luibheanna Litha | Купальский венок

— ромашка — Люстра —

Так бел луны ромашковый цветок.

Он в быстрых водах речки отразится,

а вместе с ним — потерянные лица.

Над ними чей-то проплывет венок.

Из трав сплетется колдовской силок,

запутается огненная птица,

затем костром купальским разгорится.

Осмелишься ли на лихой прыжок?

Печальный взгляд покажется родным —

пополнится река ещё одним

лицом. Укроет дымом, словно шалью,

костёр. Вдохнёшь — настанет твой черёд

вставать с самим собою в хоровод

над влажной от росы дурманной хмарью.

— дурман — Dum spiro, spero —

Над влажной от росы дурманной хмарью

клубится чёрный дым костров в лесу.

Из сказки словно вид — пиши, рисуй —

горит луны мистический фонарик.

Выходит на поляну кротко мара,

чтоб здесь плести во тьме свою косу.

Отвар из диких трав налит в сосуд,

и цвет его насыщеннее яри.

Звенит струна, гудит гармонь, свирель

свистит, блуждает всюду птичья трель — 

и звуки те прохожих сладко манят.

Дурмана аромат пленит людей,

вороний глаз за всем следит — злодей,

и гибнут от любви Иван-да-Марья.

— иван-да-марья — Елена Шилина —

И гибнут от любви Иван-да-Марья,

прильнув к иссохшей земляной груди,

истерзанные сны не береди.

И синий лоскуток, пропахший гарью,

мерещится Купаловской вуалью.

Я шью узор. Предвестники-дожди

роняют шепот ночи: «Приходи».

Отвар судьбы сплетается с печалью.

Плетя венки, их заколдуй словами.

Когда ты станешь наравне с богами,

речные духи твой возьмут венок.

Иван-да-Марья воскресают к ночи,

купаловские сны от зла и порчи

ложатся в приворотный любисток.

— любисток — небесный маяк шамана —

Ложатся в приворотный любисток

исчерченные заговором тропки. 

Луна на дне ворочается робко, 

и тёмен омут. И приходит срок 

сплетать пути в пылающий поток 

босой стопой от топи и до сопки, 

покуда, разгораясь, словно в топке, 

не всколыхнётся заревом восток. 

Как сладок запах колдовства запретный! 

В любви и путь, и поиски ответов, 

но что отыщешь — сразу невдомёк. 

Ушедший в лес поверил снам случайным. 

На страже сумасбродной летней тайны 

алеет мака сонный мотылёк.

— мак — Энте —

Алеет мака сонный мотылёк

над макраме травинок и соцветий —

но в сделанном, как в нитяном браслете,

не расплести проклятый узелок.

Как далеко бы опий сны ни влёк,

всё чудится мне ночь, река и ветер,

тебя поймавший в призрачные сети...

Спас от костра — и всё же не сберёг.

Неистребима память о былом,

как ни лечи, ни присыпай углём —

сочится рана гноем из-под марли.

Стук ставень. Взгляд. «Сестрица, это ты?»

Приобретя знакомые черты,

стоит аир речной ожившей тварью.

— аир — Мглистый заповедник —

Стоит аир — речной ожившей тварью,

стянув зеркальный лик в тугой овал;

ты — дуралей, подросток, чьи слова —

всего лишь шутка, но аир коварен.

Пришел сюда такой в шальном угаре,

а ночь — не ночь, всмотрись — одна зола.

Запела выпь, заухала сова,

и хоть бы кто сказал: иди-ка, парень,

скорей домой, да не вертайся вспять,

небось, домашние давно как спят,

а у тебя, что лоб — и то пропарен.

Но в сказке всякой — свой конец и чудь.

Речные девы шепчут сладко: чу-у-у-у-у,

нарви крапиву в колдовской отвар и…

— крапива — Чароит —

Нарви крапиву в колдовской отвар и

развесь пучки крапивы на стене.

Купальской ночью гость придёт извне:

вы с давних пор встречаетесь в кошмаре.

Он — страх. Подходит к горлу, как опара,

склонившись, шепчет: «Аз есмь смерть во сне».

И вы, обнявшись, корчитесь в огне,

чтоб наяву проснуться до пожара...

Кричит петух. Ух, ну и пакость снилась!

Крапивный дух, спаси и сохрани нас

от злых людей, поджогов и тревог!

Беречь чужие сны — лихая доля...

В свой чай, чтоб по утрам не плакать боле,

плакун-травы добавь пахучий сок.

— плакун-трава — Мария Фроловская —

Плакун-травы добавь пахучий сок

в чабрец и руту, и полынным дымом

оденься, словно крыльями седыми.

Теперь беги бесшумной и босой

в круг каменный, укрытый средь лесов.

Туда народ является незримый,

и вздрагивают тучи-пилигримы

от странных их, от птичьих голосов.

И, проскользнув неузнанной на праздник,

пляши как тень, среди теней прекрасных,

под звук их флейты, чистый и пустой.

Вокруг глаза сияют перламутром,

и кто-то, будто снившийся под утро,

смотри: бредёт в татарнике — постой!

— чертополох — Чаруса —

Смотри: бредёт в татарнике... Постой!

Не уходи в холмы к веселым сидам!

Тебя ища, носила воду ситом,

еловый лес рубила берестой.

И год, и два, и двадцать лет, и сто

отмерит равнодушная клепсидра,

пока, неся в себе проклятья символ,

разрушишь узы солнцем и крестом.

За годы искупляющих терзаний,

благословений и запретных знаний

я заплатила кровью и косой.

Теперь — лишь ждать, когда взовьётся пламя:

в нём ты стоишь, смеёшься вместе с нами,

с букетом васильков — живой, живой!

— василёк — Солнце копает картошку —

С букетом васильков — живой, живой!

Неведомый, родной и настоящий.

Здесь огоньки скитаются по чаще

и слышится протяжный скорбный вой,

но ты идёшь по лесу, словно в бой,

и смерть сама с собой играет в ящик.

Пусть кто-то плачет, кто-то спит, а я же

в венок травы вплетаю нити мойр.

Глаза — зелёным золотом зари.

Прошу я: говори же, говори —

но ты молчишь и прячешься за бубен.

Запомнишь свет костра во тьме святой?

Ты повторяешь имечко-цветок

и шепчешь: не забуду, не забуду.

— незабудка — Сказки множества Миров —

И шепчешь: не забуду, не забуду

цветущий вереск в рыжих волосах.

Так сокол, что пронзает небеса,

на жертву камнем падает оттуда.

Заслышав голоса бузинных дудок,

беги, пока ещё решаешь сам.

Подскажет предрассветная роса,

кому печалью обернётся удаль.

Душа напополам, и путь не весел,

назад не отпускает тяжесть гейса,

пускай давно оплачены долги.

В траве уснуло эхо за холмами,

которые исхожены не нами.

Как землянично-сладок морок: сгинь!

— земляника — Крис —

Как землянично-сладок морок: сгинь,

мой вечный призрак летней синей выси,

нанизанный из памяти, как бисер,

на треск, туман и ведьмины круги.

Плутает лес и, путая шаги,

река бежит вперёд проворной рысью,

и если понимаешь — заблудился,

себе звезду ведущую зажги.

Запрятан в лабиринт из терпкой хвои,

огонь в ночи сулит побег и поиск,

показывая путь из-под полы.

Иди и ни о чём не беспокойся,

но помни: пламя спит, свиваясь в кольца,

коснёшься — станет горьким, как полынь.

— полынь — Резная Свирель —

Коснешься — станет горьким, как полынь,

грозой прозрачных мавок и русалок.

Колдунья гребнем косы расчесала

и за гостями вымыла полы.

Туман ушёл за чёрные валы.

Мелькает чья-то тень у сеновала.

стрекочет лето. Кошка хвост поймала.

А дети спят, прекрасны и милы,

Не ведая, как оживает мрак,

когда в ночи хохочет вурдалак,

весёлый леший путает маршруты.

Но вот ты возвращаешься в кольцо,

рождаешься венком или венцом,

и проклятым огнём червоны руты. 

— червона рута — Человек, который ошибся номером —

И проклятым огнём червоны руты

поманит цель подложным маяком.

Но торопись! Хоть путь и незнаком,

ход времени расписан по минутам.

Пусть Он пока с другой на берегу там,

что не дано, то можно взять силком.

С нечистой чудью спутаться легко,

сложнее после сбросить эти путы.

Пришла пора, прошедших не жалей лет —

сорви же цвет, пока ещё алеет,

и пусть гордец окажется у ног.

Но не забудь, в объятьях нежных млея:

его глаза отныне льда белее —

так бел луны ромашковый цветок.

— папоротник — Анастасия Спивак —

Так бел луны ромашковый цветок

над влажной от росы дурманной хмарью.

И гибнут от любви Иван-да-Марья,

ложатся в приворотный любисток.

Алеет мака сонный мотылёк.

Стоит аир — речной ожившей тварью. 

Нарви крапиву в колдовской отвар и 

плакун-травы добавь пахучий сок. 

Смотри: бредёт в татарнике — постой! — 

с букетом васильков — живой, живой! — 

и шепчешь: не забуду, не забуду.

Как землянично-сладок морок: сгинь!

Коснёшься — станет горьким, как полынь,

и проклятым огнём червоны руты.