☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Ты далеко,
Я слышу твой зов за звёздными полями.
Я чувствую тебя,
Излучающую энергию, как вечные северные сияния.
Колонию бьёт наотмашь дождь, смывает грязь, копоть. Ветер уносит запах гари и горелой плоти. Было бы неплохо, если бы и безнадёгу унёс. Выстоять против врага нереально, они несут огромные потери, но почему-то по-прежнему сопротивляются, тщатся выстоять и выжить. Нелепо.
Капли с такой частотой бьют в окно, что кажется — мир просто подёрнулся тонкой слюдяной плёнкой. Сейчас затишье, и Бэкхёну ещё страшнее, чем когда тысячи голосов и звуков вторжения сливаются в одну пронзительную ноту смерти. Когда даже биение собственного сердца замолкает под грохотом упавшего на землю летуна.
Уж лучше так, чем как сейчас. Когда сердце молотом бьётся в груди, будто стараясь вырваться на свободу, пробив грудную клетку. Когда дыхание кажется оглушающее громким, а ужас полноценно лезет под кожу, забирается в потаённые уголки сердца и вьёт там гнёзда.
Военврач Бён Бэкхён не привык давать волю чувствам, за работой ему не до собственных ощущений и переживаний. Главное — пациент, главное — его жизнь, главное — спасти. Но сейчас, во второй день затишья в боях, Бэкхёну страшно.
Животный, липкий страх струится по венам, сочится наружу, обхватывая тело лёгким маревом. Потому что накрывает осознанием — их сопротивление бесполезно. Попросту бессмысленно. Всё равно, что муравью сражаться с человеком, как не старайся — результат всем известен.
Бэкхён смотрит в окно и отчаянно моргает, трёт глаза и жмурится до ярких пятен перед глазами, вглядывается в серую мглу, скорее угадывая сквозь пелену дождя другие здания колонии. Смотрит и кусает губы, чтобы думать о другом, чтобы просто не вспоминать.
Но кровавая картинка держится перед глазами, словно издеваясь, обрастает деталями, и Бэкхён рвано выдыхает, упираясь ладонями в узкий подоконник. Если бы он не знал, скольких мог спасти только он, потому что из медиков их осталось всего ничего — остальные погибли в огне в первые дни наступления захватчиков, он бы проклял тот день, когда захотел услышать музыку космоса.
Тайком от родителей сдал документы в космоакадемию, и так же исчез в одну из ночей, пока родители спали, на другую планету получать знания и профессию. Бэкхён стремился стать лучшим на курсе, и он стал им. Отслужив несколько лет в космофлоте и получив ранение, на время реабилитации был распределён в самую развитую колонию. Которая сейчас горела и умирала, став первой на пути захватчиков.
Каждый день идёт за год. Потому что за семь лет работы в колонии он не видел столько смертей, сколько сейчас случалось. И реки, багряные реки крови, заливающие халат и пол, рубиновые и алые капли, стремительно уносящие тепло и жизнь. Изувеченные тела, крики и отчаяние. Кроваво-красная картина с лицами каждого раненого и погибшего ежедневно пополняется новыми мазками смерти.
Бэкхёну отчаянно хочется покурить, хочется поверить, что сигарета и горький дым, осевший на языке, успокоят нервы, помогут забыть хоть на время. Будь Бэкхён наглее и эгоистичнее, давно бы выбрал пузырёк из стеклянного шкафа, чтобы заглушить боль, голоса и ужас. Но он старается держаться.
Давно уже пора привыкнуть к происходящему, но Бэкхён не может, не получается. Ни тогда, на флоте, когда он латал бойцов на лучшем флагманском корабле, ни сейчас, когда нет ни робота-помощника, ни технологий — всё осталось в сгоревшем медотсеке. Когда есть только ты, пара до смерти напуганных, но держащихся ребят, старые инструменты и познания.
Я буду преодолевать расстояние на твоих глазах
В световые года от тебя меж звезд.
Сверхновая, мы взорвемся, когда столкнемся,
И проснемся в свете выстроившихся в ряд звезд.
Бэкхён прижимается лбом к прохладному стеклу, остужает горящую кожу и до рези в глазах всматривается в спокойствие за окном. Такое, которое хотелось бы поместить в свою разорванную в клочья душу, чтобы врачевать её, успокоить и сшить, пусть и белыми нитками.
Главное — не смотреть в полыхающее небо, где огненно-оранжевые сполохи полосуют облака. Где затаилась угроза, где прячется смерть. Почему затихли захватчики, не знает никто, но после той страшной бойни, что случилась пару месяцев назад, враги затихают на день, будто давая отдохнуть, и рвутся вновь на планету, словно им мёдом намазано.
Радиопередатчик молчит второй день, военные на пределе, лучше не подходить и не спрашивать, а сидеть в кабинете, проведывать пациентов в палатах и просто ждать. Всё равно ответа не будет. Только горящее небо говорит о том, что второй день бои. Но ни раненых, ни мёртвых, ни выживших. Жутко.
Тогда, два месяца назад, были самые страшные дни. Преодолев по ужасу даже внезапное нападение за неделю до того. Тогда полегла большая часть флота, а Бэкхён зашивал тех, кто выжил. И было их… раз-два и обчёлся. Из тысяч даже не сотни…десятки, а точнее тридцать девять человек.
И среди них офицер, которого отдали бы под трибунал, не спаси он на юрком летуне тех, кто, послушав приказ, легли бы в первые же минуты. Бэкхён помнил лица всех, хотя это и казалось невозможным, и он сам не верил в то, что помнит каждого, побывавшего на его столе… но этого офицера он не забудет никогда.
Единственное, что он знает — что тот улетел позавчера, снова в бой, вновь обнимать небо и слушать космос. И с тех пор связь оборвалась. Бэкхён чувствует за собой вину, что не сказал офицеру о том, что копится в сердце. И от этого так гадко на душе, будто он больше никогда не увидит его огромные глаза с затаённой на дне зрачков грустью.
Бэкхён до зубовного скрежета хочет увидеть его снова, хоть в коридоре, хоть краем глаза. Убедиться, что живой, большего не надо. На большее он не надеется, хотя…он врёт самому себе. У постели этого офицера он проводил всё свободное время. Не зная, почему, не понимая, что его приковывает.
Он был рядом столько, сколько мог. Иногда позволяя робкие касания, необходимые для осмотра ран. Бэкхён закусывал губу, и проходился пальцами, затянутыми в латекс по горячей коже, и старался не подавать виду, что чувствует нечто большее, чем врач к пациенту.
На базе они пересекались нечасто, но каждый раз сердце Бэкхёна замирало, когда внимательный и цепкий взгляд останавливался на нём, и на губах офицера расцветала открытая и располагающая улыбка. Лишь уголок левого глаза, чуть оттянутый вниз шрамом, не поддавался ей, будто напоминая, что идёт война.
А Бэкхён медленно умирал, глядя вслед улетающим юрким челнокам и читая сводки. Каждый раз облегчённо выдыхая, не видя там имени «Ким Минсок» и ощущая себя немного предателем, потому что гибли сотни, а он радовался, что жив один.
Спасая жизни, чуя, как смерть стоит за спиной, ощущая её холодное дыхание на коже, вытаскивая солдат и колонистов из-за черты, хотя исход, казалось бы, предрешён, Бэкхён думает о том, что там, в небе, среди сполохов смертоносных лучей намного страшнее, чем здесь. Там холод и бесконечность космоса, надежда только на себя, а здесь… тихо, даже когда громко.
Даже когда от стонов солдат узлами заворачиваются внутренности, когда ты решаешь, какому пациенту ты сейчас нужнее, а какой сильнее нуждается в обезболивающем. И хоть Бэкхён не господь бог, он вынужден делать выбор, без которого погибнут другие. Надо выбирать. И в такие моменты он вспоминает тёплую руку на своём плече и простое, но уверенное: «Ты справишься!».
И Бэкхён справляется, хотя нервы звенят от напряжения, и хочется кричать. Или просто хорошо поспать, но Бэкхён не спит нормально уже несколько месяцев. Речь даже не о том, чтобы выспаться. Хотя его насильно могут уложить в перерывах. Хирург должен быть в адеквате, чтобы зашивать сосуды и сшивать раны.
Они ещё держатся, вывозя челноками раненых и гражданских. Зачем только — неясно. Но держатся зубами, выгрызая право на существование. Сквозь пелену дождя видно суету, кучу людей. Сердце ёкает, но замедляет ход. Новые лица — мальчишки совсем, только из академии — пополнение.
Бэкхён чуть крутит головой, охлаждая не только лоб, но и виски и с тоской смотрит на новобранцев. Спустя день они будут корчиться от боли в лазарете или лежать, безразлично смотря вперёд мёртвыми глазами, вглядываясь в то, что доступно людям только после смерти.
Неизбежный фатализм даёт о себе знать, Бэкхён безучастно смотрит на снующих людей и понимает, что нужно отдохнуть. А ещё он по-детски хочет свой день рождения, чтобы загадать желание. И чтобы война закончилась. Чтобы они остановили наступление агрессивной расы на Землю, пусть даже ценой своей жизни. Но только пусть тот офицер будет жить. Пожалуйста.
Отчаянно шепча эти слова, как молитву, пусть будет жив, пусть только будет жив. Нечестно, эгоистично по отношению к другим, но пусть именно Ким Минсок — тот самый офицер, спасший их флот от неминуемой гибели, будет жив. И ещё раз, пройдя по коридору, улыбнётся ему.
Бэкхён устало смотрит на запястье и стонет, прежде чем он осознаёт, что день рождения почти закончился. Он поднимает глаза в небо, продолжая шептать, как заклинание своё желание. В небесах в ответ разливается яркое марево, идёт по направлению к планете волной, и ноги подкашиваются до того, как колонию начинает трясти.
Побелевшие пальцы отцепляются от подоконника, и Бэкхён сжимается в клубок под окном. Внутри скребётся и царапается тревожное чувство, от которого хочется выть. Будто он не успел на поезд, и тот ушёл, растворяясь в темноте. И даже если это смерть, он жалеет об одном. Только об одном.
Медленно, но верно подступает ком к горлу, а в глазах плещет горячим плавленым стеклом. Бэкхён выдыхает хрипло, сипло, кусает губы, не пуская наружу рвущийся вой. Сердце заходится, заставляя задыхаться, кажется, подступает к горлу и бьётся уже там. Видимо, всё. Нелепо и глупо.
Стена холодит спину, а Бэкхён зажимает ладонью рот, кусает её, пытаясь заглушить рыдания. Несколько минут ему это даже удаётся, но потом горячие капли расчерчивают щёки, льются, выходят солёной болью наружу. В груди клокочет, но не прорывается рыданием. Только слезами.
Сквозь судорожно стучащее сердце Бэкхён слышит, как медленно, чуть припадая на правую ногу, к кабинету подходит полковник Ву Ифань. Его поступь запомнить несложно, от неё даже в мирное время в дрожь бросало. А Бэкхён штопал полковника месяц назад, пытаясь уложить его и успокоить, пока он рвался в бой и раздражённо цыкал на медперсонал.
Зачем он идёт к нему? Утром, пользуясь передышкой, раненых отправили на другие планеты. Новых не поступало, скажет, что новобранцев осмотреть? Так этим занимается не он. Зачем? Нет, только не…
Бэкхён поднимается и на негнущихся ногах идёт к креслу, хватается за спинку онемевшими пальцами и с ужасом смотрит на дверь. Он хочет узнать и в то же время, не хочет знать, зачем сам Ву к нему пожаловал. Когда дверь открывается, Бэкхён инстинктивно дёргается, крепче сжимая пальцы на искусственной коже.
По виду Ву понять, что его сюда привело, невозможно. Бэкхён смотрит на Ву, а тот на него. Привычно холодным цепким взглядом, по которому ничего не прочесть. Бэкхён судорожно перебирает варианты, но в голове сумасшедшей мыслью бьётся одна. Та, которая лучше бы никогда не приходила в голову. Та, которая…не надо… Губы предательски дрожат.
— А честь отдать?
Бэкхён на секунду теряется, вздрагивая от строгого голоса и бледнея ещё больше, хотя кажется, куда уж, а потом вытягивается по струнке, чувствуя, как рука сама взлетает к отсутствующему козырьку фуражки.
— Не той рукой, — тихо поправляет полковник, и Бэкхён опускает руку, чтобы сменить, но… — Бэкхён, забудь. Я тут…
Бэкхён замирает и не может сдержать дрожь, вновь цепляясь за спинку кресла, как утопающий за соломинку. Ноги норовят перестать держать, и кажется, что по кабинету разносится костяной стук колена об колено. Полковник Ву отводит руку из-за спины, и Бэкхён отшатывается, сглатывая.
Он мог ожидать чего угодно, но на ладони оказывается именно то, чего Бэкхён предположить не мог — маленький кексик со свечкой. Тонкой такой, витой, из цветного воска. Такие на именинные торты на Земле ставят, чтобы задувать, загадывая желание.
— День рождения, всё-таки, — чуть смущённо пожимает плечами полковник.
И теперь он больше похож на живого человека, чем обычно. Он щёлкает зажигалкой, и маленький огонёк увеличивается, растёт. И дрожит от дыхания. Бэкхён сглатывает тугой ком и смотрит на крупную ладонь с кексом.
— Задувай же.
Бэкхён собирается с силами и загадывает желание, одновременно выдыхая воздух на колеблющееся пламя свечи, что тут же тухнет без сопротивления. Полковник впервые на памяти Бэкхёна улыбается, и Бэкхён смотрит на морщинки, расчертившие лицо. Полковник не так молод, как может казаться на первый взгляд. И отстранённость, и холодность скрывают под собой нечто большее, чем возможно увидеть неблизким людям.
— Всполохи в небе… — начинает Бэкхён, но его прерывает сирена. Бэкхён бледнеет, а Ифань вручает ему кекс и идёт к двери.
— Будь готов, — кидает он через плечо и скрывается за отъехавшей панелью.
Сердце загнанной ланью трепещет в груди, бьётся загнанной птицей, и тело кажется восковым. Двинься — поплывёт. Бэкхён смотрит на кекс в руке и старается не замечать суеты за окном, мерцающих лампочек и звукового оповещения. Но проходит несколько минут, и Бэкхён дрожащими руками кладёт кекс на стол.
Я вижу тебя,
Простирающуюся надо мной по небу,
Преодолевающую расстояния,
Вечно мелькающую перед моими глазами.
Я найду тебя ночью.
Облизывает пересохшие губы и косится на дверь. Сглатывает и делает осторожный шаг в её сторону, пусть его и просили оставаться на месте, он просто хочет знать, а не ждать, пока его позовут зашивать распоротые животы. В воздухе висит осязаемое напряжение, отчего его тяжело протолкнуть в лёгкие.
Бэкхён ногтями впивается в кожу ладоней, но делает новый шаг, словно к дикому зверю подходя к двери медленно, осторожно и неспешно. Шум нарастает, и непонятно, то ли его оглушает звук извне, то ли стук собственного сердца. Бэкхён старается успокоиться, но не выходит.
Ещё свежо воспоминание, как Ву спас его из горящего медотсека и выводил оттуда, заставляя пригибаться, а потом перебежками добираться до зоны, где щиты ещё работали. Бэкхён понимает, что должен подчиниться, но внутренний голос не позволяет сделать этого. Словно от этого зависит не только его жизнь. Кажется, останься он внутри — мир падёт.
Он не хочет превратиться с бесформенную груду дрожащего мяса с путанными мыслями, не хочет заливаться слезами и захлёбываться ужасом. Он делает глубокий вдох и судорожно выдыхает. Если это реально всё — то бояться нечего. Двум смертям не бывать — одной не миновать.
Бэкхён считает вдохи и выдохи, поглядывает в окно и прислушивается к шуму. Привычной паники нет, носилок с ранеными не видно, и оттого ещё страшнее. Внезапно сирена замолкает — и Бэкхён скребёт ногтями по груди, а потом нажимает на панель, дверь отъезжает в сторону, и он делает шаг вперёд. Будь, что будет. Но он должен знать.
— Бэкхён…
Бэкхён в кого-то врезается и вскидывает голову на слова. Офицер, в которого он вцепился клещом, чтобы не упасть, тяжело дышит, а потом небрежным движением поправляет фуражку. И Бэкхёна прорывает. Слёзы вновь срываются, вопреки желанию, скатываются по щекам, прокладывая новые дорожки.
— Эй, ну ты чего? — оторопело спрашивает офицер, а Бэкхён осел бы на пол, если бы его не удержали, прижимая к себе. Бэкхён вжимается носом в плечо и давит в себе надломленные вздохи вперемешку со слезами. — Ну же, Бэкхён…
— Минсок, ты жив…рад, что ты вернулся…
— Жив… Бэкхён, посмотри на меня, — Бэкхён качает головой, но Минсок берёт его лицо в ладони и заглядывает в покрасневшие глаза, — они отступили, Бэкхён, слышишь?
— Люблю тебя, — выдыхает Бэкхён и жмурится до боли, сжимая пальцы на кителе Минсока до онемения, и боится услышать резкий ответ.
— Я знаю, Бэкхён. Я тоже люблю тебя, — шепчет Минсок и целует так, что у Бэкхёна подкашиваются ноги, и ему кажется, что на самом деле именно это его первый поцелуй. Первый поцелуй настоящей любви.