Минджи не любит городскую жизнь. Она стрессовая и беспорядочная. Полная взрослых проблем, счетов за электричество и вечной усталости. Нужно заменить ручку на двери; купить новый тостер; обновить гардероб к осени. И многое подобное.

С жалостью, грустью и тоской она вспоминает свои летние посиделки в беседке, живёт только ради ожидания тех моментов.

Без Боры.

Колит в сердце. Спирает дыхание. Щиплет глаза.

Постоянная давка от начальника выбешивает, она вся покрывается смогом и пылью выхлопных труб, шумом гудящих голосов, несмыкающихся, что жалуются, жалуются.

Ей было очень интересно, что с Борой произошло. Она уехала, игнорирует. Зачем было давать намеки на шанс?

Минджи хочет укутаться в плед, тот самый, под которым они с Борой грелись, и ни о чём не волноваться, кроме как о паразитах на огороде.

Она скучает по её улыбке. Бора как карманное солнце. Она и правда маленькая, крошечная, её обнимать хочется и греться, греться. Была бы рядом – серость будней растворилась в её загорелой коже и приятном голосе, что так любит просить клубники.

Её губы, наверное, на вкус как смесь яблок и клубники.

Не должна Минджи об это думать. У курортных романов есть правило заканчиваться.

Только вот…

– Ты наконец-то пришла, я уж было начала думать, что не у той квартиры.

Бора стоит перед ней. В куртке осенней, в джинсах чёрных, узких, с уложенными волосами. Длиннее, чем были в июле.

– А…

Минджи не дают начать расспросы.

– Ты не писала мне. Я начала беспокоится. У меня вырваться с учёбы удалось лишь неделю назад, представляешь! Я сгоняла в Ханмджу, порасспрашивала про тебя. И, знаешь, что в итоге оказалось? – она говорит настолько энергично и живо, но Минджи может лишь смотреть на неё с такой радостью и облегчением внутри, пряча руки в карманы светлого пальто. Не верит даже, что солнце стоит прямо на её пороге.

– Оказалось, – без ответа продолжает, – этот идиот, Кихён, записал неправильно мой номер, следовательно, написать ты мне не могла. Узнала там от некоторых, где ты живёшь, и вот…

Закончив говорить, она смотрит нечитаемо на застывшую Минджи, и выдыхает тихо:

– Я скучала.

Единственное, что может сделать Минджи сейчас – крепко обнять Бору, стискивая в руках, носом вжимаясь в пахнущие летом волосы.

– И ты, видимо, тоже, – усмехаясь замечает, но сменяется на улыбку, руками находит талию, прижимая к себе. – Минджи-я.

– Да? – отзывается, ощущая впервые спокойствие в городе, расслабляясь от голоса нежного, что зовёт по имени. Не отпускает Бору, только плотнее зарывается носом, поднимает немного голову, касаясь щеки.

– Хочу клубники.

Минджи прыскает, ударяя легко Бору по спине, отчего та расходится в смехе.

– У меня осталось довольно много от августовского сорта. Всё в доме. Зайдёшь?

– С удовольствием, – отвечает, чмокая Минджи в веки, поднимаясь на носочках.

Старшая смущается, но открывает входную дверь, пропуская Бору.

– Оп, кстати, – Бора снимает верхнюю одежду, обращаясь к Минджи. – Твоя фамилия. Её скажешь?

– Тебе придётся пожертвовать тремя поцелуями, – невозмутимо говорит Минджи, смущая в отместку Бору.

– Я поцелую тебя больше, чем три раза, – фыркает она, скрывая свои покрасневшие щёки.

Минджи довольная-довольная. Кормит своё улыбающееся солнце клубникой, рассказывает так много и спрашивает тоже.

Ещё и Бора через год, помня своё обещание, везёт Минджи к тому самому озеру, где они на лодке плавают. Бора учит Минджи грести, сзади прижимаясь, направляя её руки.

Но это другая история уже.

Лето становится ещё более тёплым. Наполненное до краёв запахом спелых красных ягод, разрезанных на дольки желтовато-белых фруктов, с уже более хорошим на вкус клубнично-яблочным вином, и с долгими вечерами на мягких бежевых подушках под миллионом звёзд.