Айви кутается в — какая неожиданность — ядовито-зеленый плед и жмется клубком к плечу, вырубившись после третьего стакана. Освальд ерзает на месте, но быстро понимает, что отодвигаться дальше некуда. Так же быстро вырисовывает галочку в контракте на роль подушки и продолжает опустошать бутыль, подсвеченную карамельно-янтарным. Его непоколебимое упрямство топающего ногами ребенка дает слабину против годного алкоголя — да и второй ребенок масло в огонь подливает, но об этом ему знать необязательно.
Благоухающая теплица, влитая в стены коттеджа, плывет жидким месивом. Освальд вообще почти ничего не различает, кроме куска ткани, наброшенного на них обоих, да пары-тройки пушистых шапок одуванчиков. Те проживают свою жизнь вне времени и пространства, и им, по большому счету, плевать на Эдварда-я-не-знаю-что-это-значит-Нигму вместе с еще не сформированной армией чудил. Дьявольски скучное существование, однако.
Рядом в каких-то пяти сантиметрах безжалостно возятся. Месиво в голове колышется, неприятно бьет по черепной коробке, но устаканивается одновременно с Айви, решившей поджать под себя модельные ноги. Ее лицо поднимается от плеча и смотрит сонно-жалобно.
— Растениям хорошо, их не тошнит, — бубнит в свитер, будто это Освальд заставлял ее пить без закусок. — Мог бы и предупредить, что так будет!
Тот ошарашенно пялится на нее, как на непроходимую тупицу, а затем не отказывает себе в удовольствии возвести глаза к качающемуся потолку. Это что сейчас было? Обвинение? Претензия?
— Во-первых, я вообще не собирался напиваться вместе с тобой. Во-вторых, — Освальд опускает голос до излюбленного вкрадчиво-угрожающего, цедящего слова сквозь зубы: — Если тебя тошнит, немедленно с меня поднимайся, иначе я за себя не ручаюсь.
Масштабы возможной трагедии, судя по всему, Айви не пугают. Она обширно зевает и в наглую притирается второй щекой. На первой рассеянным рельефом отпечатывается вязка свитера.
— Ты никогда за себя не ручаешься, и я потерплю. Только не бросай!
Освальд опасно сжимает в кулаке бутыль, и Айви вскакивает — видимо, чтобы испуганно замахать руками, но лишь хватается за голову, хнычит: «Бо-о-ольно!» и бухается назад, плетет импровизированный кокон из пледа, зарывается в него по самую рыжую макушку. Освальд с победным хмыканьем прикладывается к горлышку, удовлетворенно подмечая наматывающий круги млечный путь из цветочных горшков, пакетов с удобрениями, налитых соком плющей.
— Когда это прекратится? — Айви не выдерживает и пяти минут без свежего воздуха. Она выныривает наружу, с любопытством хлопая большими пьяными глазами. Освальд трактует вопрос по-своему, зачерпывает остатки воли ладонями и неохотно ворочает языком:
— Очевидно, когда отлипнешь от меня и проспишься. Советую попробовать.
Айви почему-то отрицательно качает головой — лениво, разморено, но вполне осмысленно.
— Да я не про то. Когда ты перестанешь по нему убиваться?
Убиваться. По Эдварду-любовь-подразумевает-жертвы-Нигме. Звучит уморительно.
Освальд отмахивается с плюс-минус глуповатой ухмылкой: да какая разница, мол, тебя это не должно волновать. Айви жмет плечами, зачем-то стискивает под пледом его локоть. Освальду хочется лезть на стену, вот бы ноги и состояние позволяли.
— А как ее хоть звали, блондинку-похитительницу?
Освальд проталкивает в горло новый глоток, молчит с секунду и, когда окончательно становится весело, пьяно ржет:
— Изабель.
Айви понимающе тянет первую букву алфавита. Она снова раздражающе клубочится, сооружая ядовито-зеленое гнездо, думает-думает и осторожно отбирает бутылку. Освальд не сопротивляется.