Гроза

— Я Сергей, Сергей Разумовский. Не нужно насилия, давайте решим всё мирно.  

Игорь незаметно поднимает с пола бокал, сжимает так крепко, что гранённый рисунок причиняет боль пальцам. На лестницы две противодействующие фигуры: Разумовский в ухоженном чёрном костюме и какой-то оборванец в потёртой куртке, разрисованной птичьими черепами. 

— Надо же, сам Сергей Разумовский. Во повезло то нам, ребят? И почему я только не плачу от счастья? 

Сергея сталкивают с лестницы. Игорь дёргается ему на встречу, кривится от вида, как мужчина ребрами ступеньки пересчитывает, но помочь никак не может: преступники преграждают дорогу ломами. Разумовский лежит на полу и ртом дышит, губы у него ярко-красные, кровью налитые, а в глазах почти детское недоумение. Гром сжимает челюсти, осторожно испуганную толпу расталкивает и подбирается как можно ближе. Руку с бокалом от напряжения сводит. 

— Достаточно вам уже пировать. Пришло время расплачиваться по счетам!

На Сергея наставляют пистолет, и Игорь реагирует молниеносно, бокал бросает.

— Олег, — шепчет Разумовский. 

Времени нет обдумывать, Игорь игнорирует услышанное. Звук выстрела сталкивается со стеклянным звоном, всё замирает на мгновение, в которое Игорь пересекается взглядом с шокированным Разумовским. На его скуле остывает царапина. 

Казино наполняется хаосом. Гремят новые выстрелы, Грома кто-то хватает со спины и утягивает в драку. Разумовский исчезает из поля зрения, и Игорь полностью концентрируется на том, чтобы отбивать удары. Когда всё затихает, он только с руганью сплёвывает кровь, трещину на губе зализывает. Тело ноет синяками, под бровью надувается гематома, но приложить к ней нечего: не организованное нападение оборачивается настоящим захватом здания, и Гром теперь один из тех, кто сидит в углу комнаты под прицелом пистолетов и слушает душераздирающие проповеди об обнаглевших богачах. 

Люди вокруг в панике и слезах, какой-то мужчина с массивными золотыми кольцами представляет себя богом, грубит прямо в дуло пистолета, и всё же получает пулю в переносицу. Гром не отвлекается. Представляет, как выбивает оружие, как валит преступников один за другим, как умирает и начинает сначала. 

Время идёт, снаружи слышатся сирены, но главарь выхватывает какую-то юную девушку и, приставив пистолет к её виску, волочит за собой на переговоры. Игорь даже удивляется немного, давно не видел безумцев, заходящих так далеко. 

В углу комнаты какое-то движение. Игорь переводит взгляд только на секунду, но от увиденного замирает. Сергей Разумовский, которого недавно чуть не убили дважды, с поднятыми руками стоит перед одним из захватчиков и о чём-то разговаривает. 

Игорь всматривается: у парнишки губы дрожат, весь бледный, только волосы огненные контрастным цветом в золотом свете казино играют, и, кажется, преступника гипнотизируют, потому что иной причины, почему Разумовского до сих пор не пристрелили, Игорь не видит. 

— Только немного воды, официантке плохо, — говорит Серёжа, напрямую смотря в глаза, и на тяжело дышащую девушку указывает. Преступник переводит взгляд с него на женщину, потом снова на него и внезапно кивает, вызывая у Разумовского робкую улыбку, будто он сам не верит, что смог договориться.

Игорь наблюдает, и на сердце теплеет почему-то от того, как Сергей старается людям помочь. Это выглядит трогательно и даже слишком искренне. Гром богатым не доверяет, прекрасно знает, что за лощёнными золотой штукатуркой лицами легко второе дно спрятать, но в Разумовском этого не видит. Игорь своей интуиции доверяет, и сейчас, когда видит нервное волнение Разумовского, только убеждается, что он не плохой человек. 

Гром старается лишний раз не двигаться, ушибленная голова тяжело соображает, но продолжает перебирать варианты. Пока открыто выступать опасно, и так одни мозги размазаны по полу, а в мирных переговорах Игорь не силён. Поэтому он выжидает, продумывая пути отхода, и шипит, когда к шишке на брови прикасается что-то ледяное. 

Разумовский от его реакции вздрагивает и отступает. В его руке бутылка шампанского. 

— Простите, нужно было спросить сначала.

— Да ладно, — натянуто улыбается Гром, бутылку принимает. Больно, и, по хорошему, поздно уже, но так лучше, чем без сопротивления позволить боли раскалывать череп. — Спасибо. 

— Вы мне жизнь спасли, — шепчет Разумовский, присаживаясь рядом, руки на коленях складывает и глаза опускает. Весь неловкий, даже не верится, что сам с вандалами договаривался. — Это меньшее, чем я могу отблагодарить, — Гром от новой благодарности отмахивается, морщится, когда стекло сильнее, чем следовало, придавливает, и снова на Разумовского смотрит. 

У того на лбу испарина, карман на пиджаке порван. По щеке кровь размазана, но уже высохла, и Гром лезет в свой карман, смятый платок достаёт и Сергею протягивает. 

— Ровненько они тебя, шрам благородный выйдет.

Сергей неловко усмехается, платок принимает, но кровь вытирать не торопится, медлит, в пальцах чуть дрожащих ткань треплет. Брезгует? Конечно, богатеньким грязные платки полицейских к лицу не гоже, но Игорь не обижается, ему всё равно, и он просто отворачивается, будто ничего не заметил. 

— А у нас.. План есть какой-нибудь? — прерывает Сергей молчание, и с надеждой к Игорю поворачивается. Дышит так странно, дёргано, будто только стометровку закончил. 

Гром грубовато оскаливается, оглядывается, убеждаясь, что их разговор вандалов с пушками не особо волнует.

— Пальбу не провоцируем, ждём, когда полиции надоест у дверей мяться. Люди как? 

Разумовский шепчет, что просто напуганы, но Гром всё ещё видит как старик с кислородной трубкой у носа замертво падает от по-глупому точной пули. Не жалко даже, наверняка золото всё человеческое из него ещё до пули выело, но всё равно не по себе. В мире, в котором людей убивают без суда и следствия, жить страшно, даже такому огрубевшему человеку, как Гром. 

— Ну как, всё ещё за свободу слова печёшься? — вспоминает Игорь недавний разговор с Разумовским, и дразнит ухмылкой. — Без претензий, просто интересно, как тебе такая свобода, — Серёжа ожесточается мгновенно, нервозность свою прячет за хладнокровным выражением, ничего не отвечает. Взгляд чужой выдерживает, хотя по дрожи в мимике видно — с трудом. 

Волосы у него, заразы, красивые.

— Со свободой, как и с любой вещью, нужно научиться обращаться, — всё же отвечает Сергей после затянувшейся паузы, но Гром только насмешливо хмыкает. — И порой учёба дорогого стоит. 

— Ненормально взрослым людям учиться, что убивать плохо.

Разумовский окончательно поникает и отворачивается. Игорь с ним больше не заговаривает, тем более что снаружи начинается какое-то шевеление, вандалы тревожно переглядывается, и Игорь точно угадывает момент, когда его крик “ложись!” перекрывается перестрелкой. Штурм звенит стеклом. 

Игорю дают настоящий лёд. Оружие конфисковано, вандалы лежат мордами в пол, официанты вместе с санитарами носятся, кому что нужно разносят. Игорь смотрит на разбитые плиты пола, на окровавленное конфетти и осколки, которые теперь заменяют ковры, и слова человека-улыбаки распробовает, думает, что впервые отделение попирует на его промашке.  

Он уволен. 

Разумовский вырастает из никуда, с трогательной, полной испуга привязанностью смотрит. 

— Игорь, я хотел ещё раз поблагодарить. 

— Да ладно, прекращай, — Гром подмечает, что кровь на его скуле всё ещё не стёрта, а глаза воспалены, но сохраняют твёрдость. Нечего отрицать, Игорь чувствует гордость за юношу, который невротик-невротиком, а единственный вышел безоружный против ломов и огнестрела. — Ты тоже молодец, парень. Достойно выступил, не каждому смелости бы хватило. — Игорь руку на прощание протягивает и улыбается как можно приветливей. — Ну, бывай.

Разумовский теряется, замирает. Смотрит оглушительно громкими глазами, в которых ужас с надеждой борются, и хватается за руку с решимостью смертника. Игорь губы тянет, пару раз потрясает скованной ладонью и отпускает, ощущает остаточную влагу от чужого прикосновения. 

Уходит, оборачивается лишь на секунду, когда слышит своё имя из торопливых уст Разумовского. 

— Игорь! Если нужна будет помощь, обращайтесь. 

Гром благодарно склоняет голову и выходит из казино. Вдали от всего и всех чувствует нечто странное. Одинокое, опустошающее чувство, будто без необходимости рисковать как сегодня жизнь его ничего не значит. А ещё вспоминает огненные волосы Разумовского, словно из всего произошедшего именно эта деталь запомнилась лучше всего.

***

Сергей отменяет последнюю на сегодня встречу и просит Марго заблокировать верхние этажи для посетителей. Водоворот мыслей в голове не даёт работать.

Серёжа долго стоит под холодной водой в душе, водит руками по запотевшему кафелю. Тело ощущается опрыснутым ядом, зудящим, и мужчине большого труда стоит не начать заживо сдирать кожу, пока ногти не станут багровыми от крови. 

Он чувствует эпицентр этого урагана на своей ладони, там, куда Игорь прикоснулся в простом общепринятом жесте, но в Сергее словно сломал что-то. Тёплая кожа, живое ощущение, которое улавливалось нервами всей ладони. У Серёжи начинает болеть голова, навязчивая мысль вращается, как дрель, и простреливает по всему черепу скрежетом, от которого Разумовский только опускается на пол и обхватывает себя руками. 

— Тише, тише. Ты хорошо справился. 

Олег как всегда возникает из ниоткуда. Ровный, без эмоций. Рука на дрожащем плече Разумовского, босые ноги заливает водой. Серёжа хочет, чтобы ему снова стало легче, как тогда, на презентации, когда Олег одним своим присутствием забрал от него всю нервозность, но ощущает лишь усиливающееся напряжение: в Игоре всё не такое, как в Олеге, и это пугает, ужасно, потому что именно Игорева кожа оказывается горячее и приятнее. Олег его целует. Серёжа хочет, чтобы от этого поцелуя его губы сгорели и перестали чувствовать, но они лишь покрываются тошнотворно-жидким холодом. В груди пусто. 

— Уходи. Дай мне побыть одному. 

— Ты и так один всё время, не надоело? Но, как угодно. 

Олег исчезает. Серёжа мылит руку, мочалкой дерёт бока. Зуд не проходит, ползёт по всему естеству мужчины, и не пропадает даже когда Серёжа резко выкручивает вентиль, руку под парящий кипяток подставляет и скулит от боли.  

Контур Игоревой руки не исчезает, через жар воды проступает ледяным ожогом, и Разумовский просто оседает на полу, истерически бьёт по вентилям, пока вода не выключается, оставляя его дрожать от холода и слёз, от боли, которая заполоняет его так сильно и внезапно, словно он оказывается один на огромной высоте без защиты стеклянного купола своего офиса и задыхается от недостатка жизни, людей и кислорода. 

Олег снова рядом, обнимает со спины, но Серёжу от него трясёт только сильнее, неприятным, отличным от прикосновения Игоря ознобом перетягивает. Олегово тело как призрак, соединённый из дыма, пока Гром — живая, надёжная материя, на которую можно упасть — и она через себя не пропустит, удержит на поверхности, гравитацией к себе притянет. Серёже страшно от этого диссонанса, страшно обернуться, и увидеть не Олега, а что-то нечеловеческое, что-то, чего нет, но что продолжает его эфемерно целовать и касаться. 

Он просит Марго включить ему фильмы и трясётся всю ночь, накрываясь несколькими одеялами. Экран мигает, картинки меняются, а ощущение абсолютной беспомощности не исчезает, как бы Серёжа ни старался.

— Того мужчину убили прямо у меня на глазах, — выдыхает с протяжным завыванием, потому что руку и грудь изнутри колотит болью. Серёжа точно знает, что его услышат. — Я видел смерть собственными глазами. Олег, я прошу тебя, не делай ничего подобного больше. Это не справедливость, это зверство. 

Волков резко выдёргивает его из груды одеял, на пол валит и шею несильно сдавливает. Бесплотным взглядом в душу впивается, и Серёжа ощущает царапающее внутренности шевеление, словно что-то покрытое перьями распускается под сердцем. Цепенеет, но глаз перед Олегом не опускает, как бы много страдания тот ему не доставил. 

 — Опять ты только ноешь. Не убивай, Олег, не трогай, а проблемы решатся сами? К чёрту того ублюдка, к чёрту всех, кто умирает. Ты лучше меня знаешь, что именно из-за них хорошие люди вынуждены жить жизнью, которая хуже смерти. 

Серёжа чувствует, как слёзы наполняют глаза, как беспомощность накрывает его привычным покрывалом истерики, за которой нет ни одной тревоги, только перманентные слёзы, ужас, адреналин, запах пламени и странная натруженность в мышцах, но совершенно никаких картинок, звуков или мыслей. 

Это состояние появлялось в его жизни три раза, первый из которых был ещё в очень, очень далёком детстве, и Разумовский никогда не смел сражаться с ним: не было сил, не было желания. 

Но сегодня Серёжа сопротивляется. Уже почти усыплённый, сбивает руки Олега с горла, отталкивает его и решительно поднимается, обратно в плед своё трясущееся тело одевает. 

— Просто не трогай меня сегодня. Не трогай меня, ясно тебе? 

Олег не выглядит разозлённым. Он кривит губы в неясном снисхождении, руки потирает, но за напряжённо следящим за ним Серёжей не следует.

— Я скоро вернусь. Не бойся, Серёжа, всё будет сделано чисто. Мусор положено сжигать. 

Разумовский увеличивает громкость фильма и падает обратно на диван, требует от Марго, чтобы та за Олегом дверь заблокировала. Программа тихо извещает, что все двери в помещении закрыты, и только тогда Серёжа снова позволяет себе заплакать.

***

Мессионер.

Святой человек.

Один контракт с Хольт-интернешнл чего стоит. 

Игорь сидит прямо на полу, смотрит на всё то, что собрал на поджигателя в супер-костюме и нехотя складывает картинку воедино. 

Серёжа Разумовский — чумной доктор. Игорь просто не может отвернуться от этой мысли, когда своими глазами видит сложенный пазл детских травм, смерти Олега и контракта. Игорь карандаш обгрызает, с пола не торопится подниматься, хотя папка с доказательствами по делу теперь довольно исчерпывающая. Как он мог повестись на эту напускную праведность, как мог позволить красоте ослепить — он искренне не понимает. Злость на Серёжу и самого себя челюсти до боли сталкивает.  

Хотел ещё раз поблагодарить.

Свобода слова — неотъемлемое право любого человека. 

Игорь! Если нужна будет помощь — обращайтесь. 

— Что же ты наделал, святоша, — сокрушается. 

На душе неспокойно, не складывается дело, хотя по папке, кажется, и логично всё получается. Игорь не может различить границу своей интуиции и спонтанного желания оправдать Разумовского, и это лишает терпения. 

Он представляет как заявится к Разумовскому домой и бросит доказательства на колени. 

— А теперь признавайся, мразь, зачем ты убил всех этих людей. 

Мразь? Гром кривится от раздражения, и прокручивает в голове фразу ещё раз, вообще без обращения. Не работает. Разумовский в его голове моргает часто, по векам размазывает нервозность, слова вымолвить не может. Глаза поднимает, а в них искренние потерянность и страх — и Игорь не о задержании думать начинает, а о том как не дать разбится, как правду помягче преподнести, словно Серёжа жертва обстоятельств, а не безумный убийца с пожизненным вместо перспективного будущего.

Гром с людьми не умеет по-хорошему, у него руки разрушители и на языке грубо заострённые гвозди. Он один против всех, даже когда вокруг союзники, и жизнь такая его всегда устраивала. Но благодарность Разумовского, его потерянность и одновременная доверчивость.. Подкупают. Нет, выкупают полностью, потому что Игорь сам себя раздражает, но продолжает неподвижно сидеть, разбирая мысли по полочкам в попытке найти лазейку.

Не хочет верить, что этот мир прогнил настолько, что даже самые светлые люди отказываются отбитыми безумцами. 

Игорь отбрасывает карандаш и поднимается на ноги. Мышцы гудят от того, сколько мест он исколесил за последнюю неделю, в голове лишь подобие порядка, внутреннее противоречие режется сквозь напускную решимость.

Он делает ещё одну попытку представить объяснение с Разумовским: тот признаётся, начинается суд, у него пожизненное. Игорь сидит на жёстком стуле в камере для встречь и может только перебирать чужие потускневшие пряди через стол. От осознания, что большего им никогда не достанется — горько. А Серёжа? У него отсутствующее выражение, жизни ни в глазах, ни в теле не осталось — пожизненное это всё равно что отсутствие жизни, когда осуждают в двадцать пять. 

— Ты бы мог убить меня? — шепчет Разумовский с хладнокровным радушием, и Игорь пугается собственной фантазии, — Я бы мог и сам, но острые предметы в одиночке достать не так просто. 

Игорь трясёт головой, сгоняя видение. Впервые думает о том, что наказать преступника — значит перечеркнуть тяжёлый путь сироты, поднявшейся из самого низа на высоту, с которой можно реально менять жизни людей к лучшему. 

И всё из-за разочарования в людях и их справедливости. Игорь не помнит за собой такого малодушия, судорожно ищет оправдание тому, что на убийства глаза закрывает. Вспоминает внезапно и почти некстати: в казино Сергей звал Олега. 

Волков в целом вариант более подходящий, чем Разумовский: он воевал, смерть и убийства не должны вызывать в нём сопротивления. Но он погиб год назад, и Сергей остаётся единственным подозреваемым. 

Разумовский из тех, у кого перед смертью жизнь проносится перед глазами?

Он всё время один был, пока с Олежиком не познакомился. 

Игорь Серёжу в этом плане хорошо понимает: тоже после ухода отца остался один на один с собой, только что отцовские друзья никогда его не отталкивали. А Серёжа с кем остался? Как пережил утрату? Игорь думает, пазл снова и снова взламывает и иначе собирает, будто детальки магическим образом конфигурацию изменят или преобразят рисунок. Буквально борется с очевидностью, чувствует себя полнейшим идиотом, но продолжает. 

Вот бы был кто-то ещё, посторонний, отдельный от Серёжи. Кто-то кто собрал бы все его детские обиды, делая невинным, перенял злобу, открывая силы для безвозмездной помощи людям, пока они хоть немного, но не станут счастливее в не располагающей для этого реальности. 

Чумной Доктор лаконичен, ратует за гласность — на этом их сходства с Серёжей заканчиваются. Его развязная расправа над Исаевой, твёрдая речь, полное отсутсвтие волнения: разве смог бы Серёжа вести себя так, убивая людей, в то время как не мог совладать с собой на обычной презентации? Или всё дело в маске? В адреналине и одержимости безумной идеей? Игорь больше не может выносить этого, принимает тот простой факт, что Серёжа — самая главная его неизвестная, которую распутать нужно как можно быстрее, пока он сам в ней не увяз окончательно. 

Кнопки проминаются от силы, с которой Гром набирает номер Дубина — у него нет интернета, чтобы номер офиса Разумовского достать самостоятельно. Договаривается о встрече с девушкой неестественно-спокойного голоса, папку после минутных колебаний оставляет на столе и выходит из квартиры без чёткого плана, лишь с одним условием: действовать честно, так, чтобы совесть потом не могла прикопаться. Над питером собираются тучи.

***

Стеклянное здание всё такое же огромное и безжизненное. Гром бы сказал, что жизнь в таком месте сведёт с ума любого, если бы сам не обитал на сгнившем до основания чердаке. Стрёмное лицо с белыми волосами встречает у входа, говорит тем самым спокойным голосом, что его уже ожидают на последнем этаже. 

Игорь только послушно поднимается туда, куда ему сказали. Разумовский расхаживает перед стеклянными окнами, пояс от шелкового халата мотается по полу. В руках мужчины звенящая шампанским бутылка, на лице улыбка, размягчённая градусами. Он делает шаг на встречу, руки широко расставляет для объятий, но запинается о диван и едва не падает. Игорь не напрягается: нетрезвых допрашивать проще и эффективней, они сами не замечают, как всю правду выкладывают.

— Спасибо, что согласился встретиться. 

Пьяный Разумовский спокойный и заплетающийся в ногах, руку для приветствия протягивает первый, мимика у него непривычно подвижная и расслабленная. В глазах лихорадка, словно он пытался алкоголем затушить кипяток, но лишь усилил бурление. 

— Какие вопросы, Игорь, после того, что ты для меня сделал. Проходи, прости за беспорядок, — Сергей улыбается во всё лицо, смотрит напрямую, не скрываясь, Игоря рассматривает и щурится как-то вызывающе.

Царапина на скуле обработана. Свой платок Гром видит аккуратно сложенным на столе, ровненько напротив раскиданных документов. На диване лежит ещё несколько, очевидно пустых, бутылок.

— А ты значит прямо здесь живёшь? 

— Да, — Серёжа залипает на одной точке пространства на минуту и тянется под стол, за бокалом, — Стараюсь м-максимально эффективно расходовать время. Не тратиться на дорогу. 

Кожа дивана скрипит от Серёжиного веса, шампанское играет о тонкие стенки бокала. Разумовский предлагает Игорю выпить, в глаза выжидающе смотрит, но майор отказывается под предлогом работы и просто ходит по помещению, осматривает то, что не успел в прошлый раз. 

Скульптуры и картины неплохо накладываются на полупустое пространство — Разумовскому такая локоничность очень подходит. Игорь обходит диван со спинки, Серёжа к нему голову откидывает, смотрит снизу, в руку тычет бокалом, и Игорь против собственной воли слегка задерживается в этом положении, видом наслаждается. Волосы у Разумовского чистое безумие, горят ярким цветом, и губы под стать им, выглядят горячими и сладкими. Игорь старается напомнить себе, что ведёт беседу с потенциальным Чумным Доктором, но и возникшему желанию противостоять не в силах: Разумовский в его вкусе настолько, насколько это вообще возможно, и сейчас, когда он пьян и расслаблен, открыт для общения, а не шугается каждого прикосновения, это проявляется особенно ярко. 

— Слушай, а как думаешь, что дороже стоит. Вот это вот всё, — Серёжа разваливается на диване, колени раздвинуты, выдыхает громко, Игорь режется о профиль его шеи, — Или костюм Чумного Доктора? 

Сергей с искренним недоумением пожимает плечами, на Игоря смотрит выжидающе и насмешливо. 

— Не знаю. 

Игорь вздыхает, присаживается рядом с Разумовским. смотрит куда угодно, только не на мужчину, потому что иначе не сможет грозного полицейского отыгрывать. 

— Я видел твою презентацию. Как ты дар речи потерял, когда узнал что того мерзавца Гречкина на свободу выпустили. 

Лёгкость уходит с лица Серёжи, густое недоумение и обида закрывают его, делают тени острее. 

— К чему это? — спрашивает, и голос у него снова дрожит, даже алкоголь не помогает. Он моргать начинает чаще, на Игоря не смотрит больше: ушёл в свои мысли, перебирает их, по зависшему выражению зрачков видно. А Игорь просто сердце своё пытается успокоить, потому что что-то не то с Сергеем Разумовским, мужчин таких как он не бывает, и не будь они следователем и главным подозреваемым, Игорь бы даже против принципов своих противных пошёл, пригласил бы его куда-нибудь, пообщаться, вдвоём побыть, чтобы волосы эти огненные наконец на кулак намотать и голос ломкий в другом исполнении услышать. Но роли у них незавидные, одиночество в офисе не интимное. Они одной фразы оба трезвые, и Игорю очень жаль, что не может поступить иначе и возвращает нервозного, трясущегося Серёжу, который в защите от мира нуждается больше всех живущих, но ни одну душу об этой защите попросить не может. 

— Я тоже самое чувствовал, когда его выводили. Злился. Хотел чтобы он кровью своей поганной захлебнулся вместе со стухшей системой на пару, — Игорю неуютно говорить от себя, про свои чувства, но как иначе достучаться, не ранив — не знает. Серёжу трясти начинает, его поломать легко, если надавить напрямую, а Игорь почему-то надеется, что и впрямь обознался, важную деталь какую-то упустил и пытается сейчас обвинить невиновного, — Чумной доктор по грязным правилам играет, поэтому выигрывает. Только блажь это всё. Так реванш взять надолго не выйдет. Ещё несколько убийств и всё, уже и от человека живого ничего не осталось. Зверь появился. Что думаешь, Сергей Разумовский, в тебе звериного много?

Ужас мелькает на лице Сергея, он смотрит Грому куда-то за спину и дышать перестаёт, но Игорь его внимание терять не намерен, придвигается ближе, так, что пробивающуюся к вечеру щетину на чужом подбородке замечает, и необычный цвет глаз может разглядеть в совершенстве. Серёжа концентрируется на нём, дрожь его сотрясает, зрачок медленно увеличивается, а когда он рот открывает, голос настолько слабый, что Игорь его едва слышит. 

— Это обвинение?  

— Предупреждение. Тебя от несправедливости выворачивает, а? Хоть раз хотелось этих с жиру бесящихся мразей проучить? — Разумовский мотает головой, кулаки на коленях сжимает и разжимает. Венки на его висках вздуваются, глаза от чужого взгляда бегают, жмурятся. Из горла доносится слабый скулёж вместо вздохов. Игорь улыбается недобро: желание успокоить борется с разрушительной обидой, будто Сергей и впрямь его предал своей внешней чистотой. Майор не знает какая его часть одержит верх и надавит на Разумовского на следующей фразе, но очень старается говорить как можно мягче. — К тебе и подкопаться то нелегко. Как ты за всех в казино вступился, я аж уважением проникся. Думал, наконец-то и среди нашей элитки мужчик настоящий нашёлся, а не крыса продажная, — голос Игоря становится угрожающим против его воли, и Серёжа сжимается весь, мимика приходит в тревожный беспорядок. — А потом контракт твой с хольт-интернешнл всплывает, и я понимаю, что и ты, Серёжа, замарался. Кучу добра простым людям сделал, но кровью всё это перечеркнул. 

— Это не я, Игорь, — торопится оправдаться Серёжа ровно в момент, когда Гром его беспокойные руки накрывает своими, задыхаться начинает и в спинку дивана, от Игоря подальше, подаётся, но пальцы словно отдельной жизнью живут, открываются, чтобы принять чужие ладони, позволить коже соприкоснуться. — Я против убийств. Я не хочу их. Никогда не хотел!

Гром наклоняется ещё ближе, напролом идёт, щеки ледянной касается и наконец-то не дающую покоя огненную прядь поправляет. Сергей сталкивается с ним взглядом, замирает, явно мучается от чужого осуждения, но голову не опускает.  Дрожь его к ласкающим ладоням Игоря толкает и дыхание нормализуется, только когда майор успокаивающее щёку начинает гладить. 

— Если не ты, то скажи кто. Имя, — пытается Игорь подтолкнуть, когда понимает что Серёже становится только хуже, и дрожь такая, что приходится прикладывать силу, чтобы его на одном месте удержать. Тот только сильнее головой мотает и в сторону поглядывает. Боится. Ужас его как наркомана колотит, и Игорь совершенно теряется, не знает что думать. Такие эмоции нарочно не сыграешь, это сомнений у него не вызывает. — Эй, я помочь смогу, ты только комедию не ломай, — Гром чужую руку к себе на щёку кладёт, позволяет короткими ноготками царапаться, трогать, чувствовать. И Разумовский тут же в сторону прекращает смотреть, влажные глаза полностью на Игоре, руки пытаются контроль к себе вернуть, хотят по чужому лицу аккуратно двигаться, чтобы не причинить боли. Дыхание слегка успокаивается, и Серёжа даже словно в норму приходит прежде чем совершенно разбитым, упавшим голосом признаться.

— Олег, — он запинается. Внутренняя борьба его доламывает, но рука на щеке Игоря словно первостепенным ориентиром становится, и Разумовский продолжает. — Олег — чумной доктор. Он убил всех этих людей, а я, — он сглатывает, и на Игоря смотрит с осмысленностью, в которой столько горечи, сколько Гром давно в человеческих глазах не видел, — Я не остановил его, потому что.. Потому.. — его начинает душить что-то, взгляд снова начинает метаться и Игорь обнимает его лицо обеими руками, гладит сильнее. — Если его не будет, я один останусь. Совсем один, никого-, никого рядом не будет. Игорь я н-не хотел ничьей смерти, я просто не мог предавать единственного, кому я нужен!

— Тшш, тихо, тихо, — Игорь пытается прервать истерику Сергея, встряхивает его, замечая, что тот снова вздумал глаза прятать. — Серёжа, Олег не может быть чумным доктором, — голос Игоря становится тише и ровнее, впервые и он глаза опустить хочет, но сейчас потерять внимание Сергея означало бы проигрыш, и он крепится. — Он в Сирии погиб год назад. Его нет. Только ты в подозреваемых остаёшься. 

Лицо Серёжи пустеет, шок такой выразительный, что Грому становится больно смотреть, и он отпускает Разумовского. Сердце перекачивает мерзкое разочарование, остывает от предательства. К чёрту этот театр, к чёрту приятную кожу и ласковые руки. Игорь облажался, позволил симпатии затуманить мозг так, что почти упустил преступника, и ему сейчас просто нужно положить всему конец, задержать того, чьими руками нарушалось правосудие. 

— Но он прямо здесь, — вопреки всему шепчет Сергей тихо, лицо у него красное, но слёз нет, словно глаза их воспроизводить разучились, плач трётся в горле и глазах насухую, наверняка дикую боль причиняет. И Игорь просто не может себя удержать на расстоянии от этой увядающей просьбы. — Игорь, поверь мне. Я умоляю тебя. 

— Я помогу, если услышу правду, — повторяет Гром ровно и без лукавства. Кровь в его венах холодная, не кипит больше. Он готов помочь, готов Серёжу вытащить, но не в том случае, если Разумовский свою вину признавать откажется. Он видит, что Серёжа снова уставился куда-то ему за спину, поворачивается всего на секунду, чтобы пустое помещение увидеть, а потом чувствует оглушительный удар и падает в темноту, в которой его впервые за всю жизнь ничто не тревожит. 

***

Игорь открывает глаза. От затылка тут же простреливает болью, зрение нечёткое, но времени концентрироваться на всём этом нет: его лицо крепко обнимают ледяные пальцы, сверху на кожу капает влага. Сергей Разумовский, безумный инквизитор богачей, преступивших закон, весь трясётся, майора к себе прижимает и задыхается от попыток заглушить собственные рыдания. 

— Серёжа?..

Выходит хрипло, голос не работает как надо, но даже на этот тихий зов Серёжа подаётся всем собой. Смотрит отчаянно, глаза так кровью налиты, что кажется ею Разумовский и плачет. На губах тоже кровь, нежная кожа в мясо искусана, и продолжает калечиться о зубы. Игорь всё ещё немного в тумане, но страдание во взгляде Разумовского заставляет приходить в себя и осознавать происходящее сразу за них обоих. 

Гром тянет к Серёже руку, трогает подбородок, по угловатой челюсти ведёт, костяшками шелковистые, огненные волосы чувствует. Кончиками пальцев к губам поднимается, хочет, чтобы мужчина прекратил их обкусывать и наблюдает, как расширяются глаза Серёжи, как губы замирают приоткрытыми и холодными, и слёзы щёку расчерчивают ровной бороздой. 

Разумовский дрожит мельче, чаще, сильнее сжимает руку под челюстью майора, на затылке массирует жёстко, слегка задевая созревшую гематому. 

— Это не я, Игорь, — умоляюще шепчет спустя минуту, и его скулящий голос бьёт Грома по сердцу, доказывает, что он прав на счёт парнишки. — Этот удар-, прости меня, я не-, это не я, Олег.. Второй я-.. Я не могу его контролировать, я клянусь, — Сергей спотыкается о каждое слово, дышит так напугано, что Игорь просто кивает, слегка приподнимается, продолжает пальцами щёку мужчины гладить. Серёжа громко глотает воздух открытым ртом, судорога проходится по его лицу. Разумовский совсем разбитый, и то ли у Грома ещё тумар обморока не прошёл, то ли у него окончательно силы самому себе сопротивляться закончились, но он выкидывает из головы все убийства. Он приподнимается в чужих руках и полной ладонью обнимает скулы. 

— Чего ты так всполошился?

— Думал, что убил тебя. 

Гром просто ухмыляется на такое прямодушие, привстает, подвижность рук демонстрируя. 

— Столько слякоти развёл..  Меня твоим шампанским из строя не выведешь, тут только спирт неразбавленный в железной канистре справится, — отшучивается нелепо, мужчину держит и взглядом, и руками. Думает, сопоставляет. Второй я, Олег, нежность и удар. Он не может доверять ничему, хотя тому Серёже, который его обнимает, довериться очень хочется, да и не ушедшая нега забытья его словно мягче делает. Он подаётся желанию к Серёже ласкаться. 

— Я... Игорь, я, — пытается говорить Разумовский, но кровавую слюну приходится часто сглатывать, и Гром как умеет осторожно гладит своими руками, некстати вспоминает, что недолюбленных детей долюбить можно, если каждый день их по голове гладить. Он через боль на колени приподнимается, пятерней в рыжие корни закапывается, сжимает несильно, чтобы приятно стало, лохматит всю голову. Наслаждается моментом, когда у Разумовского распухшие от слёз веки закрываются, а дыхание срывается окончательно, словно только сейчас, с чужой рукой в волосах, кислорода ему стало достаточно. 

— Я нихрена не понимаю что ты бормочешь, но как обещал, помогу, — Гром хочет упомянуть две разрушенные жизни, за которые Сергею в любом случае светит долгое и мучительное, но обрывает себя, снова видя разлом во взгляде напротив. Вздыхает снисходительно, к себе мужчину тянет, обнимает его, позволяя мочить рубашку и вдыхать запах прямо с шеи, в которую Разумовский тут же утыкается, дыша торопливо, губами по коже елозя неосознанно. Гром действует на интуиции, сам себе удивляется, но обещает осмыслить всё после. Если бы Разумовский хотел ему смерти, то убил, пока он лежал без сознания. Но если не хотел ранить, зачем бил? Кратинка как не крути не складывается, если их в комнате было всего двое, и Игорь ненароком думает, что будь Олег жив, всё решилось бы само сабой и им двоим не пришлось бы сейчас мучаться. — Просто дыши, Серёж. Дыши, ты хуже загнанной лошади. Сейчас успокоишься, а потом  поедешь со мной в участок и всё расскажешь, да?

Серёжа кивает решительно, дрожит, и Игорь замолкает, просто в объятиях мужчину держит. 

Разумовский весь такой мокрый и ломкий, что даже не хочется читать нотаций. Игорь замолкает, просто широко гладит голову, думает обо всём, пока щекой ощущает дрожь и рыдания мужчины. Отстраняется только когда колени немеют, садится нормально, с кусающей сердце жалостью смотрит на Серёжу, застывшего в неловкой позе и без слов ожидающего, когда ему снова прижаться позволят. Игорь тут же тянет его на себя, понимая, что пока он был в отключке, Разумовский пережил что-то действительно страшное. 

— Не дай ей использовать меня, чтобы убивать, — просит Серёжа шёпотом, когда спустя бесконечно долгие объятия озноб начинает оставлять его тело. — Лучше я сам умру, чем моими руками.. 

Его голос ломается, он сглатывает, поднимает лицо на один с Игорем уровень, и к щеке прикладывает испачканную кровью ладонь. Только увидев это Гром понимает, насколько на самом деле сильно ему досталось. 

Лучше я сам умру, чем моими руками, и Игорь всем собой желает вернуть сознание на момент после удара, когда Разумовский, оставшись в одиночестве, наконец понял, что происходит. В тот моменте разгадка, там оправдание для него, но Игорь не торопится, сначала успокоить хочет. 

— Без крайних мер обойдёмся, я присмотрю за тобой.  

Серёжа кивает, вперёд подаётся, замирает, когда губы его и громовы остаются на нестерпимо малом расстоянии друг от друга.

Игорь сам вперёд подаётся, прикасается неуклюже и неумело. Не чувствует в первую секунду ничего, кроме кровавого привкуса, и только когда восторженный трепет прощупывает в мурашках на спине Разумовского, когда по дёрнувшимся на встречу губам понимает, как отчаянно его ждут и желают, снова внутренне вскипает. 

Гром ладонью контролирует, как сильно Серёжа откроет челюсть и как близко придвинется, помогает на себя навалиться сильнее, чтобы его вес почувствовать на бёдрах. Стыда или потерянности не ощущает — всё настолько правильно, насколько вообще возможно в их безумной ситуации, а быстро уходящее время только заостряет впечатления. Возможно, это их первый и последний поцелуй, думает Игорь, и языком чужие раны смачивает, пока Серёжа не останавливает его, чтобы просто крепко обняться. Недолюбленный ребёнок в теле взрослого. Игорь хочет понять, почему именно ему открылись, но спрашивать не берётся. На вопросы у них будет время и во время допроса, сейчас же пора собирать ответы на то, что ещё даже не созрело до конца, но пробивается наружу через одно на двоих вожделение. Напоследок Игорь целует Разумовского в царапину, оставленную пулей. 

Сергей позволяет себя заковать в наручники, сидит на диване не двигаясь, смиренно ожидает полиции. У него, наверное, губы ужасно болят, и царапины на его теле желательно бы обработать, но Гром старается держать себя подальше — ему нужно подумать, в себя прийти, сложить наконец всю картинку и, впервые за всю свою жизнь придумать как облегчить преступнику наказание. Они в башне одни, не считая Марго, которая Прокопенко с отрядом и вызывала, и в тишине у Игоря всё внутри не на месте находится, тянет к Серёже, который без него вновь посерел, осунулся, сложился в маленький комок скорби. После пятнадцати минут ожидания Игорь сдаётся, Разумовского к себе за воротник тянет и вновь целует, чувствуя, как тот снова начинает задыхаться, но зато живёт, краснеет и желает. 

— Я придумаю что-то, ясно тебе? — Игорь ультиматум ставит, злится сам не знает на что, а в лице Серёжи его напор отражается только совершенно обессиленной, незаметной почти, улыбкой. 

Чумной Доктор, осколки на полу, боль в затылке. Всё по прежнему не складывается, но Гром Серёже уже без доказательств верит, корит себя за это, но поделать ничего не может. Впервые радуется, что ему по должности не положено выносить приговор. 

У них мало времени и мало возможностей. Серёжу с дивана поднимают, и всё что Игорь успевает ему прошептать на ухо, это то, что не бросит. Разумовский идёт, в ногах запинаясь, зрительный контакт с Громом удерживает до последнего. Игорю даже кажется, что чем дальше они друг от друга, тем больше у Серёжи в глазах жёлтого, а доверия — меньше. И это злит, ранит, выкручивает душу. 

Серёжа должен вылечиться, а не разочароваться в людях ещё больше, и Гром ради этого уже думает, как в тюрьму к нему пробраться, как отвадить охрану, чтобы поцеловать, успокоить и позволить в плечо вдоволь выреветься, как быстрее отдать для квалифицированной помощи. Прокопенко его в сторону отводит, спрашивает, что случилось. Гром просит первым делом Серёжу направить к нормальному психиатру. Ради них обоих Игорь должен знать, что губы Разумовского не лгали, когда о симпатии шептали. 

Они едут в участок. Гром понимает, что и сам оказался не менее недолюбленной псиной, чем этот мальчишка — ответственность на себя принял без вопросов, едва её ему протянули и сделать с этим уже ничего нельзя. Не в принципах Игоря предавать обещания. 

***

Суд заканчивается быстро. Игорь выходит из зала и прилипает спиной к колонне, мысли приводит в порядок, затем галстук, мешающий дышать, стягивает, и впервые за неделю спокойно прикрывает глаза, не волнуясь за то, что случится завтра. 

Разумовского не оправдывают полностью, но подчинение полиции, чистосердечное признание, и заключение психиатра делают своё дело. Игорь помнит их первый допрос, то, как совершенно пустое лицо Серёжи приобрело выражение, стоило ему увидеть майора. Звук того, как звякнули наручники, когда тот совершенно искренне подался ему навстречу, но не смог дотянуться, Игорь запомнит на всю жизнь. Он сам тогда лишь единожды коснулся его плеча — камеры, — а остальное старался передать взглядами. Правда тогда им долго поговорить не дали: не прошло и минуты. как нечто безумное и наглое, заняло лицо Серёжи. 

Этот Разумовский отказался даже разговаривать, пока они не останутся с Громом наедине.

— Так значит ты убил Гречкина и Исаеву? — спрашивает Игорь спустя неловкую паузу, в течении которой Разумовский сверлит его взглядом и с намёком растягивает губы. 

— Я, — без раздумий, твёрдо, в голосе ни крупицы вины. — Я убрал этих двоих, потому что они одним существованием отравляли Серёже и тысячам других людей, жизнь. 

— Так ты типо его тайный рыцарь. Ну знаешь, живёт он себе, программки людям на благо делает, а ты за его спиной шпагой размахиваешь. Нет, прости, огнемётом. Никакой ты не рыцарь получается, они дешёвых комиксов про суперзлодеев не читают.

Разумовский улыбается, ровный ряд зубов облизывает показательно, глазами сверкает. Гром рад, что здесь нет камер, никто кроме Чумного Доктора не видит, как кадык дёргается на его горле. 

— От гнева нельзя уйти. Можно спрятаться, дать ему вырождаться в тени, пока не родится нечто вроде меня, — второй Разумовский хмурит брови и скалится. Больше не смеётся, — Я здесь только потому, что он мне важнее моего плана. Но я не рад, что он повёлся на кого-то вроде тебя. Это его недостойно.

— А тюряга пожизненная достойно? — грубит Игорь, и нависает над Чумным Доктором, взглядом давит, тоже его подавить пытается. Правда от того, что лица у них с Серёжей одинаковые, слишком ёрничать не выходит, тоска и желание целоваться всё портят, и это майора злит тоже, так что он на столе кулаки сжимает. — Я тебе одно скажу точно, поджигатель — если тебе он действительно дорог, ты мне дорогу переходить не станешь. Мы по разные баррикады, пернатый, но за этим столом за одно играем, срок дрожайшему Сергею Разумовскому скашиваем. Хочешь защитить его? Прекрасно, диктофон у нас есть, преступник тоже, — Игорь с издевкой улыбается, врезать этому наглому выродку хочется нестерпимо, но серёжино лицо он калечить не намерен. — Выкладывай почему ты убил всех кого убил, и когда планировал расправиться с остальными, — Разумовский как-то загадочно кривится, и Гром громко бросает перед ним папку со всеми заключениями и уликами, начинает злиться. Ему хочется увидеть настоящего Серёжу, с ним поговорить и снова увидеть в ясных глазах благодарность, от которой в майоре силы так много станет, что не то что горы, планеты сможет двигать. — Всё ведь по твоей милости, родимый. Из-за безумной идеи твоей, беспорядком порядок наводить. 

— Не делай его совсем не причастным. Я делал только то, что хотел он. 

— А вот этим ты меня не путай, — Гром вспыхивает, но в руках себя держит. Ещё немного и камеры включат снова, а значит надо решить всё раз и навсегда, чтобы больше не пришлось к этому возвращаться. — Я вот может хочу тебе врезать, но держусь, и судить меня не за что. А ещё запомни: я обещаний на ветер не бросаю. А значит буду рядом с ним, даже если ты откажешься сотрудничать. Я всё ваше прошлое перерою, но из ямы этой его вытащу. 

Разумовский молчит несколько минут. Рассматривает то Грома, то выключенную камеру, то свои сцепленные наручниками руки. 

А когда начинает снова, голос его неожиданно смиренный. 

— Ты понятия не имеешь, что он пережил пока достиг всего, что у него есть. И знаешь кто всё это время был с ним? Только я. Не ты, не его родители, даже не Олег. Я. Я не заслужил его ненависти. 

Неприкрытая боль исказило всё лицо Разумовского, и Гром с трудом продолжал удерживать его взгляд. Он понимает, отморозками не от хорошей жизни становятся, но некоторые вещи никакие обстоятельства не оправдывают. Гром только собирается гаркнуть на него, чтобы он заканчивал драму, как тот в лице меняется и, вдруг, даже как-то светлеет. Ухмыляется, но без злости. Даже с грустью какой-то признаётся.

— Чёрт, а он действительно тебе доверяет. Так сопротивляется, м-м, никогда ещё не вёл себя так плохо. Но это ничего, я не теряю надежды, что мы с ним договоримся. А ты если хотя бы крупицу боли ему причинишь, — он наклоняется к Игорю так близко как только может, и, немигающими глазами уставившись на майора, имитирует звук взрыва. — Сгоришь вместе с друзьями и городом. Не убережёшь его — уберегу я, и действовать буду при этом радикально, не так, как сейчас. 

И Игорь даже не огрызается: кивает. Знает, что это исполнить сможет, и показательно включает диктофон, готовый всё записывать.  

В шее болит, Игорь слишком долго сидел на неудобных судебных скамьях. Он пока не может домой уйти, через задний ход должны вывести теперь официально осуждённого Разумовского, и, Игорь надеется, Прокопенко сдержит обещание,  и в клинику они поедут в одной машине. 

Серёжа бледный, но при виде Грома улыбается. Его потряхивает от количества таблеток, которыми его накачали чтобы убрать Птицу, и в этой дрожи Игорь узнаёт ту самую лихорадку, от которой успокаивал его в первую ночь. Воспоминания воскресают прямо на губах, в размытых, впалых глазах Разумовского отображаются, когда он в своей манере начинает неловко взглядом между лицом и руками полицейского бегать. 

У машины Грома останавливают. Он возмущается конечно, но Прокопенко только плечами пожимает, и отпускает сопровождающих полицейских загружаться в машину, давая мужчинам минуты три-четыре. Уставные порядки Игоря раздражают, но он тут же успокаивается, стоит Серёже мягко улыбнуться и, опустив голову, тихо прошептать:

— Спасибо, Игорь. Только твоими стараниями.. — Гром просто обнимает его. Сдержанно, без нежности. По-мужски, чтобы Разумовский почувствовал крепкое плечо под руками. — Ты спас меня, — продолжает с грустным робким взглядом на Игоря. С благодарностью.

— Ну так и дальше спасу, Серёж, ты парень ведь хороший, — убеждает, отстраняет мужчину от себя, чтобы к скуле прикоснуться под видом того, что слёзы ему стирает. Глаз умилённых не опускает. — И не таких идиотов выхаживали. Ты вылечишься, Серёжа, начнёшь новую жизнь, а я рядом буду, — Гром встряхивает Разумовского несильно, у того слёзы от таких слов проступают, и улыбка опадает, становится отчаянной, дрожащей. 

— Если птица вернётся, я ни в чём не уверен.. 

— Так я и не беру с тебя клятвы что всё прям гладко пройдёт. Ты главное рук не опускай, и таблетки все пей. И не спорь с мозгоправами, чтобы не часто, — Игорь крутит пальцами у висков и усмехается, пытается поддержать Разумовского. — Ну знаешь.. Гипноз там, и прочее. Я тебя навещать буду. 

— По машинам, — раздаётся голос Прокопенко, и Серёжа теряется, мнётся неуверенно, не желая уходить вот так, без ничего особенного, но и понимает, что нельзя им ничего делать перед всеми. Игорь его мучать не намерен, в последний раз ласково огненную чёлку за ухо заправляет и, надвинув пониже кепку, уходит сам, на три года. Ему больно, но он верит в справедливость, верит, что тюрьма и лекарства всё исправят. В самой глубине радуется, что оправдательный приговор так и не вынесли: Серёжа свой минимум заслужил, не признавшись сразу и Игоря бутылкой ударив. Майор, конечно, тоже расплачивается тем, что едва обретённую влюблённость теряет, но грехи Разумовскому замалить даст. Это и называется правосудием, неприятным, ничего не прощающим, но бесконечно важным. 

***

Это сложнее чем Игорь думал — выбраться из ямы. За один день просветления приходится платить семью, проведёнными в смирительной рубашке, и за каждое свидание с возможностью просто руками соприкоснуться нужно вывернуть карманы с наличностью, пока зажравшийся лечила не будет доволен. 

Игорь рад, что команда Разумовского продолжает работать над “вместе”, и хотя бы о деньгах задумываться не приходится. Лучшие лекарства, лучшие палаты и врачи, всё, что угодно, чтобы запертый один на один с кровожадным хищником Серёжа не чувствовал себя совсем брошенным. 

Обвинять кого-то трудно, в тюрьме, даже такой, должно быть не сладко. Но у Игоря всё равно сердце каждый раз сжимается болезненно, когда он этот серый, мрачный порог переступает. Он себя заранее настраивает: даже если у Серёжи опять все вены исколоты, а под глазами синева, если он снова в мягкой комнате и не выйдет на встречу, или выйдет, а там не он, а Чумной Доктор в ослабшем теле с проповедью сжигать нечистых — это не конец света, они это преодолеют. Справятся, чёрт возьми, перетерпят, потому что эта цена их поступков.

Он всё чаще в стеклянной комнате Разумовского ночи проводит, слушает, как Марго рассказывает о Серёже, некоторые моменты из личного дневника зачитывает — когда этот гений успел сеть под него перепрограммировать, Игорь не знает, но сейчас очень благодарен. Потому что месяцы текут медленно, вкус чужих губ в памяти теперь как пепел — серый, а любопытство гложет. Хочется каждый день что-то о Разумовском слышать, узнавать новое, не ограничиваться только тем, что он газировкой гештальт закрывает, и искусством грязный детдом из души вытравливает.

— Марго, а у Разумовского были девушки? 

На диванчике удобно, кондиционер неслышно пашет, чтобы Гром мог дышать свежестью — не то что на его чердаке, колонизированном пылью. 

— Вы с каждым разом требуете всё более личную информацию, Игорь, — улыбается Марго, и Гром скалится ей в ответ, внутренне радуясь, что это просто программа, которая их совсем не оценивает. Игорь отворачивается к окну и небольшой упругий мячик в стекло кидает — тот отскакивает легко, по пустому пространству катится, пока Гром на его примере пытается увидеть, где сам в итоге окажется. 

Не знает он, как так всё сложилось. Серёжа не такой уж и примечательный, если подумать. Красивый как чёрт, волосы огненные, харизма, деньги, ум. Он детдом построил, на благотворительность даже из тюрьмы жертвует. Славный, милый мальчик, но Грому что до этого? Он не знает. 

— Почему люди всё время находят себе приключения на задницу? — задаёт в воздух, и, кряхтя, ковыляет за мячиком. Завтра на работу рано, домой возвращаться — долго, значит с говорящей голограммой он застрял и на ночь, и на утро. 

— Люди — вид социальный. Вы эволюционно предрасположены строить связи друг с другом, и только через социальную паутину по-настоящему способны ощутить свою значимость. Я правильно поняла ваш вопрос, Игорь? 

— Нет, не правильно, — назло ей гаркает Гром, потому что ответ этот ему не нравится. Предрасположены, не предрасположены, не видит он никакой связи между собой и Разумовским, чувства своего не понимает.

— Вы так любите лгать, Игорь. Согласно моей информации, до недавнего времени у вас не было друзей, тема привязанности для вас очень актуальна. 

— Почему же, были, — Игорь сам с себя смеётся, как он привык то с железяками разговаривать, хотя до этого всегда так гордился своей однокнопочной нокией и на другие модели смотрел считал почти изменой. — Начальник, коллеги. 

— А более близкие связи? — подсказывает Марго, и Гром мячик прямо в её дисплей пуляет, в душе надеясь что экран на такие нагрузки тоже рассчитан. 

— Слишком личную информацию выпрашиваешь, железяка, — смеётся вместе с её механической озвучкой, но потом всё же перестаёт улыбаться, смотрит на замерший в центре комнаты мяч, руки Серёжи, вцепившиеся в тело так, будто Игорь стал всем его миром, снова чувствует. — Не было у меня никого. Я не один вроде, но никому не был нужен. 

— А вам нужен был кто-то, Игорь? 

Подлый модуль психоаналитики, Гром стягивает с себя футболку и откидывается на диван. Марго тут же приглушает свет, и через стёкла становится видно ночной Питер с его огнями. 

— Один один, консерва. У меня с людьми всё взаимно бывает. 

— Сергей хотел быть с людьми, но не мог им доверять, — Игорь поворачивается к ней, слушает внимательно. — Вы, Игорь, были первым после Олега, кто вступился за Сергея, я подозреваю что именно поэтому он оберегал вас так преданно той ночью. 

— Оберегал? — Гром напрягся, эта программа знает слишком много, и теперь Игорь хочет знать тоже, — Погоди, ты же.. — осознание догоняет его, и Гром отвешивает себе тяжелую оплеуху от которой лоб по настоящему саднит. — Вот я идиот, ты же дофига навороченная. У тебя есть запись той ночи.

Марго замигала глазами, отыскивая файл, а после растянула перед Игорем экран. 

— Запись имеется, и у меня есть разрешение показать её вам. Хотите приступить к просмотру? 

— Включай. Почему раньше не сказала?!

Много осколков, и Серёжа ползёт прямо по ним, когда хочет обнять майора, но какая-то сила не даёт ему приблизиться, оттягивает назад. Разумовский кричит, хватается за голову. 

Если я очень постараюсь, ты исчезнешь, исчезнешь, исчезнешь!

Я не убийца!

Я убью себя, я убью нас обоих!

Разумовский стоит над Игорем, осколок, что ещё секунду назад был приставлен к его собственному горлу, теперь дрожит над сердцем майора. Он так близко, что Гром ощущает колющую боль между рёбрами, острия за складками футболки не видно.

Мы не одно целое, я никогда не поднял бы руку на того, кто спас мне жизнь!

Игорь не может поверить, что Сергею удаётся сдерживать Чумного Доктора. Он видел как проходят приступы и точно знает, что своей второй личности Разумовский сопротивляться не может, она слишком рано зародилась, и была ему жизненно необходима для выживания — именно это и стоило мужчине полной потерей контроля над нею, по крайней мере так заключил психиатр.

Птица уходила только тогда, когда в жизни Разумовского появлялись другие люди: было такое всего дважды, с одной из воспитательниц, а потом и с Олегом. Чумной Доктор затаивался где-то вглуби, выходил только когда противников у Сергея становилось совсем много. А потом Олега не стало, воля Серёжи ослабла, а Птица расправила крылья, с огромным запасом накопленной силы решила вершить правосудие, чтобы Разумовский раз и навсегда избавился от своей проблемы — ненадёжные, продажные люди, которым нельзя доверять, потому что никто никому не нужен. 

Серёжа стоит над Громом и плачет. Его так колотит, что стекло елозит по коже вместе с футболкой, но Игорь точно помнит, что на груди никаких повреждений не находил. 

Раздаётся ужасающий крик, гортанный, с примесью чего-то звериного, и Игорь чётко слышит следом голос Чумного Доктора, а в задранной голове и перекошенных гневом чертах видит его отражение.

— Идиот, как же ты не понимаешь? Ты никто для него, таких же как ты он спасает десятками, и никого не запоминает. Чем ты отличаешься? Предал Олега ради вот этого смазливого лица который только и умеет что размахивать кулаками. Не ожидал от тебя такой глупости. 

— Подонок, — шипит Гром, и срочно лезет в карман, чтобы написать Прокопенко сообщение. 

— Он с тобой не останется, Серёжа, — продолжает Птица из порядком забывшегося, но по-прежнему важного прошлого, — У тебя есть только я, я спасал тебя, я был тебе другом и защитником, и нам никогда не нужно было кого-то ещё! Думаешь, если я отдал это место Олегу, я и этому проходимцу поддамся так же просто? Одумайся, Серёжа! Одумайся, ты ему даже как шлюха не сдался.

Майор поднимает руку и Марго тут же выключает видео. Молчит, будто понимает что-то, а Игорь кутается в одеяло, не желая больше ничего слышать или видеть. Его выворачивает от злости, кровь кипит, и он очень жалеет, что не врезал этому существу пока была возможность. 

Но когда он уже на грани сна, когда мир туманный и тело лёгкое, до него доносится тихий шёпот Разумовского. 

Экран горит серым. Гром на коленях Серёжи, и тот обнимает его тело, раскачиваясь из стороны в сторону. Плачет. 

— Не оставишь, — шепчет в наваждении и продолжает раскачиваться. В глазах никакой осмысленности, сплошная тьма, но руки держатся за Игоря, как за драгоценность. В этих руках вся сила Серёжи в тот момент сосредоточена, и это осознание отрезает сердце от артерий, отдаёт во власть свободного падения. Игорь начинает понимать, почему всё ещё рядом находится — чувствует, что кому-то как воздух нужен. — Игорь, т-ты не такой, нет, ты не станешь обманывать. Только скажи, я отстану, я не навязчивый, я не стану.. Тебя.. Я.. Игорь...Не умирай, пожалуйста.

Гром снова отворачивается и накрывается. На этот раз с головой, наглухо, и Марго быстро выключает видео, желая доброй ночи. Игорь, так и не уснувший ни на секунду за всю ночь, покидает здание когда рассвет только начинает надкалывать ночь. Теперь он собственными глазами видел, что Серёжа не виновен и он не может удержаться от желания увидеться с ним как можно скорее.

***

— Исключено. 

— Бросьте, неужели с его деньгами ничего нельзя сделать? 

Гром чувствует себя настоящим предателем. Ссыкуном, подлизой, тварью дрожащей, да кем угодно, только вот теперь очень хорошо понимает, что ещё полтора таких года Разумовский не выдержит. 

Врачи конечно подбадривают, клянутся, что всё хорошо идёт, скоро в общий филиал переведут, но Игорь не слепой, невооружённым глазом видит, что Чумной Доктор безумствует всё чаще. По закону к оставшемуся году никак не подкопаешься, и так получили минимум, возмутивший общественность, но есть чёрный, скользкий пусть, по которому Игорь готов пройтись только единожды и ради одного единственного человека. Он запрашивает у Марго доступ к счетам Сергея, и видит там отдельную строку, принадлежащую ему. Времени исповедаться нет, Гром неловко переводит взгляд с начальника больницы на Пчёлкину, которую взял лишь бы всё гладко прошло, и он не накосячил со своими уязвлёнными принципами. 

Врач долго на них смотрит, словно не верит. Вздыхает, на листе пишет сумму. Гром не смотря в бумагу соглашается, и Юля лишь недовольно на него щурится. 

— Всё же нет у этого города героев, — говорит разочарованно, когда они идут по засаженной унылыми деревцами аллеям. К Серёже. Забирать домой. Игорю на душе сильнее радостно, чем за свой поступок мерзко, и он клянётся, что тысячей хороших дел взятку искупит, когда одну полностью доверившуюся ему жизнь снова будет держать в объятиях. 

— Он зачахнет без меня раньше, чем досидит. 

— Прямо зачахнет, — Пчёлкина передразнивает, но идёт следом, — Он убийца, Игорь. 

— Не он, а его птица, — твёрдо возражает Гром, и ускоряется. Уже немного жалеет, что взял Пчёлкину, но понимает, что и она всё это ему говорит не со зла, хочет уберечь от необуманного поступка. — Он меня перед ней отстаял, даже царапины не оставил. 

— Это всё романтично очень, но ты уверен, что сможешь его контролировать? Достаточно ему доверяешь, чтобы с ним в одной комнате ложиться, или будешь как тут, его на ночь к кровати привязывать и в смирительную запихивать если начнёт буянить?

— Юль, захлопнись, а. Дело сделано, раньше ныть надо было. 

— Слишком ты несчастный был, чтобы раньше, — Юля умная, она всё понимает. И природу их взаимоотношений, и проблемы, всё, только поэтому и продолжает идти рядом несмотря на дурное предчувствие. — Прокопенко согласился? От него удобнее то будет на еженедельные осмотры гонять. 

— Согласился. И отпускная у меня. 

Повисает тишина, по дороге начинают попадаться санитары. Гром сплёвывает в траву, руки пихает в карманы, словно боится ненароком кого-то кулаками ударить. Сам даже не понимает, почему начинает оправдываться. 

— Юль, я не дёргался даже, когда реально польза была. А сейчас он весь полумёртвый какой-то. Это уже инквизиция получается, а не лечение.

— Это тюрьма, — Юля поправляет и локтем его в бок пинает, тут же желая разрядить обстановку. — Может он просто лицо твоё небритое видеть устал, — Гром останавливается, смотрит на неё с осуждением, будто девушка ему нож в спину всадила. Юля глаза закатывает, улыбается, Игоря берёт под руку и тянет дальше. — Ладно, я следила за анализами. Приступы участились, лекарства помогают хуже, а дозу продолжают увеличивать. Не критично, но я и так уже планировала поднимать тревогу. 

Игорю от этой информации только ещё тяжелее переступать порог и на встречу настраиваться. В его голове Серёжа бледный, до костей худой, исколотый весь и цвет волос его скорее коричневый, всё пламя вымылось из-за плохого питания, лекарств  и жёсткой воды. 

— Больной должен находиться строго по зарегистрированному адресу, — второй раз инспектирует доктор, и Игорь едва сдерживается, чтобы не накостылять ему, когда он просто у палаты Серёжи замирает и стоит, занудным голосом уже сто-раз услышанное повторяет. — Неявка на еженедельный осмотр может грозить прибавкой к сроку, лекарства к приёму обязательны. 

Юля толкает Грома локтём, и только тогда тот перестаёт барабанить пяткой по кафелю. У него нервы к чертям испорчены, он больше не может думать что там за дверью Серёжа, заклёванный птицей и одиночеством угасает, пока он сам своё обещание быть рядом заменяет болтовней с Марго и Дубиным.

В лучших мечтах Грома, когда дверь палаты отпирают, Серёжа бросается к нему с робкой улыбкой, обнимает и признаётся, что только на это и надеялся. В жестокой реальности выцветший Разумовский сидит на койке неподвижно, на руках-скелетах видны синие вены. Он безразличный к миру, врач говорит, что ему недавно вкололи успокоительное, и Игорю многих болезненных ударов сердца стоит, чтобы подойти, улыбнуться в пустоту, и что-то бормоча на человеческом, не интересном Серёже языке, начать его переодевать в нормальную одежду. 

Грому дурно, по-настоящему, и Юля как никогда кстати включается в сбор серёженных вещей, направляет, шутит, ведёт машину. 

Игорь ничего не говорит. Гладит похудевшие черты лица Разумовского, пока они трясутся на заднем сидении машины, нерешительно проходится по щекам, морщинки у глаз прощупывает. 

— Домой едем, Серёжа, — но Серёжа пялится в одну точку где-то впереди по дороге, ресницы у него серые, словно запылённые, как и волосы, а губы в ранах, кажется, оставшихся ещё с той ноги. Игорь отворачивается, потому что от обиды злые слёзы на глазах проступают. Неужели всё же не успел? Не уберёг, упустил Серёжу, поддавшись желанию оправдать самого себя за чувства к преступнику. Он заслужит, если второй Разумовский ночью всё же воткнёт ему это злосчастное стекло в сердце из-за договора не выполненного. И только когда на очередном повороте голова Серёжи специально или по инерции ложится ему на плечо, Гром и сам немного воскресает. 

— Справимся, — он берёт его, молчащего, за руку, и не сдержавшись, быстро в костяшки целует, тут же отворачиваясь к окну: не привык что чувства переполняют, и Юля на переднем сидении только улыбается грустно. — Мы собаки, Серёжа, на нас любая зараза быстро заживает. 

Но проходит не меньше недели, прежде чем Серёжа впервые осмысленно двигает глазами.

Он смотрит лишь с подобием того невинного восхищения, что было раньше, но зато открытыми осмысленными глазами, и Игорю не нужно большего. Утро, солнце проникает через занавески. Игорь на раскладушке, рядом с кроватью Серёжи, который вообще не двигался все эти дни, а теперь на полу сидит, сложив колени, и наблюдает, как Игорь досыпает свой неспокойный сон. 

— Очнулся наконец? — голос хрипит спросонья, слово грубоватое, режет по отношению к Разумовскому, который медленно моргает и прядку за ухо заправляет, как перед отъездом в клинику. Игорь тут же поднимается, и Серёжа вслед за ним выпрямляется, копирует. Молчит. Игорю это не так важно, главное теперь он знает, что никто истончившиеся вены за зря не проколет, не обделит едой, не обделит кожу уходом. Он о Разумовском так позаботится, как тот заслуживает, вернёт всё, что ему недодали\ те, кто подарил жизнь. И с этой мыслью Гром осторожно лицо серёжино к себе направляет, лбами сталкивает. Дышит. И чувствует как Разумовский его ритм копирует, общий воздух вдыхает — Ты как? Живой? 

— Мне страшно, — не голос — шелест, но Грому даже этого достаточно чтобы зажмурится от напора чувств, губу зажевать, пальцы вдавить в шею того, кого кажется полюбил просто потому, что так оно случилось. 

— Не веришь в мои сторожевые навыки? — Игорь улыбается, счастливый, глаза поблёскивают сонной влагой. Серёжа вновь его зеркалит, с нарастающим любопытством смотрит на него, но самостоятельно расстояние нарушить даже не думает.

— Я себя боюсь. Того, что я без всех этих препаратов могу сделать.  

— Ты на отшибе Петербурга, без денег, собственной одежды и всяких навороченных штук чумного доктора, — голос Игоря грубеет, но руки, когда он начинает потускневшие волосы перебирать, остаются такими же нежными, как когда он шептал обещание защитить во что бы то ни стало. — Ты моё последнее посещение помнишь, а? Не помнишь нифига, ты был как овощ, на руки свои посмотри и сам поймёшь. Они убивали тебя этими лекарствами, а не лечили. 

Серёжа робеет резко, опускает взгляд. Меж его пальцев истрёпанные кружева маяться, видимо оборвал случайно с подушек или одеял. На сгиб локтя смотрит — там действительно гематомки, и становится совсем несчастным, так что Игорь опять, уже даже как-то привычно жалеет, что не умеет гуманнее заворачивать правду. 

— Прости, не вовремя я начинаю. 

— Игорь, я помню всё, — встревает Разумовский, ясные глаза поднимает. Гром в них какую-то решимость, до сих пор не знакомую, считывает, и, заинтригованный, к его рукам тянется, пальцы сцепляет. Серёжа, растерянно сбившийся от этого жеста, на пару мгновений прикрывает глаза, а после продолжает, стараясь глаз от Игоря не прятать. — Каждое убийство в голове сидит. Птица не лгала мне, мы и впрямь почти одно целое, — щёки его заалели, Гром с успокаивающим нашёптыванием к себе его потянул, но тот отпрянул, желая закончить. — Я заслужено сидел, ты не должен был вмешиваться. 

— Мне Марго запись с той ночи показала, — возражает Гром, пока мужчина не совсем увлёкся рассказом. Серёжа сглатывает, но не более, и кивает, ждёт продолжения, хотя и сам понимает, что Гром скажет. — Я слышал, что тебе эта мерзость говорила. И забрал тебя именно поэтому, она не имеет никакого грёбанного права решать за тебя кто ты такой. 

— Она защищала меня, потому что я был слаб, — с отчаянием шепчет Разумовский, но Игорь снова его останавливает, в нос чмокает, заставляя замереть от неожиданности и крепкой хватки на плечах. 

— Столько херни тебе навнушала. Я тоже сначала подумал, что изолировать тебя с ней и дать разобраться — хорошая идея, но ничего подобного. Тебя нужно держать от неё подальше. Чтобы ты мог говорить, а она сдохла. 

— Это не так просто работает, — робко возражает Серёжа, руки из чужой хватки тянет, но не успевает. Игорь за затылок к себе притягивает и целует, губы раненые пробует и теряется от ощущения, что пробоина в его жизни наконец-то затягивается. 

Серёжа своим задыхающимся поцелуем знаменует всё, к чему Игорь шёл. От недоверия к первому человеку, к которому на чистом желании тянет, от трудоголизма к отпуску, в который он собирается в человеческом общении практиковаться. Сердце играет, кровь потрескивает в венах восторженно. 

Когда Игорь был не один? Когда мог точно знать, что с другим человеком держит всё в своих руках? 

— Как Марго? — спрашивает Серёжа первое, когда отстраняется, и Игорь почему-то смеётся, истощённого парнишку на себя тянет и целует в лоб. 

Им только предстоит познакомиться. Предстоит встретить рассвет, пережить общие слёзы и в очередной раз понять, что жизнь — штука слишком сложная и мучительная, но сейчас Игорь просто отключает свою разумную сторону и позволяет нерациональной, той, которой не нужны объяснения чтобы обнимать желанного человека с желанной силой, брать контроль над собой и над ними обоими. Его справедливость Серёжу вылечит, он не сомневается, и поэтому просто поднимает Разумовского на руки и несёт в душ, будто внутри нет никакой притаившейся угрозы.

Может глупо, может необдуманно, но Сергей Разумовский жив, а Чумной Доктор умирает — ему нечем дышать, когда вся душа Разумовского заполнена увлечением живым человеком, а не кровящими призраками прошлого.