☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
There's no hate, there's no love
Only dark skies that hang above
I call your name, as I walk alone
Send a signal to guide me home
Light the night up, you're my dark star
And now you're falling away
Минсоку больно, ему бы свернуться на кровати, воя в подушку от боли, но он мчится вперёд, в беге стараясь утопить свою боль. Волчьи лапы беззвучно ударяются о промёрзшую землю, ранятся об иголки холода, но несут вперёд. Потому что замри он на минуту, его вывернет наизнанку от боли.
Боль ширится, ползёт, с каждым ударом сердца расползается ядом под кожей. Минсоку кажется, что он отчётливо слышит, как рвутся нити их связи. Он давится стылым воздухом, припадает на передние лапы, борется с желанием упасть и больше никогда не встать, с трудом поднимается и бежит дальше. Каждый шаг — боль. Каждое мгновение — боль. Каждый вдох — боль.
Но лучше бег, почти что побег от себя самого. В ушах молоточками стучит кровь, волчье сердце ритмично бьётся, перегоняя кровь, лишь в мгновения, когда рвётся очередная нить, сердце даёт сбой, замирает на мгновение, на краткий миг. Но Минсок думает, что это всё.
Кажется, что когда Нить окончательно разорвётся, он умрёт, просто перестанет быть. Не обязательно произойдёт именно такое, просто он потеряет Нить навсегда, но не умрёт. Но Минсоку кажется, что именно смерть придёт за ним, что сердце остановится и никогда больше он не поднимет янтарные глаза к небу.
Ни один удар сердца не нарушит биением тишины, ни вздоха, ни всхлипа. Тело укроют снежинки, путаясь в густом серебристо-сером мехе и тая поначалу. Дыхание остановится, заиндевеет пар на некогда горячей пасти, холод скуёт тело, погребая под миллионами хрупких снежинок, укрывая от взора предвечной луны, пряча навсегда от невзгод, топя в вечности.
Скрученная из тысяч ниточек потоньше их общая Нить походит на рвущийся трос, удерживающий мосты. С каждым часом одна из тысяч ниточек рвётся, отдаваясь болью и ужасом в сердце Минсока. В этот момент он цепенеет, не в силах продолжать бег, и беспомощно смотрит в стремительно светлеющее небо, не сдерживая крика-воя.
Раньше напоминающая крепкий металлический витой трос, неоново-голубая Нить сейчас походит на обугленную прядь кручёной проволоки, истончилась даже не вдвое, ещё тоньше, того и гляди разорвётся одним махом. И каждая разорванная ниточка, раньше светившаяся голубым с тёмно-синей серединкой на срыве, сейчас словно обуглилась, тронь пальцем — рассыплется в пыль.
Половинка души нужна, чтобы почувствовать себя целым. Но мир меняется, мало кому нужна целостность. Нужны деньги, связи, удовольствие, что угодно. И люди переживают спокойно, так и не повстречав свою половинку или глотая психотропные препараты, пока рвутся связующие нити, а потом живут себе дальше.
Волки всегда были преданнее, выбирали одного и любили до конца жизни. Но мир меняется, и законы волков тоже, они скатились в совершеннейшую дикость, будто никогда не было веков выбора пары по связующим нитям. Да, таких пар всегда было немного, но никто не мог попрать выбор судьбы. Теперь же неважно, с кем связуют нити, важно — что ты должен сделать для стаи.
Минсок рычит, крик рвётся из горла, и он неосознанно превращается, падая на заметённую снегом тропу и скручиваясь в клубок. Боль рвёт его на части, обжигает и морозит одновременно, каждая лопнувшая ниточка пыткой отзывается в теле, ранит душу, и без того истекающую кровью. Минсок сжимается и беззвучно шепчет прокушенными до крови губами «не надо, пожалуйста». Он знает, Химчан его слышит, что чувствует, так же, как и он его.
— Пожалуйста, Химчан…
Боль парализует, бьёт наотмашь, не церемонясь. Рвёт с десяток нитей за раз. Минсока выкручивает на снегу, под горячим от бега телом образуется проталина, вода льётся за воротник, берётся тут же коркой. Он кричит, срывая голос и раздирая шею, пытаясь унять душевную боль физической, но не выходит.
Покачиваясь, Минсок поднимается на ноги и вновь обращается. Делает несколько неуверенных шагов, и тут же срывается на бег. Он мечтает успеть до завершения ритуала, хотя почти на все сто уверен, что отец Химчана завершит обрыв нитей раньше. Вот только зачем Химчан это делает? Неужели та молодая волчица, дочь вожака другой стаи, настолько любима? Неужели обязательства перед стаей и отцом настолько важны? Неужели потеря родственной души того стоит?
Нити рвутся одна за другой, скопом, пучком, оставляя голубые искры былой связи медленно обугливаться, чернеть и рассыпаться пеплом. Минсок болезненно рычит и жмурится, стараясь не видеть истончающихся нитей, но на закрытых веках отражается лишь сильнее, и боль тонет в вертикальных зрачках.
— Химчан…
Десяток неразорванных побледневших нитей отделяет его от небытия. Минсок знает, что ритуал обрыва переживают не все, и он абсолютно точно уверен, что он войдёт в эти «не все». Сколько из десяти выживает? Семь? Девять? Ритуал усовершенствовали со временем, но связь бывает слишком крепка. Слишком неразрывна.
Что же обещал отец той волчицы, что Химчан согласился на обрыв? Добровольно пошёл на адскую боль, на потерю и полный отказ от полноценности и целостности души? Что такого можно пообещать? Неужели можно его так отчаянно ненавидеть за те поцелуи? Он же больше никогда не пытался, лишь смотрел на него в любой подходящий момент.
Минсок не знает ответа, но медленно умирает с каждой лопнувшей ниточкой. Он замедляет бег и обессилено валится в сугроб. Он почти добрался — виднеется селение на холме. Но лапы немеют, дыхание сбивается, и сердце бьётся всё медленнее, не так заполошно, как прежде.
Оно будто знает, что это конец. Минсок сворачивается клубком, вновь обратившись, чтобы пока ещё тающий снег охлаждал, замораживал его боль, пока в нём бьётся жизнь. Остатки жизни, крохи, гаснущие на ветру искры. Неужели сейчас, когда для многих неважно, какого пола его пара, их любовь так постыдна, что Химчан может убить её так просто, даже сам оказавшись под угрозой смерти?
— Не надо, — едва слышным стоном, — прошу тебя, Химчан.
Ведь можно же быть женатым на волчице, можно наплодить с ней детей, Минсок понимает, соглашается с этой неизбежностью. Он понял всё ещё тогда, на совете стаи, когда Химчан сжал пальцы на тонкой ладони незнакомой девушки. Минсок бы убежал подальше, упросил бы отпустить его, поклялся бы не возвращаться, но хотел знать, что где-то там, на конце нитей есть Химчан. Улыбающийся только ему, целующий только его, пусть это и былое, но для Минсока оно осталось бы настоящим навечно. Но почему Химчан полностью отказывается от него? Уничтожает связь? Зачем Химчан так безжалостно убивает его? Что ему пришлось возвращаться, чтобы остановить?
Может, стоило принять и не бежать слепо вперёд, сдирая лапы об острые камни? Нитей всё меньше. Он уже не стонет, хрипит, царапая мёрзлую землю, незрячими глазами глядя в сторону селения. В глазах мутнеет, но Минсок успевает прошептать «Я люблю тебя» прежде, чем гаснет мир перед глазами с последними оборвавшимися нитями.
But I found in you
What was lost in me
In a world so cold and empty
I could lie awake
Just to watch you breathe
In the dead of night
You went dark on me
Минсок приползает в селение с первыми рассветными лучами следующего дня, кривит прокушенные губы и смотрит на сочетающихся браком Химчана и волчицу, утопая в густом тягучем отчаянии, полном боли. Он уговаривает вожака отпустить его, когда с лихвой искупает свой побег. Минсок почти уходит из селения, когда волчица с крупным животом — вот-вот появятся щенки — жмётся к рослому волку с шерстью кофейного оттенка, провожая на охоту.
Химчан следит за Минсоком таким же нечитаемым взглядом, как и встретил его в то утро. Боль стала вечной спутницей, она терзает, отвлекает, возможно, именно потому вожак разрешает ему уйти. Минсок невнимателен и рассеян, но на своей последней перед уходом охоте, когда обезумевший олень несётся на Химчана, он преграждает путь зверю и не воет, даже когда рога протыкают бок.
Blinded
I can't do this on my own
You are all I've got to guide me home
Минсок мечтает не очнуться, мечется в лихорадке, выплёвывает горькую настойку и закрывает глаза, надеясь никогда их больше не открыть. Боль потерянной половинки души перекрывает всё. Минсок открывает глаза оттого, что внезапно ощущает Химчана, как прежде, он мысленно тянется к нему, не понимая, горячка это или смерть, нити тревожно звенят и с оглушительным звоном рвутся все разом. Снова.
С хриплым стоном он отключается надолго, падая в беспамятство. Ни снов, ни воспоминаний. Бескрайняя пустота. Спустя время он краем сознания улавливает заунывное причитание целителя, горловое пение шамана и дрожь варгана в ритм ударам глухого барабана. Он неспешно открывает глаза и пытается сесть. Надо уходить, чтобы не видеть возящихся на руках Химчана двух комочков, чтобы не слышать его голоса, не видеть его самого. Подальше, чтобы…
— Ты так ненавидишь меня, что готов умереть? — с трудом выдавливает Минсок, прижимая руку к ранам на животе.
Химчан молчит, опуская глаза. Ему тяжело, он бледен, крайне исхудал и осунулся. Ритуал непрост и опасен, после первого выживают не все, но он спокойно разорвал возникшие нити ещё раз, холодный и рассудительный, как всегда. Минсок знает, что нити срастаться не должны, но они срослись, а Химчан в очередной раз обрубил их, рискуя жизнью.
Минсок прослеживает взглядом исчезающую в тумане фигуру Химчана и падает на лежанку, позволяя лекарю менять повязки и поить себя горьким отваром. Он врёт себе, что не болит, врёт и даже улыбается, но так что шаман осеняет себя защитным знаком, испуганно сглатывая.
Нити связи между мужчинами не так уж и редки, но в последние годы волки вновь страшатся таких отношений, не ведущих к продолжению рода. Вот только нити мало кто обрывает, просто свыкаются с жизнью в разных стаях. Шаман туманно рассказывает, что нити могут срастись трижды, но после третьего ритуала никто не выживает. Минсок кивает, он и так готов уйти к волчьим богам, и ушёл бы, если бы не настойчивость лекаря.
Покончить с собой — не попасть к волчьим пастырям, навсегда кануть в небытие. И Минсок, кажется, готов к такому шагу. Выздоровление идёт туго, раны не заживают и кровят, как и его израненная душа, проходит ещё полгода, пока вожак соглашается вновь его отпустить. Малыши Химчана уверенно стоят даже на двух ногах, жена улыбается ему тепло, а Химчан отвечает ей.
Минсок знает его мимику, жесты, слова, голос. Они выросли вместе, охотились бок о бок. Он знает слишком много и мечтает забыть, сбегая. Он уходит, не прощаясь, на заре нового года. И застывает на краю грандиозного водопада, ощущая натянувшиеся нити. Он грустно улыбается дрожащими губами и тихо шепчет:
— Я люблю тебя. Всегда буду любить.
И пусть у них не было ничего, кроме объятий и нескольких поцелуев в той холодной пещере, когда отчаявшиеся согреться, они сели к друг другу спинами, и нити связи натянулись струной, задрожали, разворачивая их лицом друг к другу, позволяя утонуть в безумии ночи, которую они пережидали бурю, отчаявшись добраться до селения.
Вот только Химчан жалеет о произошедшем, не смотрит в глаза и избегает, а через несколько дней соглашается на помолвку. Минсок его не винит ни в чём, сейчас он чувствует чужое сердцебиение как своё, ему тепло, почти как тогда в те самые счастливые часы своей жизни. Он уверен, что слышит отчётливое «Прости», ощущает натяжение нитей и поднимает глаза к небу.
Нити рвутся легко и почти не больно.