Птица вклинивается между ног своим костлявым телом, поднимается к лицу с прогибами, словно кошка. Его движения текучие и неспешные, но Сережа все равно вздрагивает, когда щеку жжет чужое дыхание; напарывается взглядом на улыбку.

Улыбка Птицы – смола, неестественный черный росчерк его, Сережиных, губ.

Она жестокая и колкая, непохожая на мягкую гримасу смущения или медово-светлую – радости.

Она жадная – и вот это почему-то Сереже ужасно идет.

Сережа и сам жадный. Дело не в чипсах и коле, с трудом умещающихся в высоченных автоматах; не в миллиардах рублей на банковском счету. Он жадный, когда льнет к Птице всем собой, загнанно дышит в грудь и обнимает за шею, почесывая ногтями границу волос и перьев. Фактурный контраст дарит иррациональный кайф.

Жадность в нем – Сережа это чувствует всей сутью – так и сквозит, когда в комнате опять слышится: «Я не понимаю, почему?..».

Вопрос в пустоту.

Но нет.

Птица внимает, иногда осуждающе качает головой, а иногда усмехается, будто отчаяние в лице напротив его ужасно забавляет. На деле – обещает разобраться с проблемами, наказать обидчиков и расслабить вдоволь, помочь на время выкинуть из памяти боль, комплексы, метания воробья, угодившего в клетку.

– В жизни всегда будет случаться дерьмо вне зависимости от твоих стараний, – непоколебимым авторитетом шепчет Птица на ухо и заталкивает за его край тонкую рыжую прядь.

– И все же у нас есть возможность исправить последствия, – продолжает он между поцелуями – ровным рядом вниз по животу.

– Или избавиться от причины, чтобы подобное больше не повторялось, – подмигивает, широко разводит чужие колени и накрывает губами промежность.

– Я могу избавиться. Специально для тебя.

Сердце в груди Сережи грохочет. Он громко стонет, вминает себя в Птицу, а тот с удовольствием позволяет, крепко прижимает сам. Завтра Сережу снова окружат недоброжелатели со своими каверзными вопросами, насмешливыми взглядами, кивками головы свысока, и Сережа должен будет им приветливо улыбаться, чтобы не запятнать репутацию едва начавшего восходить на Олимп гения.

– Еще… Еще, пожалуйста! – кусая кулак, беспорядочно бормочет Сережа на особенно глубоком толчке.

– Это все так трудно, – всхлипывает он, когда после оргазма укладывается сверху, трется носом о подставленное плечо.

– Не бросай меня со всем этим, – умоляет, смотря в ядовито-желтые глаза, и чувствует, как широкие ладони накрывают голую талию. Удерживают от того, чтобы рассыпаться прахом при первом же порыве ветра.