MDP — Black Swan
И стоять над обрывом.
И слушать шум волн, разбивающихся о скалы.
И слышать плач чаек.
И едва уловимый скрип старой двери, шатающейся на старых скрипучих петлях от порывов шквального ветра.
И лай пса, что потерял хозяина.
И ждать. И не терять надежду.
Ночную тишину нарушают торопливые шаги. Шарканье подошв о гравий эхом разносится по пустынным улочкам городка — все местные давно спят, до рассвета всего пару часов и вокруг ни души. Тэхён уверенно идет вперед, зная дорогу к дому старика Чхве, который не так давно отдал богам душу. Ежась от сырого ночного воздуха, он, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы штанов, мысленно костерит свою неудачливость и азарт — вместе эти двое являют собой не лучшее сочетание.
У невысокого одноэтажного строения, неприветливо глядящего в пустоту черными проемами окон, уже видно силуэт, в нетерпении перепрыгивающий с одной ноги на другую.
— Ну наконец-то! — шепот Хосока, слишком громкий, встречает его недовольно. — Где тебя носит так долго? Чонгук не с тобой?
— Его ещё нет? Давно ждёшь? — Тэхён вместо приветствия поднимает руку вверх, пряча сразу же обратно в карман. Облачко пара вырывается изо рта в холодный воздух.
— Целую вечность! Я чуть не обосрался от страха, пока тут стоял.
— А, так вот от чего стучат твои зубы, а я думал, от холода, — усмехается Тэхён, стараясь сам унять дрожь.
— Не все такие придурки, как вы с Чонгуком. Хотя я тоже придурок, раз торчу тут и отмораживаю себе жопу в этом жутком месте вместо того, чтобы сидеть в тепле. Лежать в тепле. Под одеялом. Теплым.
— Чего оно жуткое? — парень смотрит на дом. Отмечает его безжизненность и зловещесть, но не чувствует страха — такие места его никогда не пугали. И именно поэтому он сейчас здесь. — Мертвые ничего нам не сделают. Бояться надо живых.
— Какая, воистину, мудрая мысль, — язвит в ответ Хосок, пританцовывая от холода на одном месте. — Чувствую, как просветление наполняет меня, не зря мерзну.
Тихо смеясь в ответ, Тэхён оглядывает рассеянно улицу. Они договорились встретиться здесь ещё четверть часа назад, и парень думал, что оба, и Хосок, и Чонгук, уже его ждут, но самого младшего все ещё нет. А ведь именно вместе с ним ему предстояло на спор войти ночью в дом умершего старика. Ранее тем же днём они чуть не подрались, когда начали спорить, кто из них больший трус и кто боится темноты и привидений, а кто нет. Взять Чонгука на слабо́ оказалось просто, сложнее было уговорить Хосока быть свидетелем и караулить их у дома.
Тогда это показалось ему хорошей идеей. Сейчас же… Холодно. Ускользнуть незаметно из дома тоже было той ещё задачкой, и идти к дому темными улицами пришлось прилично. Не так уж ему была важна победа, на самом деле, но шанс посмотреть на задиристого Чонгука, когда Тэхён отказывался? К тому же, в доме старика, пусть и жившего небогато, был шанс найти что-то интересное.
— Мне кажется, Чонгук уже внутри.
— Если это так, то я ему жопу надеру, когда увижу, — Хосок раздраженно растирает себе плечи руками, громко шмыгая носом.
— Я пойду туда, — Тэхён кивает в сторону дома. — Если он придет позже, то ему будут штрафные баллы, так и передай.
— Как будто у нас счет идет на баллы. Надеюсь, этот засранец уже там, я его ударю и пойду домой, — стонет Хосок. — Иди уже, поблизости никого. Замок я уже сломал.
Тэхён на пробу толкает старую деревянную дверь, которая с протяжным скрипом, что эхом растекается по улице, приоткрывается. Мальчик протискивается в проем, давая глазам привыкнуть к темноте. Заметно, что после похорон в дом никто не заходил. Чхве жил в их деревне один, дальние родственники на другом конце страны и когда они соберутся приехать, чтобы делить дом, неизвестно.
Пол покрыт слоем пыли, немногочисленная мебель накрыта старыми простынями. пахнет старостью, затхлостью и пустотой. Из освещения только бледный свет луны и фонаря с улицы, проникающий в небольшие окна. В прихожей Тэхён не находит ничего для себя интересного, поэтому, бегло осмотревшись, он осторожно проходит вглубь дома, слыша в мертвой тишине только свои глухие шаги по скрипучим половицам. Дом невелик, в нем ещё две комнаты и кухня, и парень решает сначала наведаться в последнюю. Погремев кастрюлями и посудой, снова не найдя ничего, он закрывает дверцы шкафчика и заглядывает в комнату напротив. Из возможных тайников тут есть шкаф, на полках которого он видит книги и остановившиеся старые часы, и небольшой комод в углу. Тэхён по очереди пролистывает старые романы и детективы, но в них ни художественной ценности, ни материальной — надежда найти тайник с сокровищем осыпается прахом. На что только надеялся, непонятно. Улыбнувшись своим мыслям, он подходит к комоду и по очереди отодвигает ящики, но внутри только одежда старика и какие-то тряпки. Рыться в ней нет никакого желания. Может, Чонгук захочет, а Тэ брезгует.
От пыли свербит в носу, хочется чихать, что он и делает. Звук глухо и неприятно отражается от стен пустого дома. Тэхён подходит к двери последней неисследованной комнаты, не надеясь уже найти там хоть что-то стоящее. Он решает, что быстро глянет, а затем спрячется за каким-нибудь углом, чтобы выскочить из темноты на младшего, когда тот наконец явится. Хоть какое-то развлечение.
Комната, по-видимому, служила покойному спальней. В ней все ещё более аскетично, чем в остальном доме — свернутое спальное место в углу и низкая деревянная табуретка. И все. Разочарованно вздохнув, Тэ уже почти разворачивается, чтобы уйти, но замечает на подоконнике какую-то небольшую коробку. Он подходит к окну и берет ее в руки и вертит, осматривая в лунном свете со всех сторон.
Кажется, это шкатулка.
Уголки губ медленно поднимаются вверх в восторженной улыбке. Что ж, вторжение уже оказалось не напрасным. Проигнорировав табурет, парень задом плюхается прямо на пол, пытаясь в тусклом свете с улицы понять, как открыть шкатулку. Вещица помещается в его широкой ладони, ощущается тяжелой. Деревянная, покрытая потемневшим от времени лаком, на углах узоры с потертой позолотой. Выглядит очень старой. Крышка плотно прилегает к корпусу и не поддается никаким попыткам быть открытой. Тэхён недовольно поджимает губы — ломать шкатулку не хочется. Ему нравятся такие старые вещи, пусть не имеющие ценности для других. Они будто хранят свои секреты, свою историю, они как реликвия. За его любовь к собирательству подобных вещей друзья любят подшучивать, что в старости он станет сумасшедшим дедом, устроившим из дома склад для рухляди. Но ему плевать.
Наконец, он нащупывает на задней стенке небольшой участок, который под нажатием пальца вдавливается внутрь, и крышка с громким щелчком распахивается.
Рот парня восторженно открывается, пока глаза распахиваются от удивления. Шкатулка оказывается музыкальной.
Под крышкой он видит маленькую фигурку танцора. Очень грубо и неаккуратно сделанный болванчик, он застыл на одной ноге, отставив и немного назад и немного приподняв вторую. Правая рука протянута вперед, а левая вверх, над головой. Деталей нет — никаких пальцев, кисти просто в виде «варежек», покрашены краской телесного цвета. Лицо тоже не проработано. Кажется, там когда-то были нарисованы глаза, губы и брови, но все стерлось.Тело просто неравномерно окрашено в белый, местами на нем ещё виднеются крупные тусклые блестки, видимо, призванные имитировать расшитый драгоценными камнями костюм. Дно шкатулки прорезано восьмеркой, фигурка одной ногой стоит в центре пересечения плавных линий. Наверное, когда механизм запущен, то танцор начинает кружится под музыку по этой траектории, но как Тэхён не ищет, как не ощупывает осторожно всю поверхность, ему не удается найти ничего, что могло бы оживить шкатулку. Разочарованно выдохнув, он просто держит вещь перед собой, разглядывая танцора.
Чонгука все ещё нет, но вставать и прятаться лень, он лучше подождет его тут, в комнате.
Несмотря на грубую работу, статуэтка все же очаровывает. Ну и что, что в ней нет деталей, зато у Тэхёна есть воображение. Додумать черты лица можно и самому, вот если бы все же удалось запустить механизм…
Как будто подчинившись его желанию, тишину разрезает тихий скрежет шестеренок, и звонкая мелодия оглушает изумленного парня. Шкатулка оживает сама по себе, а танцор, дернувшись разок, начинает свое движение. Это какое волшебство, не иначе, но Тэхён слишком изумлен и заворожен музыкой, чтобы думать сейчас об этом. Момент сказочный, и было бы глупостью упустить его, задумываясь о том, что же привело механизм в движение. Под звуки музыки, кружась, танцор уже не кажется таким убогим. Возможно, плавные обороты смазывают его фигуру, размывают несовершенство, но в свете луны даже блестки вроде бы сияют ярче, а тени танцуют на маленьком лице, обрисовывая тонкие черты.
Мелодия, что старая шкатулка отбивает маленькими молоточками, очень красивая. Механизм скрипит, и Тэхён боится, что хрупкая вещица в его руках сломается, распадется на детали, осыпется пылью. Периодически что-то щелкает внутри, и фигурка танцора каждый раз слабо дергается, но не останавливая свой застывший в вечности танец, кружась знаком бесконечности. Музыка нежная и грустная. Тэхёну нравятся музыкальные шкатулки именно из-за этой незатейливой грусти и печали. От них веет какой-то тоской, они усыпляют, завораживают, освобождают голову, прогоняя прочь все до единой мысли.
Глаза Тэхёна восторженно распахиваются, когда откуда-то со дна шкатулки начинает литься мягкий свет. Фигурка танцора кружится, разрезая поток, деля его на части. «Зайчики» танцуют на лице Тэхёна, ласково касаясь глаз и губ, пуская блики на радужку, путаются в ресницах, переплетаясь разноцветными узорами. Со стороны может показаться, что лицо мальчика усыпано драгоценными камнями, сверкающими в свете, льющемся из шкатулки.
Балерун кажется все живее. Причудливая игра теней и света творят что-то невообразимое — Тэ готов поклясться, что различает все мелкие черты лица, от пухлых розоватых губ до отдельных прядей в слегка растрепанных светлых волосах. Поворот, и протянутая рука тянется к нему, маленькие хрупкие пальцы трепещут, словно от ветра. Поворот, и нога делает взмах, очерчивая натянутым до предела носком дугу в воздухе. Крохотные блестки, имитирующие драгоценные камни, сияют все ярче, ткань волнообразно следует за каждым движением, взлетая и опадая. Волосы развиваются, легким облаком обволакивая голову. Какая причудливая иллюзия. Кажется, стоит моргнуть, и она рассеется.
Он никогда не танцевал. Ему даже никогда не хотелось, но хочется сейчас. В эту самую секунду самое страстное его желание это танцевать хотя бы вполовину так же красиво, как этот мальчик из шкатулки. Быть таким же легким, таким же воздушным, наполнять светом и красотой, своим присутствием, растворяться в музыке. Быть таким же неземным и призрачным. Доводить до слёз и задевать что-то внутри, пробуждать и будоражить странные чувства в сердце.
Мелодия становится громче, крики чаек за окном слышны отчетливее. Волны, разбивающиеся о скалы, грохочут все ближе.
На очередном повороте (Тэхён давно уже сбился со счета) танцор подпрыгивает, делая разворот в воздухе, приземляется на ногу, выгибая спину, глядя прямо в глаза, пригвождая к месту. Он уже не вспомнит, когда поставил шкатулку на пол, ставил ли вообще, но руки его свободны и Тэхён тихо смеётся, восторженно аплодируя. Глаза настолько ослеплены светом, исходящим от шкатулки, что остальная комната будто бы тонет в темноте. Старых обшарпанных стен уже не видно, но Тэхён и не смотрит, он не может оторвать взгляд от фигуры перед ним. Он боится моргнуть, словно волшебство этого момента исчезнет, держит глаза открытыми, от чего по щекам от напряжения уже бегут слезы, оставляя мокрые дорожки. Капли срываются вниз, отражая свет, сверкают, как драгоценности, которыми усеяна одежда танцора. Рука тянется все ближе, кажется больше, кажется осязаемой. Тэхён любуется маленькой ладонью с нежными пальцами, он уверен, что кожа на ощупь мягкая и приятная, он уверен, что хочет это проверить.
Каждый удар молоточка механизма шкатулки будто гвоздь в крышку гроба. Ошеломляюще пахнет морем, волосы уже иссечены морским холодным ветром, пронизывающим до костей, губы посинели и потрескались до крови. Соль въелась в кожу, от крика птиц, кажется, можно оглохнуть. От красоты и нереальности танцора можно умереть. Без этой красоты жить тоже не хочется.
Его улыбка мягкая и нежная, его глаза горят беспощадностью. Возможно, ещё не поздно захлопнуть крышку, оборвать мелодию, прекратить это колдовство, но вместо этого пальцы Тэ уже переплетены с чужими пальцами, а тот резко тянет на себя, заключая в объятия.
Его кожа действительно мягкая.
***
— Тэхён уже внутри? — запыхавшийся от быстрого бега Чонгука тормозит возле стучащего зубами от холода Хосока. Тот молча кивает в ответ, головой указывая на дом.
— Вот блядство! Я не мог прийти раньше, ждал, пока дома все уснут, — Чонгук заканчивает говорить, уже открывая скрипучую дверь и вваливаясь внутрь. Предвкушает насмешки и подстебывания от старшего из-за своего опоздания, пытается заранее придумать, как бы поостроумнее ответить.
— Тэ? — в доме тихо, как будто ни души, но на пыльном полу видно следы. Или он спрятался и сейчас выскочит из-за угла, или залип опять на какое-то барахло. Вариант с тем, что Тэхён уже свалил, Чонгук отметает сразу же — он бы мог так проучить младшего, но ни за что бы не оставил мёрзнуть Хосока.
Чонгук заглядывает в каждую комнату, но Тэхёна так и не находит. Только старая бесполезная рухлядь и пыль. Он медленно шагает, осторожно, стараясь не наступить на что-то в темноте, но все равно в какой-то момент чувствует, как под ногами что-то громко хрустнуло. Чонгук убирает ногу, чтобы увидеть нечто, что было когда-то, кажется, музыкальной шкатулкой. В свете луны из окна видно отлетевшую крышку и погнутый словно от удара механизм, валяющийся на полу. Наклонившись, он поднимает фигурку, отколовшуюся и отлетевшую в сторону, чтобы внимательнее разглядеть. Двое людей, застывшие в объятиях. Работа настолько грубая и неаккуратная, что даже черты лиц едва прорисованы. Дешёвая кустарная поделка, но жаль, что разбилось — Тэхёну бы такая ерунда понравилась.
На мгновение Чонгуку чудится еле слышный запах моря и крик птиц, смешавшийся с шумом волн. Где-то вдалеке лает пес и воет ветер. Это длится какую-то долю секунды, а затем снова наступает тишина. Отшвырнув осколки обратно на пол, он отряхивает руки и идет дальше искать Тэхёна.
На полу остаются лежать обломки музыкальной шкатулки — расколотая крышка, вывалившийся механизм и валяющаяся чуть дальше треснувшая фигурка пары, застывшей в вечных объятиях.