Примечание
☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Wake me up
Won't you wake me up?
Caught in a bad dream
Caught in a bad dream
Wake me up
I wanna feel the sun
Caught in a bad dream
Caught in a bad dream
Лисы долго не живут. Это знают истребляющие их охотники. Это знают все лисы от мала до велика. Сейчас жизнь похожа на страшный сон, от которого Чоноп мечтает проснуться, но почему-то не выходит.
Чоноп смотрит в спину Минсока, провожает взглядом до самого выхода из пещеры, где силуэт подёргивается маревом, плывёт в лунном свете, и Минсок обращается, рыжей молнией метнувшись прочь от лёжки. Чоноп устало откидывается на подстилку из травы и прикрывает глаза: они бегут несколько недель, тщательно заметая следы, но последние дни сидят в пещере, укрытой от охотников зарослями аира.
Для верности Минсок наломал веток аира и обложил ложе из травы, на котором несколько дней к ряду метался в горячке Чоноп. Он умудрился схлопотать заговорённую и пропитанную ядом стрелу в плечо. Он её выдернул тут же зубами, ускорился, догоняя Минсока, но к вечеру, запутав следы, они вынуждены были остановиться.
Рана воспалилась, и хотя Чоноп бодрился, он обессилено упал на бок, загнанно дыша и затравлено оглядываясь, медленно отключаясь от реальности. Он помнил, как Минсок обратился, подхватывая его на руки, он слышал раздражённый лай приближающейся своры, но силы были на исходе, и он рухнул в непроглядную тьму беспамятства.
Чоноп с трудом сообразил, что происходит, когда в рот полился горьковатый напиток, а рану некоторое время уже приятно холодило. Он открыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на сосредоточенном Минсоке, но всё, на что его хватило — сделать несколько глотков сладкой после лекарства воды, которую дал Минсок, заботливо придерживая голову.
В небольшой пещерке пахнет травами, растущими у входа и сыростью — тихо скапывает вода с потолка в небольшое углубление, выбитое временем в камнях. Во времени потеряться оказалось несложно, в пещере царит полумрак, и лишь редкие проблески света из дыры в стене, могут сказать, какое время суток на дворе.
Лисье чутьё отказывает, не спеша возвращаться, и Чоноп крутится на любовно собранном душистом шалфее и вербене, пахнущим так одуряюще, что он постоянно спит, изредка глотая предложенное лекарство, и смущённо прикрывает глаза, когда Минсок помогает ему добраться вглубь пещеры, чтобы справить нужду.
Они ушли от убийц тогда, но сейчас в ловушке, загнаны в пещеру коварными охотниками. Чоноп часто вскидывается, слыша лай кружащей неподалёку своры, но магические травы и руны спасают — пока не пробрались, не пронюхали, не выведали. Но Чоноп каждый раз с замиранием сердца ждёт возвращения Минсока, считая удары капель о камень и дрожа от выходящего яда.
Он ещё слишком слаб, не то, что бежать, до выхода из пещеры не доберётся. Он уговаривал Минсока уходить, но тот слишком упрям, чувствует ответственность и его не переубедить. Потому короткими вылазками Минсок выбирается то за травами, то за дичью, которую они глотают сырой, не смея развести огонь.
Возвращаясь, Минсок сначала кормит и поит, помогает справиться с нуждой, а потом ложится на подстилку из трав, согревая, и Чоноп может полноценно уснуть лишь, когда рядом размеренно дышит Минсок, он прижимается к нему огненно-горячим лбом и забывается крепким сном, а не зыбкой полудрёмой, когда пытается спать без него.
Чоноп ждёт возвращения Минсока, изредка впадая в какое-то странное состояние. Он будто слышит шёпот, уговаривающий отбросить травы, стереть руны, нанесённые на кожу, перечеркнуть острыми когтями, выйти наружу, переступив начертанные руны, к солнцу и луне, дать их лучам коснуться кожи, забыться в горячих объятиях.
Он вспоминает напряжённую спину с выдающимися мышцами, просвечивающими сквозь тонкое полотно рубахи, помнит, как чутко прислушивается Минсок, прежде чем выйдет за начертанные на полу руны, прежде чем переступит широкую линию из защитных трав. Он помнит едва ли не каждый шрам на спине Минсока, которые остались после того, как он освобождал совсем юного Чонопа из лисьей ловушки, в которую он умудрился попасть.
Кажется, что он знает каждый оттенок взглядов Минсока: от осуждающего, холодного и бьющего наотмашь до тёплого, с затаённой улыбкой и тающими на дне глаз искорками. Он помнит, как леденеют глаза Минсока, когда он слышит охотников, пытающихся выследить их. Он помнит губы до малейших трещинок — успел насмотреться, пока метался в бреду. Почему-то губы манят похлеще свободы. Чоноп одёргивает себя, запрещая думать, но в нём живёт нечто, что лишь окончательно недавно обрело имя, и он нервно стискивает пальцы, царапая ладони.
Не думать о Минсоке у него не выходит. Он бессильно сжимает кулаки и кусает губы, слизывая капельки крови с губ. Всё было бы гораздо легче и проще, если бы в ночь Кровавой Луны на их шее не расцвели одинаковые метки, связывая их судьбы, переплетая нити жизней в тугую косу. В пору клясть обезумевшего от шёпота теней шамана, нанёсшего остриём ножа на кожу идентичные рисунки, но в день Кровавой Луны в шамана вселяется дух древнего Лиса и говорит от лица богов.
Не шаман — сами боги чертят руны на шеях вступивших в пору лисов. Не шаман — боги распоряжаются, чьи судьбы сплетутся воедино и навеки. Друзьями ли, любовниками или врагами станут отмеченные одинаковым шрамом, но неразрывные связи сплётённых судеб может разорвать только лопнувшая нить жизни, утягивающая следом и второго меченого за черту, возвращая лисов Предвечным.
Feels like I'm frozen
Nowhere to run, nowhere to run from here
These walls are closing
Closing me in
Wearing me thin with fear
Чоноп закрывает глаза, чутко прислушиваясь к звукам извне, но слышит лишь плач сычика, протяжные стоны выпи и уханье филина. Кажется, даже травы не шепчутся ни о чём. Молчит ночь, не слышно лая и перекличек. Тишина буквально звенит, душит, шёпотом говорят тени, умоляют, зовут, и Чоноп поднимается на ноги.
Слабость давит, превращает считанные шаги до выхода в вечность, но там, за защитной чертой из трав и написанных прямо на полу пещеры рун его ждёт Минсок, он нуждается в помощи, и только Чоноп может спасти. Он стирает пару рун отпечатками босых ног и почти переступает смешную на первый взгляд, но непробиваемую черту из трав, когда на него обрушивается удар, выбивая дух.
— Что ты делаешь? — рычит ему в ухо Минсок, и Чоноп с удивлением видит потолок пещеры и сеющуюся с небес звёздную пыльцу.
Он не помнит, как Минсок врезался в него, вытесняя за черту, обратно в пещеру, как приземлился на пол пещеры, выкручиваясь так, чтобы Чоноп упал на него, как бережно опустил его на пол, тяжело дыша. От склонившегося над ним Минсока пахнет травами, потом и чуть горьковатым дымом чужих костров.
— Ты звал меня, — шепчет Чоноп и протягивает руку, убирая из волос Минсока запутавшийся в них листик.
Минсок застывает, прослеживая пальцы, и чуть склоняет голову, позволяя запустить их в пряди и чуть поперебирать. Даже глаза прикрывает на мгновение, подаваясь под ласкающие пальцы. Но резко бросается к выходу из пещеры и царапает новые руны поверх истёртых, протяжно выдыхая от близкого собачьего воя — вновь потеряли.
Чонопу хочется помочь, но все силы он истратил на рывок к выходу, потому он просто наблюдает за Минсоком, чуть повернув голову. В голове роятся странные мысли, и Чоноп хочет сбежать от них. Или собрать по кускам своё сердце. До него всего пару шагов. Но Чоноп не делает ни одного.
Каким-то чутьём Минсок вернулся вовремя, прежде чем Чоноп вышел к приманивающим его охотникам, но он не успел принести ничего съестного, ему нужно уходить. А тени настоятельно шепчут, в пещере становится темно, будто на луну набегают тучи, и Чонопа бьёт в ознобе, отключая от реальности.
— Смотри на меня, — голос будто из другой реальности.
Чоноп и рад бы открыть глаза, но там, в небытии, в сбивчивом шёпоте теней, в мечте, где Минсок не вспарывает ему кожу одним взглядом, где он сам не умирает от желания прикоснуться, там лучше. Приятнее. Лучше тыкаться слепым щенком в тёмные углы несбыточного, чем лежать в одиночестве и ждать, пока Минсок устроится рядом, скупо целуя в висок с обещанием, что скоро всё закончится.
Эфемерность, марево, ирреальность накрывают плотным покрывалом, какое было у него в детстве и отрочестве, пока он был этот самый дом. Несбыточные мечты баюкают, манят обещанием, дразнятся терпкими поцелуями, рваными выдохами в приоткрытые губы. И Чоноп не желает уходить, ему хорошо здесь.
— Останься со мной, не уходи… — в ответ ресницы чуть подрагивают. Слова мягкие, нужные, тёплые. Он хочет слышать их вечно, но поглощающая его темнота сильнее.
В ней по напряжённой спине Минсока, едва ли не вспоротой острыми лопатками, течёт пот. В ней хриплое дыхание мешается со стонами. В ней волшебные слова. В ней соединившиеся сердца и губы. В ней так горячо и правильно. В ней разметавшиеся травы брачного ложа. В ней только они вдвоём, связанные навеки.
— Очнись…
Они оба лисы, пусть и с разных концов большого некогда селения, они так похожи и непохожи одновременно, их сердца бьются обещанием победы, в жилах течёт кровь Предвечного, на их мехе одинаково серебрится звёздная пыль, они рядом, но так далеки. Словно испугались и запутались в связующих их нитях.
Лисы долго не живут, лишь единицы переступают рубеж тридцати. Иногда Чоноп задумывался, как их род вообще не прервался, раз охотники так целеустремлённо истребляют детей Предвечного. Но каждую Кровавую Луну шаману есть на чьи шеи наносить метки богов, вопреки всему рождаются лисята у молодых пар.
И всё равно многие уходят к Предвечному слишком рано, защищая своё, становясь очередными жертвами кровожадных охотников. Лисы не живут долго, потому даже к любви привыкать не стоит. Но Чоноп ничего не может с собой сделать. Неразделённая, но она есть, её не вытравить рунами, травами и заговорами. Она бьётся живым пламенем в сердце.
— Ну же, открой глаза, — просит Минсок.
— Обними меня, — шепчет Чоноп, отмахиваясь от шёпота теней. — Разбуди…
Тени грозно шелестят. Шёпот перерастает в гул, гудит несдержанным ураганным ветром, шипит сотней потревоженных змей, гремит майской грозой, устрашает, бьёт наотмашь хлёсткими ударами плетей с колючками на самом конце, вспарывает кожу и сознание.
— Поцелуй меня, — он тянет руки к Минсоку, наплевав на всё. Он у черты и слышит голос Предвечного.
Он не ожидает ответа, не ждёт прикосновения, и даже может чуть приоткрыть глаза, собираясь сказать что-то ещё, на что прежде не хватило бы смелости, и наслаждаясь переливом лунного сияния во встревоженных глазах. Тени умолкают, гаснут, растворяются и уходят, когда мягкие губы накрывают его приоткрытый рот.
— Не уходи…
Wake me up
Won't you wake me up?
Caught in a bad dream
Caught in a bad dream
Wake me up
I wanna feel the sun
Caught in a bad dream
Caught in a bad dream
Зябкая прохлада отступает, разгоняется кровь, разливается теплом под кожей, покалывает на губах, потревоженных дыханием. Минсок прижимает его к себе, согревает собой, дарит смысл жизни, отгоняет прочь остатки хитроумно созданного яда. Хрустально-хрупкое ощущение нереальности разбивается от хриплого «Люблю».
Голос Предвечного затихает, Чоноп льнёт к Минсоку, теряясь в паутине мгновений, всё отступает, остаётся лишь здесь и сейчас. Горячие поцелуи, осторожные прикосновения и острый запах трав, нагревшийся от двух тел.
В голове бьётся мысль: «Лисы долго не живут. Но обними крепче. Поцелуй жарче. С тобой не больно где-то внутри. С тобой не страшно выступить против всего мира. С тобой хорошо. Быть любимым тобой — самое большое счастье. Люблю тебя».