арбузы

итан заметил, что головы недоносков-оборотней разлетаются, словно спелые арбузы на импровизированном тире.

апатия — давняя подружка, давно не виделись, сучка! — притерлась где-то позади паранойи, оттесняя здравую рациональность и мыслительность, из-за чего в голову итана лезли всякие... мысли.

дробь разбила очередную бешеную голову в клочки. кажется, итан не скоро сможет есть арбузы без неприятных ассоциаций.

до хайзенберга осталось немного — спасибо невесть откуда взяшимся табличкам с направлением; не искренне, конечно, но пускай этот ублюдок будет благодарен, что итан вообще держит в голове благодарности, а не сплошные проклятья. дробовик уютно пристроился в руках: пистолет почти бесполезен с прогрессирующим неврозом и вкупе с ним — тремором. паранойя уже не казалась чем-то плохим; каждый шорох мог оказаться бешеной пародией на человека, ходячим трупом или стремным грачом-вампиром. если повезет, конечно — итана до сих пор передергивает от воспоминаний про ту огромную псину с деревни и великана с топором, снующего по мельнице.

итану казалось, что он попал в один из старых нелепых хорроров: подкрашенная вода вместо крови, почти смывшийся нелепый грим на лицах, выглядящий так только страшнее, стремные костюмы с клочками шерсти тут и там, наигранные голоса и уродские куклы, чтобы не нанимать больше актеров для второплановых монстров. и итану даже жаль, что с ним нет сейчас камеры — он бы заснял отменный хоррор-боевик. может, даже отхватил бы славы и прибыли, жил бы в роскоши, как посредственная голливудская звезда и получил бы какую-нибудь нелепую награду «премия нептун», к примеру. или как она там называется.

жаль, конечно, что итан не занимается всем этим дерьмом на камеру. хоть бы пальцы целы были.

все же грим, как ни как.

отдача от оружия даже не чувствовалась: от дробовика на плече уже наверняка налился какой-нибудь синячище с кулак, например, вон того волосатого ебантяя, которого итан прямо сейчас как раз снимет с винтовки. щека болела, зубы ныли от каждого выстрела, но модификации от того жирдяя — «как там бишь его, герцог? да похуй» — свое дело знали.

завод, конечно, впечатлял: дымные трубы прямиком из какого-нибудь сериала про американскую провинцию, ржавый сетчатый забор, увенчаный такой же старой колючей проволокой. неприятные скрипучие ворота — тоже, кстати, из сетки — резанули по ушам похлеще визгов той мелкой дряни, которая все эти три года иногда посещала итана в кошмарах луизианы.

чем-то ему все происходящее как раз напоминает те проклятые события трехлетней давности: какая-то ебанутая семья в заднице мира, забрали дорогого человека и опять надо пытаться спасать кучку людей, деревню, мир, свою задницу и вытаскивать из этого ада жену, дополнительно снова налетев на какую-нибудь амбреллу или еще кого-то, со схожими функциями. хотя, ладно, спасать в данном случае — дочь.

мимолетное напоминание о мие кольнуло в груди и начало скручивать, будто кто ему руку через ребра запихнул и пытается сердце вывернуть. итан остановился на пару секунд, отдышался, вдарил прикладом подбежавшему оборотню, выстрелил.

и снова провел ассоциацию с арбузами.

— как же я, блять, устал.

итан хотел бы от души поорать и во всеуслышание послать матерь миранду нахуй, унося от сюда ноги с розой на руках. конечно, он может сделать это и сейчас, ему никто не мешает — только роза будет не одна, а четыре; в колбах по частям.

прошлогодняя вялая трава путается в ногах и итан сдавленно матерится, пытаясь не шаркать по земле хотя бы через шаг. бессонные ночи и постоянная бдительность сказываются: итан чувствует себя хуже древней половой тряпки, которую используют только чтобы протереть лужу после напрудившей собаки.

комнатушка, в которую входит итан, выглядит в меру уютной и в меру пугающе-дискомфортной. какие-то кучи железок, занавешанная тряпкой стена напротив, плохое освещение: итану, как семьянину и человеку со вкусом, хочется тут прибраться и сдвинуть всю мебель по-человечески. держа руку на пистолете, он подходит к завешанной стенке, на которой проглядывают подозрительно знакомые фотографии, и срывает лебезную ткань, бросая на пол. все равно хуже не станет, думает итан и ошалело высматривает фотографии мии, розы и — он ажно икнул — себя.

за спиной потянуло табаком.

— правда глаза колет? — карл вальяжно вышагивал откуда-то из-за спины, непонятно даже, как пробрался-то. но итану не до вопросов.

— так и знал. — и хайзенберг продолжает свой монолог.

итан держит в дрожащих руках пистолет, думает, почему не взял вместо него верный дробовик, вздрагивает, как припадочный, стоит какой-то неведомой твари зарычать под полом.

почему-то выкрик хайзенберга показался итану чрезмерно сексуальным.

— д-да ничего, со всеми бывает. — полумертво выталкивает из себя уинтерс, затравленно глядя на предложенный стул: прямо, блять, на краю распахнутого люка. спасибо, удружил, псина.

карл казалось и не услышал даже:

— слушай, итан, — «еб твою мать на лево, как ты вообще выговариваешь мое имя так по-блядски?» — ты часть игры.

итан смотрит на руку с сигарой, живописно описавшей круг напротив лампы, и сплевывает на пол. сильнее сжимает пистолет:

— ты что, блять, несешь? может, хватит игр?

в ответ карл натурально рычит и усаживает итана на стул, опасно скрипя ножками по направлению к поднятому люку. у итана же, натурально охуевшего и от себя, и от жизни, в голове кузнечиком позорно проскакивает: «блять, хочу, чтобы он меня выебал».

карл хотел было продолжить свою тираду, но замолкает на половине слова и недоуменно смотрит на уинтерса, явно пытаясь спросить его взглядом: ты что сейчас пизданул? даже нож, всаженный в лицо старшей демитреску — итан не может не улыбнуться этой мысли — падает со стены на стол. от шока, вестимо.

и только тогда итан сообразил.

кузнечик явно ехидный попался, сука.

— блять.

даже это несчастное «блять» итан выдавил из себя, резко белея в лице и краснея ушами, словно пугливая овца, которую впервые потащили куда-то за пределы родного двора. не удивительно, что итан не понял, как сказал свою мысль вслух — отсутствие сна путало произносимое с непроизносимым, и прямо сейчас усталый мозг решил, что ему надо срочно сказать то, что следующим выскочит в потоке сознания.

«сука».

недоумение хайзенберга сменяется чем-то другим, чуть более сексуальным и менее — располагающим к дальнейшему конфликту. и итан даже не знает, чему он был бы рад больше: тому, что к его нечаянно высказанной мысли прислушаются, или тому, что его за это высказывание скинут той ебнутой херне под полом.

итан ощущает себя первопроходцем в америке.

херня под полом начала снова урчать, и карл — сука такая, а! — подходит к люку и опять рычит, словно бешеная псина, уже второй раз заставляя заткнуться неведомое итану существо. от гарканья карла уинтерс вспотел и начал пытаться вправить себе мозги: «господи, ебать тебя в сраку, у меня же есть — была — жена, маленькая дочь находится в опасности, я — ха ха — даже, блять, не би, так какого хера я вообще захотел, чтобы эта псина меня трахнула? итан, ты ебнулся?»

— да-а, итан, — тем временем хайзенберг не разменивался на какие-то душевные метания и прочую ерунду, опершись рукой о спинку стула и нависнув над итаном, так по-детски краснеющего ушами, — ты, видимо, сильно поехал своей шаткой крышей, пока бегал по нашей деревеньке. сильно устал, детка? может, у тебя температура, ммм?

наклонился и даже поцеловал в лоб.

«охуеть»

итан сидел ни живой, ни мертвый — он даже не дышал, замер, словно соляной столб, боже — только чувствовал, как колятся усы и борода, да и что от хайзенберга несет машинным маслом, табаком, какими-то старыми духами и потом.

— я, б-б-блять, здоров, как бык. — у итана нет слов; у итана накатывающая истерика и дернувшийся член в штанах, и он совершенно не ебет, что делать с этой информацией.

карл ехидно хмыкает, чуть наклоняет голову в сторону, по-птичьи даже, и опускает очки. итана, не готовому к такой подлости, прошибает и он невольно начинает скулить.

серые глаза — яркие, словно весь немногочисленный свет комнатушки отражают — цепляются за светло-голубые уинтерса и смотрят так насмешливо, что голова у итана почти пустая, а член — «предатель, с-с-собака» — еще и заинтересованно приподымается, почти что компрометируя своего хозяина. уинтерс чувствует себя щенком: сидит, скулит, словно ждет, когда почешут по пушистому пузу, смотрит так жалостливо и обреченно, как бы понимая — может, пизды и не дадут, но могут и не погладить.

в глазах хайзенберга он действительно щенок: грязный уличный бродяга, который за кость готов отдаться в любые руки, лобызая чужие пальцы. итану, видать, уже недалеко до такой кондиции, и карл хватает свободной рукой чужой подбородок, чуть нажимая большим пальцем на щеку: чтоб рот открылся.

в глазах хайзенберга отплясывают джигу черти, и итан плавится на адском огне, в котором вместо дров — собственная поехавшая крыша и невроз, с бессоницей и паранойей для растопки. пистолет наконец-таки выпадает из дрожащих рук, громко стуча об пол, а карл довольно мычит и скалится — у него, блять, и клыки есть! — словно псина какая-нибудь, породистая.

алабай — вспоминает откуда-то итан.

итан дрожит всем телом, даже спина, до того нывшая от нагрузок, махнула рукой и перестала напоминать о себе, дескать, тебе и так плохонько, куда уже и мне. он потеет, как лихорадочный, его чудом уцелевшая толстовка местами промокла, а джинсы — грязные, в траве, в чужой крови — топорщились в паху. очень ощутимо.

— заебашим вместе миранду, как думаешь, итан? — хайзенберг тихо рыкнул на ухо итану, по-блядски растянув его имя, словно смакуя, как старое вино. итан думает, что для вина он будет неплох, тридцать семь лет брожения — эксклюзив.

уинтерс невнятно кивает и все скулит, дергаясь всем телом. кажется, у него начались тики.

а карл довольно ржет, раскладывая этого щенка прямо на столе.