца, но после уточнения о том, что они сводные братья, мне стало капельку легче. Всё же огромная разница между ними была очевидна. Дункан даже был повыше, у него было совершенно другое лицо и, конечно, характер. Впрочем, он, как и мой отец, отказался рассказывать мне о моей матери, только лишь упомянув, что этот рассказ останется на совести Дэйгуна. А его слова о том, что и волки воспитали бы меня лучше моего приемного, но столь любимого и желанного отца, больно резанули мой слух.
Однако я не успел возразить. Мою речь прервало явление первого соседа дяди — мага Сэнда. Мне показалось в тот момент, что меня молнией шарахнуло. Величественная язвительность и гордость казались абсолютно незапятнанными и незапачканными, точно его аура откидывала прочь все оскорбления. Его шутки и издёвки мне пришлись по вкусу настолько, что дядюшка даже немного на меня разозлился. Но после того, как Сэнд осмотрел осколки, стало не до смеха уже всем. Такую сильную магию мне не доводилось видеть прежде, да и чувствовать её влияние на себе тоже.
Кто-то сказал мне, когда я уходил из Гавани, что стоит уважать стражников Невервинтера. Потому как они проделывают огромную работу, да и вообще они — доблестные ребята. Но кто же знал, что я вдруг окажусь сам стражником? Да ещё и лейтенантом? Сперва это вскружило мне голову, а потом я понял, что всё не так уж и просто. Учитывая мою компанию, трудно было держаться «хорошим мальчиком», но иногда мне хотелось отправить письмо отцу и рассказать ему, сколь многого я добился. Полагаю, он бы обрадовался. Но ничего об этом не сказал бы, а то и вовсе позабыл бы ответить на письмо или отругал. Наверное, именно поэтому я ничего ему не писал. Знал, что он скажет что-нибудь вроде, что с моей миссией нельзя светиться или что падение может оказаться куда как более близким и болезненным, чем мне кажется. Но тогда слава застилала мне глаза, и всего, всего для получения его долгожданного одобрения было мало.
Так длилось до тех пор, пока я не получил весьма болезненный удар в спину от первого недруга Невервинтера — Лускана, нежданного, но и не неожиданного врага. Казалось бы: кому может понадобиться искатель приключений или лейтенант Невервинтера, да ещё и соседней стране? Если бы не маленькие вещицы в моей сумке — серебряные осколки - и не моя бурная деятельность по пути к замку Невер! После того, как я узнал о том, что один из осколков внутри меня, некоторые вещи встали на свои места, а картина начала проясняться — маленький её кусочек. А после суда я потерял голову. В третий раз в своей жизни. Второй был не столь интересен и весьма печален, от него я отдуваюсь и страдаю до сих пор. Нишка была столь очаровательна... А, впрочем, не важно.
Я знал, что суд самому мне не выиграть, а потому был безумно благодарен Сэнду, но смог сказать ему об этом лишь на самом процессе. Никогда бы не подумал, что его изумление и смущение могут выглядеть столь мило, особенно если учитывать то, сколько ему лет и как он себя обычно ведёт. Вздёрнутые тонкие брови, а после приопущенные ресницы едва не сбили меня с самой важной мысли, но я запомнил это. И открыл для себя немаловажную вещь — ввиду своей деятельности и характера он не слишком популярен среди людей, а если даже и, то не в лучшем свете. И все его старания, магическая лавка и бескорыстная помощь нам, казались мне чем-то самим по себе разумеющимся, пока я не увидел это выражение лица. Он не привык к благодарности, которую не надо выбивать колкостью и прикрытой угрозой, мрачным блеском глаз или магией, а потому безумно её ценит. Знает себе цену, но вынужден казаться самовлюблённым и невероятно гадким существом. Именно поэтому я начал чаще на него поглядывать, вслушиваться в его голос и слова, в свою очередь замечая его быстрые внимательные взгляды, отправленные в ответ. Он доверял, но не хотел показывать того. Наверное, боялся.
Судебный процесс был напряжённым, пожалуй даже чересчур. Я думал, что мой язык не повернётся более после того, как Сэнд поглядел на меня столь проникновенно откровенным взглядом, что мне на миг показалось, что осколок в груди засияет и ослепит всех вокруг. Но язык ворочался да ещё как! Хоть я и не знал толком, что говорить, одобрительные кивки присяжных и судьи, их довольные вздохи и аплодисменты, рычание и бессилие Торио, изумлённые взгляды Сэнда придавали сил и подсказывали мне, что я всё делаю правильно. Окрылённый этим, я даже щегольнул перед своим защитником парой изысканных фраз, после чего он тихо и крайне восхищённо пробормотал, что даже ему есть, чему поучиться. А это оказалось лучше любой похвалы! И вновь в ответ на мою благодарность он опустил взгляд и едва заметно улыбнулся, изогнул свои тонкие бледные губы. На пару мгновений я настолько сильно залюбовался им, что упустил тот момент, когда свидетелем вызвали меня самого. Не мог я не смотреть на него теперь, не упускал ни мгновения и возможности полюбоваться высоким лбом и острыми длинными ушками. Ему бы пошли какие-нибудь изысканные серьги. Наверняка!
Казалось бы, лорд Нашер оценил мои способности, процесс — выигран, а я полностью оправдан. И я готов был уже броситься к Сэнду, но звоном разбивающегося стекла стали слова Торио о поединке. Мой противник был куда как более грозным, чем я о том думал, и, конечно же, желая убрать меня с пути, имел запасной план действий. Чёрта с два я смогу хоть день спокойно провести! И вновь разговоры о ритуалах, вновь ночь в одиночестве. Возможно, разберусь со своими странными мыслями и желаниями, которые в эти мгновения не давали покоя и умоляли меня обнять эльфа и прижать к себе потеснее. Ну, хорошо, бой так бой. Пусть даже с тем, кто раньше считался одним из нас — жителей затхлой, но боевой Западной Гавани.
Я не удивился визиту Келгара, визиту Кары и Элани, не удивился отсутствию Касавира, Епископа и Нишки. И ждал наступления утра, тупо пялясь в каменный и безмолвный лик божества правосудия Тира, греясь у полыхающего камина. Холодные камни не успокаивали, но и не злили — они просто были, были уже на протяжении нескольких веков. И этот факт несколько обнадеживал, хоть и трудно сказать, почему. Но вот касание ладони к плечу почти на самом рассвете едва меня не испугало.
— Тише, это я, — с плохо скрываемым недовольством урезонил мою прыть Сэнд и присел рядом на скамью. — Готов?
— К очередной драке с амбалом, который желает выпустить мне кишки? Конечно, — с сарказмом отозвался я, на что получил чуть насмешливый, но удовлетворённый взгляд лунного эльфа.
В самом деле лунный — такой хрупкий, точно призрачный ночной свет, который ни с чем не перепутать. А пока я рассматривал его лицо и следил за жестами, он, кажется, говорил что-то. Что-то о том, что он тоже желал бы драться вместо меня, с удовольствием бы уничтожил этого предателя, а глаза его столь бирюзово-синие, что невольно забывалось всё на свете, так невероятно ярко сияли в эти мгновения, что всё вокруг таяло и растворялось.
— Спасибо тебе, Сэнд, — глухо, как из-под подушки, пробормотал я, глядя на изумлённо красавца, — но я не хочу, чтобы ты погиб. Всё же этот громила… Он же сломает тебя прежде, чем ты скажешь хоть одну формулу своих смертельных заклятий. Ты не представляешь, насколько более счастливым ты меня сделал своим визитом, но…
— Ясно, Кирионелл. Не стоит, — отчего-то обижено произнёс Сэнд и уже начал подниматься, но в моей груди вновь будто пламя взорвалось.
— Стой. У меня есть вопрос.
— Хм? Какой? Если ты о том, что Торио сказала в суде, то…
— Я совсем не о том, Сэнд. Есть ли… Есть ли у тебя кто-то… очень близкий?
— Что? — брови мага изогнулись, глаза широко распахнулись. — Ты что, с Невера упал?
Крыши замка Невер были очень высоки, но я-то был абсолютно серьёзен! А потому его изумление немало обижало. Кажется он был настолько удивлен, что даже не смог придумать достойную колкость на мой непристойный вопрос, а я меж тем не выпускал из хватки пальцев его тонкую нежную кисть.
— Я хочу знать, есть ли у тебя кто-то очень близкий, — терпеливо повторил я.
— Если тебе это зачем-то нужно, то…
— Это просто очень важно для меня, Сэнд. Пойми, — не знаю, от чего, но голос мой задрожал, предавая, и, видимо, именно это заставило Сэнда перестать вырываться и задуматься.
Я помнил его встречу с Дунканом. Как они глядели друг на друга и как говорили, как пытались высказаться больнее и резче, но в то же время щадили друг друга. Нишка говорила, что мой дядя иногда выходил до лавки мага и мог не возвращаться по несколько часов. И уж теперь я точно желал знать, просто это моё одурманенное сознание играет злые шутки с ревностью или Дункан в самом деле имеет прямое отношение к Сэнду и его расположению. Сейчас, когда через несколько часов моя жизнь может прерваться по прихоти высокопоставленных мужей и жен, по направленному удару клинка могут истечь дотла капли бессмертной жизни, я хотел знать. Смятенной души затравленный взгляд обжигал, причинял боль, но отпустить это создание было выше моих сил. Маг вяло потянул на себя руку, пытаясь избавиться от моей хватки, но куда там ему после стольких недель моей безостановочной работы мечом?
— Предположим, что нет.
— Предположим или он в самом деле не так уж и дорог тебе?
— Да что ты возомнил о себе, несносный мальчишка?
— Сэнд, отвечай.
Я клокотал от злости не меньше его самого, стискивал зубы и мечтал столь же крепко стиснуть его тело в своих руках. Ну же, упрямец, отвечай мне, куда ты пойдёшь за пьяницей и весельчаком Дунканом, а куда за мной, которого желают убить все подряд через одного? Зря ты пошёл с нами? Не ты ли сиял от восторга и счастья, когда сжигал и проклинал последователей Короля Теней, когда обскакал Торио? Нужна ли тебе эта затхлая лавка, в которой ты всё равно оставил элементаля, когда есть весь мир, который можно покорить, которому можно открыть твоё на самом деле доброе имя? Гневный и испуганный одновременно взгляд больших глаз метался по моему лицу. Сейчас, когда в этом храме только мы двое, разве это не мой шанс узнать, что творится в этой мудрой голове, в закрытой и покрытой глиной и грязью, но наверняка очень даже милой душе?
— Сэнд, прошу, не так уж и много времени. Испытание не станет ждать, — медленно теряя терпение и притягивая к себе мага, произнёс я. — Просто скажи.
— Хорошо, хорошо, — вновь замыкаясь и сводя губы в тонкую линию, произнес эльф, — у меня действительно есть отношения с одним… существом. Но это вовсе не значит, что оно мне очень уж важно. А эти слова не значат, что ты… Кирионелл, сейчас же перестань, глупый ты мальчишка!
Но брыкания миниатюрного Сэнда прошли как-то мимо моих ушей, а потому я лишь теснее притискивал его к себе, зарываясь носом в тёмные мягкие волосы. Пусть он давно покинул свою магическую лавчонку, но до сих пор пах зельями и лекарствами приятно и терпко, не позволяя забыть этот аромат. Совсем не похожий на запах листвы, мехов, болот и стряпни, более таинственный и будоражащий множество незнакомых мне доселе ощущений.
Он бормотал что-то невнятное в мои губы, сам к ним льнул, не в силах себя удержать, впивался пальцами в волосы и тянул к себе, покуда я не решил обласкать его не только лёгкими прикосновениями, но и чем-нибудь более существенным. Вот тогда он змеёй выскользнул из моей хватки, дав окончательно понять, что всё это время оставался лишь по собственной воле, и замер в дверях, глядя на меня широко распахнутыми глазами. Губы его раскраснелись, а на шее, где я вольно сдвинул воротник одеяния цветов, рассветом разгорался засос, волосы растрепались и в беспорядке обрамляли лицо. И вся эта картина была столь соблазнительна, что хотелось вновь схватить его и держать рядом с собой до самого прихода старшего священника, вестника испытания. Если бы Сэнд уверено и строго не выставил вперед раскрытую ладонь, я бы так и сделал, но эльф словно просил дать немного времени всем своим растрёпанным видом.
— Хорошо, я отступлюсь, — переводя дыхание и не сводя взгляда с Сэнда, произнёс я и поднялся ему навстречу, — но если я сегодня умру, помни об этом.
А пока эльф возмущённо сопел носом и готовился огреть меня каким-нибудь вредоносным заклинанием, я закончил целовать манящие губы и отступился. И явился священник.
Если бы Келгар не предупредил меня о силе Лорна, я бы, наверное, и вправду скончался на арене, осрамлённый и побеждённый предателем, павший «под рукой правосудия». Но Тир был благосклонен ко мне, и предатель был побежден. Лорд Нашер сдержал своё слово, привёл приказ в исполнение, и моя честь была спасена. А вот я злился и не мог найти себе место. Наверное, именно со злости выпил много лишнего и начал приставать к Каре и Нишке, отчего первая едва не спалила «Флягу», а вторая обругала меня последними тифлингскими словами, хоть и осталась весьма довольна, судя по её хитрющей улыбке. Элани поучала, Шандра тихо молчала, а мне не терпелось снова в дело, в драку, а потому мне не составило большого труда сцепить между собой Касавира с Еписком, а после присоединиться к славному бою. Конечно, на утро было не так уж и весело, но зато я хоть чуть-чуть отдохнул.
Может со зла, но к Алданону помимо Сэнда взял еще и Кару. Однако эльф тихо помалкивал, а потому слова чародейки пролетали мимо его чудесных ушей, что невероятно бесило девушку. Возможно, помимо злости она испытывала ещё что-то, но узнавать мне о том не хотелось совершенно. Ко всему прочему Касавир не упускал возможности посмотреть на меня с укоризной, что ужасно злило. Ну и на ком я стал срывать зло? На жуликах, ворах, громилах и странном чернокнижнике, унёсшем с собой жизнь одной из Девятки и серебряный осколок Таворика, который был бы мне полезен. Но нет, мы опоздали. Чёрт побери, опоздали! А потому, увидев какого-то задиру-барда, незамедлительно отыгрался. Слух у эльфов всегда был отменным, а потому повторить четыре схожих мелодии не составило мне никакого труда, но проблема была в его «благодарных» слушателях, которых пришлось проредить стараниями Сэнда. Конечно, я бы с большим удовлетворением попросил Кару, но она ушла ранее, почувствовав себя не очень хорошо. Я не ожидал, что эльф мне поможет после того, какой я фортель выкинул. Однако он с удовольствием высказался по поводу барда, при этом весьма выразительно глянув на меня. Сказав, что бард ненастоящий мужчина, у которого в гульфике гуляет ветер, он совсем незаметно подмигнул мне из-под пряди тёмных волос, упавших ему на лицо. Право — дьявол и соблазн во плоти. Но чтобы понять истинный смысл его жестов, пришлось дождаться самого вечера, почти ночи.
Я выбрался из комнаты во «Фляге», когда уже все спали. Дункана за стойкой не было, да и из погреба не доносились никакие звуки, а потому во мне тут же взыграла звериная ревность, которую никак не получалось усмирить. Впрочем, оно и было правильным. Тишина ночного Невервинтера завораживала, тем более что она разгонялась ласковым шелестом мягкого дождя, ничуть не портящим пейзажи. Наоборот, в тусклом свете, льющемся из окон, город оживал и серебрился. Мне подумалось, что именно так должен выглядеть истинный меч гитиянки, превращающийся в вихрь осколков. Размышления эти, расплывчатые и весьма необычные, отвлекли меня от моей истинной цели выхода из таверны. И я стоял под дождём заворожённый, глядел на блеклый серп луны, проглядывающий вдалеке сквозь тонкую пелену облаков, лениво кажущий себя из-под своего лёгкого и мягкого одеяла. Но тучи сгущались, и луна исчезала, а мелкий дождь превратился в самый настоящий шторм. Или это мне так казалось? Пришлось даже заслонить лицо руками, чтобы понять, в чём дело. Словно ураган поднимался над доками, кидал из стороны в сторону поставленные на якорь корабли и лодочки, выл и ревел так, что аж уши закладывало, сносило с ног, и я готов был ринуться обратно в таверну, когда до меня дошло, что такая буря не может быть естественной. Такое под силу скорее Каре, чем какому-нибудь посредственному неконтролирующему себя магу.
Да и вряд ли кто-то из местных магов будет посреди ночи поднимать шторм исключительно в квартале доков, ведь разумнее было бы нанести удар по Чёрному Озеру. Но что если это в самом деле просто вспышка магии? Откуда ей вообще взяться? Кара, обыкновенно, поджигает всё к чертям собачьим, а не пытается затопить. Хлопали ставни, выл в трубах ветер, испуганные лица то тут, то там возникали во вспыхивающих прорезях окон. Если бы я и дальше стоял посреди эпицентра, возможно, не дожил бы до утра, но всё же заставил себя двинуться дальше — к лавке Сэнда. Во всяком случае, он же маг, может знать, что делать с такой напастью. Дверь в дом не была закрыта на замок, что уже показалось мне странным, не говоря уже о звенящей тишине, царящей в полутёмном доме. Теперь книжные стеллажи и алхимические столы казались мне чем-то куда как более таинственным и страшным. Последние мои приключения научили меня всегда быть начеку, ведь чёрт знает, кому я ещё успел перебежать дорогу. Элементаля нигде не было, и это говорило о том, что Сэнд сам находится в своём доме-лавке. А ведь прежде он соглашался оставаться с нами в таверне в случае внезапной опасности или чего-то непредвиденного. Вдруг меня снова захотят судить?
Однако все мысли вылетели из головы, когда я услышал сдавленный вскрик, донёсшийся откуда-то сверху, а для меня это стало сигналом опасности. Раз уж кто-то заставил закричать Сэнда, значит, стоит это существо как следует побить, не разбираясь в том, зачем же попытались избить самого лунного эльфа. Найти путь в спальню мага оказалось не так уж-то и просто — всюду были какие-то ловушки, а Нишки под рукой не было. Впрочем, я и сам справился, но на подходе к комнате важного мне существа начал разбирать невнятное бормотание, и уже подспудно я знал, кому оно принадлежит, а оттого злился лишь больше, лишь сильнее хотел разобраться во всём. Впрочем, когда я наконец добрался до чуть приоткрытой двери, из-за которой лился тусклый свет, всё уже встало для меня на свои места. Хотя бы частично. Чёрт ведь его знает, что любит делать по вечерам любящий дядя-весельчак, имеющий свою таверну в городе — большую и красивую, одну из самых, наверное, популярных в Невервинтере? Как оказалось, этот конкретный дядя любил чувствовать власть над Сэндом. Конечно, это дело касается сугубо тех, кто этим занимается, но я отчего-то считал, что всё сносящий и терпящий Сэнд заслуживает нечто большее, чем получать короткой плёткой по спине и терпеть не приносящие удовольствия резкие и грубые движения в его наверняка очень нежной… впрочем, о чём бишь я? Наверное, хорошо, что я подоспел вовремя и Дункан не успел толком ничего сделать, но судя по выражению его лица он был крайне чем-то недоволен. Всё внутри меня перевернулось с ног на голову, понятия и знания перемешались напрочь, и я перестал соображать на пару мгновений. Вообще, я представлял себе всё это несколько более иначе, да и не думал, что добряк-дядя вдруг предстанет предо мной в таком свете. Но то, что я видел, собственно, не собиралось исчезать.
Маг стоял на коленях спиной к Дункану, склонив голову и крепко стиснув зубы. На бледной тонкой и напряжённой спине его вспухали красные полосы, но выглядело это весьма соблазнительно, хоть я и попытался мигом выкинуть эту мысль из головы. Я бы попробовал задать вопрос, понять, почему Сэнд так себя ведёт, почему позволяет так с собой обращаться, но ответы сами подобрались, стоило мне вспомнить о том, что Невервинтер — не родное место эльфа. Пусть он и показал себя в лучшем свете перед лордом Нашером, наверняка отпечаток «лусканец» до сих пор остался на нём. Беженец, без всего и всех, наверняка, он был безумно одинок. Конечно же, с его характером и амбициями в Лускане было бы крайне, крайне тяжело, это даже я понимаю. Но вот, он является в Невервинтер, и лорд Нашер принимает мага, с удовольствием даёт ему политическое убежище, позволяет открыть свою лавку в городе. Но что может высокомерный маг, до того всю жизнь проведший в Лускане, наверняка ни разу даже не пытавшийся торговать и общаться с людьми не в язвительном и раскрепощённом тоне, а вежливом? Положим, на тот момент я не всё знал о жизни Сэнда, но всё равно предполагал, что именно из-за Дункана он решил открыть свою лавку в столь неприятном месте, как доки. А ведь это самое криминальное место Невервинтера. Может быть, из-за осколков, может, из-за чего-то ещё, но я понимал, что они уже очень давно знают друг друга и, возможно, ценят. Последнее утверждение я теперь никак не мог принять, никак не мог сообразить, зачем же Дункан причиняет боль, а Сэнд, Сэнд, который в случае чего может и в лицо дать, а затем сделать вид, что это было случайно, Сэнд, высокомерие которого сравнимо разве что с его потрясающим цепким умом, это терпит? Возможно, в первое время можно было бы сказать о каких-то чувствах помимо долга и благодарности, которые мог испытывать маг, чувствуя принятие Дункана, но теперь-то… Чёрт побери, я же сам видел, чувствовал, как он вёл себя рядом со мной!
Я не зашёл дальше в комнату, не кинулся на дядю с кулаками, хотя, наверное, стоило. Но я вернулся в коридор и, усевшись под окном, надвинул мокрую шляпу на глаза, надеясь, что это скроет меня, когда Дункан будет уходить. И когда он будет это делать? Я злился. Безумно злился на всё происходящее, но вмешиваться в это, значит, показать Сэнду, что я не верю в него. В конце концов, его терпение наверняка имеет очень маленькие границы и объёмы, а потому долго «избиение младенцев» не продлится. Но я ошибался — ещё на протяжении часа я слышал сдавленные болезненные стоны мага, грязную ругань дядюшки, но никак не мог расслышать, что же именно он говорит, отчего именно так зол. Мокрая одежда липла к телу, от окна дуло, а буря за окном всё не утихала и лишь набирала обороты, и я уже был на все сто процентов уверен, что виной тому именно тот миниатюрный эльф, чьи приглушённые стоны доносятся до меня через дверь и стены. В какой-то момент я услышал рядом тихое мурлыканье Джарала, но было не до того — не было сил даже на то, чтобы поднять руку и погладить кота по шерсти или приласкать его, как полагается.
Может быть, я задремал, убаюканный воем ветра и стрёкотом дождя по стеклу и крыше, может, провалился в забытие, окружённый не самыми радужными мыслями и желаниями. Например, как следует врезать Дункану, дать ему понять, что больше он не посмеет причинить вред Сэнду. Не только потому, что он мне симпатичен. В конце концов, он один из моих спутников. И мне бы совсем не хотелось, чтобы с кем-нибудь из них что-то случилось. Нет, конечно, я бы с удовольствием отдал Епископа на растерзание голодных медведей, но в последнее время даже он вёл себя приемлемо, если с ним такое вообще бывает.
— Давно ты здесь?
Я вздрогнул, сдвинул шляпу на затылок и поднял взгляд на хозяина дома и торговой лавки. Сэнд стоял в дверном проёме напряжённый и прямой, как натянутая струна, закутанный в тёмно-синюю робу, сотканную из какой-то очень мягкой, даже на взгляд, ткани. Я попытался ответить на вопрос, но после дрёмы в таком неудобном положении язык меня не слушался, а горло и вовсе саднило. Маг терпеливо молчал, наверняка ждал моих слов, а после чуть прикрыл свои потемневшие от мрачности глаза и удалился в комнату. Ступал он осторожно, немного неуверенно, и мне хотелось взять его на руки, приласкать и согреть, но я был слишком медлителен, а тело слишком затекло и замёрзло. Наконец, пересилив себя и поднявшись на ноги, я зашёл в святая святых — комнату мага, который сам расположился у зеркала и расчёсывал немного спутанные длинные волосы.
— Так давно ты здесь? — уже более нетерпеливо повторил Сэнд и посмотрел на меня в зеркало.
— Да нет, недавно, — наконец произнёс я, но по строго нахмуренным тонким бровям эльфа понял, что ложь не прокатила.
— Я бы почувствовал, если бы ты пришёл недавно, Кирионелл. Но, видимо, ты так и не научился врать.
— А что ты хочешь услышать? Что я пришёл уже достаточно давно и видел, как мой дядя хлещет тебя, а ты даже слово против не говоришь? Что едва ли не с удовольствием подставляешься, а потом позволяешь ему себя трахнуть?
— Чёртов мальчишка! Будто ты что-то понимаешь в этом всём!
И что-то в его словах во мне пробудило бурю, которой и в подметки не годилась бушующая за окном стихия. Мальчишка? Это было так знакомо, словно напротив меня стоял не успевший полюбиться до безумия Сэнд, а отец, сверлящий меня уничижительно презрительным взглядом. Мальчишка?! Так вот, значит, как он меня воспринимает, вот почему не желает поверить мне и в меня. Даже если мне и казалось, что он что-то ко мне испытывает, то где же нахожусь я, мальчишка, по сравнению с успешным, хоть и пропитым насквозь Дунканом?!
Мои мысли, конечно, были ложью. Но в тот момент у меня не было сил признать это даже перед самим собой, зато хотелось доказать ему, что, пусть я и мал в его понимании, но могу гораздо больше, чем он себе представляет.
В считанные мгновения я сгрёб его в объятья. Мягкая ткань заскользила под моими пальцами по его телу легко, пожалуй даже слишком. И как он не пытался вырваться из моих рук, теперь ему это не удавалось. Внутри меня полыхало пламя, и я твердо вознамерился переселить его часть в грудь моего высокомерного, но столь желанного эльфа.
Мне не хотелось укладывать его обратно в кровать. Пусть она и была мягкой, но воспоминания о том, что творил в ней мой дядя, были слишком свежи. А я не хотел ему уподобляться. Я хотел ласкать этого строптивца, добиваясь его откликов, получая в ответ его полные удовольствия благодарные стоны, получая то признание, пусть и безмолвное, которое больше никто был не в силах мне подарить.
Он ехал вниз на моих руках. Уже полностью обнажённый и крепко притиснутый к моему телу. Я удивлялся тому, как мне удалось не оставить на его ломком и хрупком теле синяков, ведь держал его я столь безумно крепко! На первом этаже было темно и мрачно. Джарал тихо урчал где-то подле слабо тлеющего камина. Словно бы предчувствовал грядущее зрелище. А мною для предстоящего действа был облюбован стол. Благо, он был замечательно гладок и отполирован, и мой мягкий плащ более чем подходил в качестве подстилки для предстоящих ласк.
Сэнд, словно бы парализованный, следил за тем, как я скидываю с плеч накидку и стелю её на столешницу. Ту самую, которую он за долгие годы отполировал до блеска собственными рукавами. Кажется, до него начинал наконец добираться смысл происходящего, но он опасался мне противоречить. Или просто не хотел уже этого делать? Плащ мягкими складками улёгся на дерево, и я уложил на него эльфа бережно, точно он был самым дорогим на свете существом. Впрочем, именно таковым он для меня и был, но ещё не догадывался. Равно как и я ещё пока не представлял, что во мне бушует не банальное плотское желание.
И все же, опасаясь навредить ему, опасаясь выглядеть в его глазах столь же жестоким, сколько и Дункан, я тщательно держал себя в руках. И для начала я хотел доставить ему удовольствие, но и напугать его сильнее вовсе не хотелось! А меж тем Сэнд уже глядел на меня так, словно я его без малого пытать собираюсь и уже раскладываю прямо у него перед носом различные пыточные инструменты. Огладив взглядом его остроконечные уши, к которым я столько времени тщетно желал прикоснуться, я более не стал отказывать себе в этом удовольствии. Приласкав ушко кончиками пальцев, я потянулся к нему, и, прежде чем эльф успел издать хоть звук — ласково прихватил губами, принимаясь мягко терзать и ласкать, посылая в его тело первые робкие импульсы удовольствия. Следующей моей целью стала его шея. Тонкая, изящная и привлекательная, как и сам Сэнд, она так и манила подарить несколько поцелуев, более весомых и неторопливых, чем в ночь перед испытанием боем. Именно этим я и занялся. А меж тем руки мои зажили собственной жизнью — придя в себя от бархатистой нежности его шеи, я обнаружил, что уже вовсю ласкаю эльфа, а тот, в свою очередь, уже не может молчать и тихо постанывает от ласк его возбуждённых сосков и бёдер, между которыми медленно, но верно становилось всё более жарко.
Я не мог заставить себя унять своё внутреннее торжество. Что бы их не связывало с дядей, а мои ласки явно имели наибольший эффект — объект моих страстей уже явно мало что различал вокруг от пелены возбуждения и удовольствия, подёрнувших его взгляд. И тогда я вновь поддался своему искушению — принялся целовать и ласкать его губы, проникая в его рот языком, страстно вылизывая его изнутри и заглушая стоны, что теперь так и лились с его удивительно нежных и податливых губ. На краткий миг я подумал о том, в самом ли деле в моих объятьях оказался Сэнд — уж больно охотно он поддавался мне, но от его очередного стона эта мысль быстро вылетела у меня из головы.
Мне претило ставить его на карачики, хотя бы от того, что именно так с ним поступал дядя — колени его были чуть красноватыми, кое-где виднелись мелкие ссадины и синяки, медленно сходящие на нет, будто Дункан никогда не думал о том, где ставить на колени своего соседа. И пусть ему так легче было бы принимать в себя плоть, я страстно желал видеть его лицо в момент наивысшего удовольствия. Осторожно разведя его бёдра, я принялся ласкать его плоть, вслушиваясь в медовые нотки, проступающие в его голосе теперь. Он боялся мне открыться и раскрыться для меня — я это ощущал всем своим существом, но моя нежданная нежность стала тем самым катализатором, после применения которого реакцию уже было не остановить.
Сэнд поддавался мне всё охотнее. На его обнажённом теле не осталось теперь и миллиметра кожи, где бы я не коснулся его, не поцеловал, не огладил. Он лежал на столешнице, но теперь уже медленно подрагивал, ведь отчетливо уловил шелест моей одежды, за ненадобностью вышвырнутой прочь. И я к своему удивлению осознавал, что маг едва сдерживается от того, чтобы шарахнуть меня заклятьем и смыться — воздух вокруг него опасно электризовался. Но то не помешало мне осторожно смазать его. Чуть улыбнувшись ему, стараясь поделиться своей уверенностью в том, что будет только приятно, что не причиню боли, я поднял его ноги к себе на плечи и принялся медленно проникать в него, походя целуя его выступающие лодыжки, оставляя на упругой, замечательно гладкой коже яркие следы собственной страсти — засосы. Я хотел отметить его как своего, и пусть только Дункан попробует теперь к нему сунуться со своими плетьми! Эти миниатюрные красивые ступни и совершенно божественные лодыжки никак не должны оставаться незамеченными, лишёнными ласки и внимания.
А меж тем меня самого уже колотила крупная дрожь, которую никак было не укрыть. Я никогда ещё не уделял столько внимания своему партнеру, что конечно, не представляет меня в хорошем свете, но теперь я начинал понимать, как упоительны бывают такие размеренные ласки, когда стоит потратить время, чтобы распалить того, с кем обираешься разделить постель, уверить его в собственной нежности, подарить ни с чем несравнимое удовольствие. Стоны и вздохи, которыми меня благодарил Сэнд за прикосновения и ласки, того абсолютно точно стоили. Собственная плоть требовала внимания, ласки, иначе возбуждение грозило стать совсем уж невыносимо болезненным. И я сдался. Прошептав в остроконечное ушко Сэнда несколько извинений и уверений в его изысканной красоте и немыслимой соблазнительности, я принялся размашисто, но вместе с тем аккуратно вталкиваться в его задницу, всем своим существом ощущая, как он от этого изгибается и страстно вскрикивает. Естественно! В отличие от Дункана я был не в пример аккуратнее, бережнее и хорошо выбирал угол проникновения — моя плоть ни на мгновение не переставала сильно надавливать на крепкий комочек простаты, доставляя казалось бы умудрённому опытом эльфу немыслимое удовольствие, от которого он метался подо мной, точно невинный мальчишка. Не переставая осыпать поцелуями его стройные ноги, но то и дело тянясь за поцелуем к его губам, я едва не заставлял его складываться подо мной пополам, проникая в него столь глубоко, что начинало казаться, будто наши общие сладостные переливы уже слушает вся улица с Дунканом во главе. Да что там улица! Все доки и их жители! И искрящееся удовлетворение подогревало меня изнутри, подхлёстывало, будто умоляя меня ещё немного помучить мага, послушать его чудесно надломленный удовольствием дрожащий голос.
Движения мои становились всё более сильными и резкими, но я то и дело срывался с ритма — с непривычки мне было тяжело, а поясница начинала напряжённо зудеть, как если бы я самостоятельно тащил на себе все сбережения орков. Словно почувствовав это, эльф медленно отпустил мои плечи, в которые до того судорожно впивался, оставляя синяки, а затем к моему яростному возмущению слез с моего члена. Он дышал тяжко, выдыхая с воздухом свой внутренний жар. А пока я открывал рот и пытался усадить эльфа обратно на стол, он пихнул меня в кресло и уселся на мои колени, с завидным профессионализмом осёдлывая их. Я хотел было сказать что-то о том, что ему может быть больно, но маг шикнул на меня и пригрозил превратить в каменную горгулью. Такую судьбу я совсем не хотел, а потому позволил магу делать так, как ему захочется — взять меня под контроль и начать двигаться так, как вздумается. И понял, что не прогадал — эльф столь красиво изгибался, прогибался в спине, что не верилось в то, что он из плоти и крови, а не из призрачного эфира, из которого, казалось, были сотканы его мягкие длинные волосы, в которые я с упоением зарывался пальцами. Буря за окном улеглась и рассветные лучи солнца слепили меня, но я не мог оторвать взгляда от поджарого тела мага, скользя по нему пальцами, губами, повторяя движения вновь и вновь, едва не подкидывая на собственных бёдрах маленького Сэнда. И безумно довольная, счастливая улыбка скользила по губам, пьянила, и я мог только стонать в унисон с милым моему сердцу эльфом, лаская его плоть, помогая излиться, перешагнуть через заветную грань.
Уложив счастливого и вымотанного Сэнда сладко сопеть в подушку, поправив смоляные пряди его прекрасных волос, я некоторое время любовался им, неохотно натягивая на себя всё ещё сырую одежду. Маг выглядел настолько умиротворённым, что мне было совестно оставлять его одного в кровати. А если он проснётся, не обнаружит меня рядом и жутко разозлится? Но я планировал как можно скорее разобраться с делами и вернуться к нему до того, как гнев Сэнда разрушит Невервинтер, а меня превратит в лягушку или жалкого червяка. Бегло поцеловав высокий лоб эльфа, обласкав его уши кончиками пальцев, я покинул лавку и перебежал дорогу стражникам, патрулирующим улицы доков с утра пораньше, и нырнул в «Утонувшую флягу». Келгар храпел за столом, крепко держа в огромных лапищах деревянную кружку, ему составлял дуэт Епископ, а в остальном здесь было пустовато и приятно тихо. Пусть меня клонило в сон, я был полон уверенности и праведной ярости, а потому намеревался исполнить свой святой долг. Пройдя к комнатам, я распахнул двери в опочивальню хозяина таверны, и тот подскочил на кровати, разлепляя веки.
— А, Кирионелл, мальчик мой, отчего так рано? — зевая, поинтересовался Дункан, явно не в силах ещё оценить угрозу в лице меня, надвигающуюся на него.
— Да, Дункан, это я, — как можно более грозно сказал я и схватил его за воротник помятой рубашки, затем как следует встряхнув. — И нам предстоит ну очень серьёзный разговор.
— Да ты что? С ума спятил, что ли? Отпусти!
— Слушай меня сюда, остроухий, — как-то позабыв о том, что сам обладаю длинными острыми ушами, как и всякий эльф, рыкнул я, — ты больше никогда не посмеешь прикоснуться к Сэнду и замахнуться на него, понял? Если я увижу хоть малейший намёк в твоих действиях на то, что ты хочешь причинить ему боль, я тебе руки по самые ноги оторву, ясно тебе? Я не посмотрю на то, что ты брат моего отца, не посмотрю на то, что ты приютил нас в своей таверне — я тебя измордую так, что будут даже демоны бояться. И это не комплимент, Дункан. Ты меня понял?
Мужчина несколько мгновений хлопал ресницами и открывал и закрывал рот, пытаясь справиться с таким ранним угрожающим приходом столь любимого «племянника». А потом даже попытался сказать мне что-то или ударить, но его «вяк» прервался на корню.
— Теперь он под моей защитой, ясно тебе?
Оставив Дункана взвешивать все «за» и «против», я, печатая шаг, покинул его комнату и отправился обратно в тёплую и уютную кровать, в которой меня мог бы согреть сонный и наверняка очень податливый Сэнд. Едва не замурлыкав, я прибавил шагу и вскоре в самом деле собирался войти в комнату милого мага. Дверь распахнулась и пребольно ударила меня по носу, который предательски хрустнул.
— Ты куда уходил, мальчишка дряной?! — накинулся на меня «ангелок», превратившийся в сущего дьявола за время моего отсутствия. — Думал, что я тебя так просто оставлю, Кирионелл?!
Он был маленьким и шустрым, но схватил меня за грудки и встряхнул так, что зубы клацнули друг о друга, и я едва не растерял их, пока пытался убедить своего строптивого прелестника в том, что вовсе не собирался бросать его после одной столь страстной и прекрасной ночи. Но Сэнд не желал меня слушать: затащил в комнату, шваркнул на кровать, а затем уселся на мои бёдра. Обнажённый и разъярённый — он был самим совершенством в алых лучах восходящего солнца, хоть явно был очень большой угрозой. Он наскочил на меня, впился поцелуем в губы, укусил, стиснул в объятиях, а затем с суровейшим из видов принялся стягивать с меня одежду. А когда преград между нашими телами не осталось, прильнул тесно-тесно и жарко выдохнул мне на ухо какое-то заклятье, опутывая прохладными листьями и лианами, не давая даже шевельнуться.
Вот так, на рассвете, в полутёмных комнатах, наполненных вздохами и стонами, волшебством близости и робкого счастья, рождаются настоящие чудеса — из ниоткуда, из дрожащего воздуха, напряжённого, как сплетающиеся в немом восторге экстаза тела. Это не объяснить словами, как истинную магию, можно только прочувствовать и пропустить через себя, дать завладеть собой, чтобы понять, а затем в более трезвом состоянии оценить своё бесплотное, но такое немаловажное счастье. Это колдовство стоит выше других, пронизывает нас, проходит через наши души, оплетает их и поддерживает, не даёт изломаться даже в самые тяжкие тёмные времена. Только такая магия и есть сила. Но эта сила не может уничтожить. Она созидательна по своей сути. И стоит иногда позволять ей рождаться в своей груди, концентрироваться подобно серебряному осколку. Нежному и ласковому. Как суть чудес.