Ночная дорога, влажная от недавнего дождя, легко и бесшумно стелилась под колеса. Мимо пролетали огни фонарей, в открытое окно бил холодный ветер. Глеб сидел рядом с водителем, высунувшись в окно, смотрел вперед, на блестящую полосу асфальта, на цепочки огней вдали, и чувствовал себя почти счастливым. И когда два огня вдруг бешено рванули ему навстречу, прямо в упор — он тоже все еще был счастлив.
Потом был удар, вспышка перед глазами и блаженное забытье.
А вот пробуждение радости не принесло. Его мутило, болела голова. Глеб осторожно ощупал ее — вроде цела. Руки-ноги тоже слушались…
Рядом суетились какие-то люди, сверкали огни «Скорой» и гаишников, кто-то с кем-то ругался, кто-то кому-то звонил по телефону… Вот несколько человек осторожно уложили на асфальте что-то темное, продолговатое, похожее на тюк с тряпьем. Два тюка. Глеб закрыл глаза и пожалел, что не может заткнуть уши — эти шум и суета раздражали, мешали соображать.
— Ну и везучий ты парень, — послышался рядом чей-то голос. — Двое насмерть, а у тебя ни царапины!
— Я везучий? — переспросил Глеб с недоумением, тупо глядя на два окровавленных тела на асфальте, и вдруг затрясся в истерике. Очень жалко было и молодого таксиста, и незнакомого Глебу водителя встречной машины… Но еще больше было жалко себя.
Три года назад у девятнадцатилетнего Глеба диагностировали рак толстого кишечника.
Операция. Повторная операция. Колостома — отверстие на животе, к которому присоединялся пластиковый мешок калоприемника. Мучительные для прежде брезгливого юноши проблемы с личной гигиеной. Химиотерапия. Непрестанная, изматывающая тошнота. Еще одна операция. Консультация в Израиле. Консультация в Германии. Отец не жалел на Глеба денег. Да и то сказать — единственная родная душа, как тут жалеть… Они с Глебом жили вдвоем. Мать Глеба умерла от разрыва аневризмы аорты, когда Глеб только пошел в первый класс…
Все усилия и траты оказались тщетными. Самые сложные обследования, самые дорогие клиники — и однозначный, не оставляющий надежды вердикт — «Медицина здесь бессильна».
Отец отреагировал так, как будто с самого начала был к этому готов — ни минуты растерянности, ни капли отчаяния.
— Ничего, Глебушка, ничего! — повторял он, обнимая сына за худые, костлявые плечи. — Мир на их медицине не сходится. Мы еще повоюем, мы еще найдем средство! Есть же всякие целители… травники, гомеопаты…
— Шарлатаны они все, — угрюмо отвечал Глеб.
— Не все! И мы найдем настоящих… уж не к первым попавшимся пойдем, не по объявлению в газете!
Глеб не спрашивал отца, как он искал «настоящих», ему было не до расспросов. Лечение у целителей оказалось немногим легче, чем у официальных врачей. Глеб то обливался ледяной водой, стоя босиком на голой земле, то пил всяческие отвары и настои, от которых тошнило хуже, чем когда-то от «химии». Но лучше ему не становилось.
Разуверившись в местных, отец потащил Глеба на другой конец света. Перелет до Филиппин дался тому неожиданно тяжело. Мутило, судорогами сводило икры, очень хотелось прилечь… Но хилер выглядел так внушительно, а его манипуляции над истощенным телом вызывали такое доверие, что Глебу и впрямь стало легче. И на обратном пути в самолете он уже не бледнел и не кусал губы, сдерживая стоны.
Ровно через месяц после возвращение с Филиппин Глеб снова попал в больницу. Разросшаяся опухоль передавила собой мочеточник, пришлось снова оперировать.
Теперь, помимо калоприемника, из тела Глеба выходил еще и мочевой катетер.
— Не будем отчаиваться, мы еще не все попробовали, — твердил отец. — Есть еще колдуны… и вообще всякая магия…
— Нет уж, с меня хватит, — отвечал Глеб. — Я устал. Я больше никуда не поеду и ничего делать не буду. Пусть все идет как идет… все равно ничего не помогает.
— Это ты сейчас после операции… тебе сейчас тяжело. Ну ничего, ты отдохнешь, а там видно будет. А я пока буду искать… настоящих.
Глеб так и не согласился таскаться по дальним деревням, где живут настоящие колдуны — из тех, кто не дает рекламу в газеты, потому что их адреса и так передают из уст в уста. Но, на радость отца, многие соглашались работать и за глаза — по фотографии больного, по нательной рубашке…
Вот только, поводив ладонью над фотографией, они отводили взгляд и вздыхали — «Поздно, уже не помочь!»
Отец не верил, настаивал, твердил отчаянно:
— Хоть что-нибудь сделайте, можно же что-то сделать, хоть немного помочь! Я не хочу, чтобы он умирал! Не дайте ему умереть!
Иные колдуны отказывались категорически, но были и такие, кто соглашался «попробовать».
Сам Глеб уже ни на что не надеялся и ничего не ждал. Жизнь его, вялая, почти растительная, катилась по привычной колее — укол обезболивающего, обработка колостомы, обработка катетера, снова укол… Иногда им вдруг овладевало болезненное возбуждение, хотелось движения, света, людей. Тогда он выходил из дома и бродил по улицам, то и дело присаживаясь на скамейки, чтобы отдышаться и отдохнуть. А порой он шел в какой-нибудь ночной клуб — непременно такой, где он ни разу не бывал до болезни, где не могло оказаться его знакомых — и сидел там до утра над одним бокалом пива, молча глядя по сторонам. Из-за болезненного, изможденного вида его часто принимали за наркомана. Он не оспаривал этого, а порой и от дозы не отказывался — принятого дома обезболивающего не хватало на всю ночь.
Однажды к нему подсел незнакомый парень. Глебу вдруг показалось, что перед ним поставили зеркало — тот был так же неестественно худ, с такими же запавшими глазами и землисто-серым лицом.
— Ты давно на игле? — спросил парень безо всяких предисловий.
— Я не наркоман, — неожиданно для себя возразил Глеб. Тот усмехнулся.
— Я тоже так говорил когда-то, что я не наркоман, а только так, балуюсь. А теперь у меня ВИЧ.
— А у меня рак, — спокойно, как о простуде, сказал Глеб.
— Да ладно! — удивился незнакомец. — Правда, что ли?
— Правда, — подтвердил Глеб. — Я колюсь, только не для кайфа.
— Ну прости тогда, — парень усмехнулся. — А на меня тут, видишь, пришла охота проповедь прочитать. Думал, может, хоть кому-то поможет…
— Проповедь — дело хорошее, — согласился Глеб. — Может, и правда кому поможет, только не мне. У меня и кайфа-то от них не бывает.
— Да уж. Извини, не по адресу попал, — парень встал, собираясь отойти, и Глеб вдруг, сам себе удивляясь, окликнул его.
— Ты погоди… давай поговорим, что ли? За жизнь. Или за смерть.
Глеб сам не знал раньше, насколько ему не хватало возможности поговорить с человеком в таком же положении, с человеком, который не будет сочувствовать и жалеть, зато сможет по-настоящему понять. Они с Майком проговорили до закрытия клуба и, расставаясь, обменялись телефонами.
Первые дни они встречались часто, потом — все реже и реже. Майк чувствовал себя все хуже, все чаще он не мог выйти из дома. Собственно, Глеб тоже забыл, когда чувствовал себя хорошо, но и хуже ему не становилось, по сравнению с Майком это становилось заметно.
Потом была та автомобильная авария. Глебу ведь и не нужно было никуда ехать, он сел в такси просто покататься. Когда-то он любил сидеть за рулем… это было, казалось, так давно! И вот чем это закончилось… Глеба мутило теперь уже не от травмы, а от ужаса, перед глазами стояли два продолговатых тюка на мокром асфальте… Но разве он, Глеб, был в этом виноват? Он с радостью оказался бы на месте одного из них. Это же так просто — скорость и огни навстречу, а потом удар и темнота… Для них просто — не для него.
Дома Глеб попытался позвонить Майку. Долго-долго на звонки никто не отвечал, потом трубку взяла какая-то женщина. Усталым до безразличия голосом она сказала, что Майк умер. От передозировки.
Глеб молча положил трубку. Что он мог ответить? Он не испытывал жалости ни к этой незнакомой ему женщине — наверное, матери Майка, ни к самому Майку. Скорее он чувствовал досаду и зависть. Майк бросил его, не позвал с собой.
Передозировка… Наверное, это не хуже, чем авария.
Глеб достал коробку с промедолом. Пересчитал ампулы. Сколько ему надо для передоза, он не знал и для верности решил использовать все.
Теряя сознание, он был почти уверен, что это навсегда. Хотя оставалось, конечно, сомнение, что он снова откроет глаза и увидит перед собой такой знакомый потолок реанимации…
Глеб открыл глаза и увидел свою комнату. Не было ни комы, ни реанимации. Он просто проснулся, как после обычного сна.
Он огляделся вокруг, чувствуя нарастающий ужас. Резко, рывком, сел. Переждал головокружение, отдышался. И выдохнул отчаянно:
— Что же ты со мной сделал, папа?
Добраться до тех колдунов, к которым обращался когда-то его отец, Глеб физически не мог. Пришлось искать специалиста поближе, в городе.
Экстрасенс осмотрел Глеба, заставил его раздеться и провел чуткими сильными пальцами по острым, выступающим позвонкам, а потом снисходительно объяснил:
— А чего же ты ждал, парень, когда за твою жизнь борются несколько лучших колдунов страны?
— Борются? За мою жизнь? — возмутился Глеб. — Да мне знаете как плохо!
— А кто обещал, что жить — это хорошо? — пожал плечами экстрасенс.
— Да на черта мне такая жизнь! Лучше бы я давно умер, и дело с концом!
— А кто тебя, собственно, спрашивал? Мастер работает с желанием заказчика. А заказчиком был, я так понимаю, твой отец. И он хотел, чтобы ты не умирал. О том, чтобы ты выздоровел, речь не шла.
— Но это же одно и то же!
— Вот и твой отец, видно, тоже так думал. А как видишь, нет.
— Но я не хочу так, не хочу! Пусть они переиграют, отменят! Если мне нельзя выздороветь, то пусть мне нормально умереть дадут!
— Думаешь, это как на компе кнопку «отмена» нажать? Легко было бы жить, если бы любое колдовство можно было бы отменить. Или, наоборот, сложно… В общем, что сделано, то сделано. Думаешь, у тех, кто сам по себе, без колдовства, живет — проблем нет?
— И что же, я теперь бессмертный? — спросил Глеб с ужасом в голосе. Экстрасенс серьезно подумал над вопросом, еще раз поводил рукой вдоль позвоночника, задержал руку в области затылка, наконец ответил:
— Пока да. А что дальше будет — не знаю. Может, это зависит от того, насколько сильным желание у заказчика… у твоего отца было изначально. Или будет держаться, пока он не расхочет, только заметь, не передумает, а именно расхочет. А может, пока те колдуны сами не поумирают… хотя бы часть из них. Ну, а пока ты — бессмертен. Временно. Смешно звучит, правда?
Несколько месяцев прошли, как сон, как вялый, вязкий и мучительный кошмар. Глеб почти не вставал с кровати. Физически ему не становилось ни хуже, ни лучше, но душевно он был совершенно сломлен. Он не упрекал отца, вообще ни разу не дал понять, что знает о его роли в происходящем. Да и то — за что упрекать-то? Отец хотел как лучше.
Знал ли сам отец, к чему привело его желание — Глеб не думал. Мог и знать, конечно. Ведь видел же он, что с сыном что-то не так.
Впрочем, они теперь вообще почти не общались. Когда отец был дома, Глеб не выходил из своей комнаты. В свою очередь, отец старался как можно реже быть дома, постоянно уезжал в командировки.
Время от времени Глеб попадал в больницу — то из-за проблем с катетером, то на переливание крови. В больнице его все знали, переживали за него, сочувствовали… Когда-то его жалели потому, что он умирает. Теперь — потому, что он никак не может умереть. Некоторое время после больницы Глеб чувствовал себя бодрее — то ли от лечения, то ли от общения с другими людьми. Временами он даже выходил из дома, бродил по тихим улочкам частного сектора. Шумных центральных улиц он избегал — боялся, что в толпе его толкнут, собьют с ног…
Как-то на прогулке Глеб заметил редкое для этих мест оживление. За покосившимся забором на заброшенном участке горел сарай. Несколько зевак собрались на тротуаре, кто-то звонил в «пожарку». Глеб почти прошел мимо, но остановился, заметив компанию детей лет по десять — две девочки и мальчик. Девочки плакали, мальчик крепился и повторял:
— Пожарных уже вызвали, может, успеют…
Глеб невольно заинтересовался. Остановился, спросил:
— А что у вас там случилось?
Дети заговорили наперебой:
— Там Чанка, наша собачка! Нам родители не разрешают ее домой брать! Мы ее тут держали! Мы ее кормили! Она привязанная, не смогла выскочить!
Глеб посмотрел на сарай и вдруг подумал — а чего ему, собственно, терять? Если горящая крыша рухнет на него — наверное, это не страшнее аварии или передоза… Только она не рухнет.
Он глубоко вдохнул, опустил капюшон поглубже на лицо и шагнул вперед.
Потом были восторженные и благодарные вопли детей, слабое поскуливание полузадохнувшейся собачки, чей-то возмущенный крик:
— Вот идиот, ради какой-то шавки жизнью рисковать!
Глеб едва замечал все это. Он думал. И дома продолжал думать… А потом встал и вошел к отцу в кабинет.
— Папа, мне нужна твоя помощь.
Отец обрадовался, его тяготило их отчуждение.
— Что тебе, Глебушка?
— Мне справку надо. Что я здоров.
— Шутишь? Сынок, я все сделаю, но такую справку тебе никто и ни за какие деньги не даст.
— Ну хорошо, не здоров. Просто годен.
— Куда, в армию, что ли? — неловко попытался пошутить отец.
— Почти. В МЧС.
Кроме фальшивой справки, понадобился еще и искренний рассказ. Высокий хмурый человек в камуфляже слушал недоверчиво
— Бред какой-то. Мистика.
— А вы проверьте, — Глеб едва заметно улыбнулся. — Выстрелите в меня, и увидите.
— Ну уж нет. А вдруг у тебя уже завод закончился?
Глеб серьезно подумал.
— Вряд ли. Понимаете, такой, как я есть, — он шевельнул плечами, словно показывая, какой он есть, — такие люди не живут. Если у меня завод закончится, я и без пули сразу умирать начну. Думаю, я это почувствую.
— Ну ладно, а мы-то тут при чем, даже если это правда?
— Сейчас объясню. Я сам не сразу понял. Понимаете, я бессмертный, значит, не могу умереть — логично? Но, понимаете, можно жить с метастазами в печени, можно жить с гемоглобином 40, но если мне на голову упадет горящая крыша, я не смогу жить. А умереть я тоже не могу. Значит, крыша мне на голову не упадет. Вообще не упадет, пока я в доме.
— Мистика, — повторил его собеседник и вдруг метнул на Глеба внимательный и зоркий взгляд. — Колешься?
— Я не для кайфа, — ответил Глеб, — я от боли.
— Придется бросить. У моих парней голова должна быть ясная. Выдержишь?
Глеб ответил без раздумий. А что думать — сравнивать физическую боль и тоску бессмысленного существования?
— Выдержу.
Среди своих новых товарищей Глеб выглядел почти карикатурно — неправдоподобно худой, изжелта-бледный, едва ковыляющий. Но здесь умели видеть не только внешнее. Глеба уважали — за терпение, за мужество, с которым он выносил постоянную боль. И, конечно, ценили за его способности.
Они вышли из машины и подошли к небольшому особняку.
— Так, план здания запомнил? — спросил у Глеба командир. — Сразу проходишь в холл, встаешь в центре и ждешь меня, я иду за тобой через пять минут.
— А можно, я сам? — по-мальчишески попросил Глеб. — В прошлый раз я сам справился.
— Вот не надо этой самодеятельности! В прошлый раз надо было только проводок перерезать, а сейчас даже тип взрывного устройства неизвестен. Давай уже, иди!
Глеб пошел вперед, прихрамывая и опираясь на трость. Командир вдруг окликнул его:
— Ты там смотри… Будь поосторожнее!
Глеб улыбнулся, преодолевая боль и сдерживая тошноту, и ответил:
— Не беспокойся, я сегодня еще бессмертный!
Классно)