Когда Чери говорит о том, что ей снова кто-то нравится, внутри Такаки уже даже ничего не обрывается. Он сдерживает эмоции, потому что Чери так о нём рассказывает, что слышишь сквозь телефон эту улыбку — дурацкую и влюбленную, от которой рот никак не закрывается. И он сквозь экран обнимает её — на расстоянии, словами, как может. И на секунду, в морозном дыхании чудится аромат её духов. Такаки думает «я не рад за тебя» и тяжело вздыхает, когда подходит к своему подъезду, дослушивая её монолог
Ему уже честно хочется оплатить ей сеансы у психолога, лишь бы не повторять это «хватит выбирать мудаков, которые тебя не достойны», но когда Чери приходит такая улыбчивая и милая — это работает почти безотказно. И он глотает поток невысказанных слов, когда хочется уже не то, что просить, а кричать от непонимания. Ведь её вера в эти отношения — красивый карточный домик, где она — королева с картонной короной. Стоит вдохнуть — и всё развалится. А ведь она будет копошиться в этих декорациях и безвольной рыбой валяться у чужих ног, надеясь, что её примут обратно. А самое дерьмовое в этом то, что это работает. А потом висит на соплях. И Такаки знает, к чему это приводит.
Если поставить его перед выбором: пожизненная подписка на нетфликс или мешок самоуважения для подруги, он выберет второе. Просто чтобы она наконец бросила всех, кто оказывает ей хоть какие-то знаки внимания. И прекратила вспоминать своих бывших, стоит ей выпить хотя бы бутылку пива. Да просто, чтобы была счастлива в отношениях с самой собой. Потому что правда —сколько можно кидаться в объятия легкомысленных придурков, которые не знают о тебе даже самую малость? Которые не знают каково это — выстраивать личные границы с уважением к партнерше?
Звонок прерывается; Экран телефона потухает без признаков жизни. Он убирает его в карман ветровки и удивляется, какая капризная в этом году выдалась осень, что от холода разряжаются телефоны, и заходит дом, окутанный уютом и теплом, заваривает себе крепкий чёрный чай и уходит в комнату. Сосед, играющий на компьютере в какую-то игру, прерывается, чтобы поздороваться, а Такаки про себя улыбается при виде футболки, которую подарил ему вчера, и не замечает, как давно закончился чай в его кружке, а сосед — Хикару, уже сидит с ним на кровати и смеется, рассказывая тысяча и одну историю.
Когда за окном темнеет, они стараются быть потише, ведь всем завтра к первой паре, и именно в этот момент Такаки понимает, что смеется так громко не потому что история была такой смешной, а потому что он любит человека, который её рассказывает. Со своей мимикой, словечками и прочим прекрасным.
И на секунду. Он клянется, лишь на секунду он вспоминает о Чери — как та, наверное, одиноко сидит в комнате своей общаги и слушает музыку, пока две настырные соседки по комнате громко обсуждают кто с кем спал и где дешево сделать маникюр. И будь она здесь, в его комнате, с соседом и пустой кружкой — она бы посмеялась, согрелась и, может, поняла бы, на что стоит ориентироваться.
Через месяц они с Чери обмениваются новостями в какой-то кофейне.
Его руки обхватывают горячий термос с капучино, и он периодически позволяет себе касаться рук собеседницы. Аромат её духов смешивается с корицей, а вишневые волосы кудрями спадают на худые плечи. Она с такой улыбкой рассказывает, как проебалась, что страза на её щеке едва ли не падает, а Такаки смотрит на неё так участливо и слушает.
«Он не был груб, ему было просто похуй» — вот какая мысль пронеслась через весь рассказ о том парне с вечеринки. И Такаки рукой чувствует, как она подрагивает, а губы, накрашенные алой помадой, сжимаются в узкую полоску. Она — вся такая хрупкая и расстроенная Дюймовочка с синдромом отличницы и большим сердцем — настолько привыкла страдать, что уже не знает, как бывает иначе. Чери винит себя во всём — от пропущенного звонка до глобального потепления. И эти иллюзии о поддержке, теплых руках и чашки с чаем, когда тоскливо — стали для неё чем-то вроде допинга, помогающего просыпаться каждый день.
Такаки спрашивает её сотни раз: зачем тебе всё это? И в этот раз — нонсенс, в её взгляде читается такая усталость и трезвость, что она соглашается с ним. Чери спрашивает вслух: зачем ей всё это? И затем повторяет с таким замешательством, будто осознав, что вредные привычки пора бросать. И боже, Такаки ей даже верит. Внутри щекочет что-то приятное от ответа, и он, безграмотный вот в этой нежности, гладит её по плечу. Чери смеется в этот раз тихо и искренне, почти интимно.
Они созваниваются через пару дней после этого.
Когда Чери рассказывает, что записалась на джаз-фанк и ищет работу, чтобы съехать из общежития, Такаки натурально плачет где-то внутри себя. Она поняла, она меняется, она пытается. И это, наверное, чудо. Он хочет крикнуть ей в трубку, что она большая молодец, но ведь нельзя хвалить рыбку за то, что она умеет плавать, верно? Просто рыбка наконец выбралась из загрязненной канавы в большое море, и Такаки искренне хочет быть тем, кто поспособствует этому.
Потому что на этом зона его ответственности заканчивается.
Чери присылает фото новой квартиры и иногда жалуется на боль в мышцах после тренировки. Такаки мысленно улыбается ей — ему хотелось счастья для неё. Он что-то там шутит про совместные тренировки и обещает даже купить форму, и на этом они сварачивают диалог.
На рождество он едет к родным. Родители ласково спрашивают его о каждой мелочи, а мелкие братья и сёстры донимают рассказами и просят поиграть, его спина соскучилась по родной мягкой кровати со старым матрасом, и он жалеет, что нельзя сделать парочку клонов, чтобы угодить всем. Время в родительском доме плывет иначе — настолько долго, что в конце концов, он успевает всё. Даже забраться в кладовку и найти там свои старые игрушки, школьные награды и фотоальбом. Он с таким упоением и ностальгией перебирает вещи, что ему кажется будто жизнь его поделилась на до и после ровно в тот момент, когда он съехал от родителей. Потому что многое из этого прошлого ему кажется едва знакомым или непонятным, обезличенным.
Ночные фонари горят лампочками рыжего света, освещают улицу, этажом ниже включенный телевизор поет рождественские песни, и Такаки слышит, как ребятня наперегонки поднимается на второй этаж. И вот это полузабытое чувство дома и привязанности всплывает в нём мягким облаком на груди, что кажется, будто он всегда здесь жил и никуда не уезжал. Что просто моргнул на секунду, а братья и сестры уже идут в школу, а лица родителей покрываются морщинами, да и сам он уже — далеко не худощавый нескладный подросток с невыраженным «Я» за пределами комнаты. Время в родительском доме действительно течет по другому или оно просто останавливается, а затем разгоняется с бешенной скоростью?
Из кармана кофты вибрирует телефон. Такаки думает, что, наверное, забыл выключить будильник или вроде того, как на экране появляется знакомое лицо, и что-то внутри по-детски радуется этому звонку. Наверное, это всё приятный эффект неожиданности. Голос Чери такой живой и игривый, что он и сам не замечает, как поддается её настроению. Казалось бы, простая вещь — разговор, но какая действенная! Сестра всё зовет Такаки за стол, а он отнекивается, мол, кушайте без меня, у меня полно дел, и запирается в ванной. Чери рассказывает, как странно наблюдать за тем, как меняется жизнь, стоит только сместив вектор в свою сторону, а он смеётся, говорит, она всё делает правильно, так и нужно. Ведь вся проблема была в том, что она лечила не те болячки и замещала внутренние проблемы внешними, думая, что это именно то, что нужно.
И когда Чери говорит о том, что ей снова кто-то нравится, внутри Такаки уже даже ничего не обрывается. Потому что этот «кто-то», кажется, она