Саша вышел из здания библиотеки уже под ночь, перед самым закрытием; вдохнул сладкий морозный воздух. Вот никогда он даже не предполагал, что вечер пятницы будет проводить не в компании друзей и ящика пива, а как законченный ботан — за пыльными учебниками. Да уж, учеба не щадит никого, а курсовая тем более. И пусть всякие мечты о стипендии он похоронил уже давно, при первой же сессии-мясорубке из зачетов и экзаменов, но не быть отчисленным из юридической академии и стать дипломированным ментом ему все еще хотелось, а для этого ему нужно было хоть иногда хоть что-нибудь учить.

Курить хотелось зверски, но и поскорее дойти до маршрутки к общаге, чтобы не отморозить себе что-нибудь — тоже. Днем ярко светило солнце и даже щебетали первые робкие птички, но к вечеру снова подморозило и в демисезонной куртке стало ощутимо прохладно, но при этом робкий лед на лужицах тающего снега легко трескался от каждого шага, позволяя воде затапливать ботинки. Словом, март — один из самых гадких месяцев в году: еще не весна, но уже не зима, а сплошная гадость из грязи и мороза.

Единственное, что было в нем хорошего, — день рождения Коли, причем не какой-нибудь, а целое шестнадцатилетие, что означало наконец-то скинуть с себя тяжелый камень вины, перестать скрываться и наконец исполнить его самое заветное желание — поцеловаться. О большем Саша пока запрещал себе даже думать. Коля был такой черной позорной страницей его биографии, что в свое время сбежать в убийственную мясорубку войны казалось самым правильным решением, только бы не совращать этого светлого, верящего во все хорошее, ребенка. А вернувшись, нашел вовсе не ребенка, но обиженного на весь мир забитого подростка, остро нуждающегося хоть в чьей-то помощи. Что, впрочем, не мешало любить его еще сильнее.

Саша твердо верил, что их связь написала судьбой, и только лишь это позволяло ему ненавидеть себя за нее чуточку меньше. Коля был на семь лет младше, что капля в сравнении с целой жизнью, но в контексте нынешней ситуации, когда Саша был не только старше, но еще и взрослее и ответственнее, но при этом отказывался включать голову и, повинуясь капризному сердцу, позволял себе красть колины первые искренние чувства и поцелуи, просто чудовищно. Чудовищно было в его возрасте крутить роман с подростком, следить за его учебой, в какой-то мере заменять ему отца, но при этом страстно мечтать о поцелуях и еще чем похуже.

Саша до сих пор ужасался тому, что в мыслях называл Колю деткой: «Моя детка ходит в школу, учится, радуется пятерке по литературе…» Он педофил. Это слово он заставлял себя называть прямо, без увиливаний, и лишь тот факт, что кроме Коли ему больше был никто не нужен, что он сердцем чувствовал, что дело вовсе не в возрасте и даже не в сексе, позволял ему считать себя нормальным и до сих пор добровольно не сдаться в психиатрическую лечебницу. Он заключил лживую сделку со своей совестью и позволил себе быть рядом и приглядывать за Колей, не распуская руки точно до его шестнадцатилетия. Но скоро уже будет можно — и эта мысль грела его душу маленьким солнышком.

Коля и сам уже изголодался по близости, он вовсе не понимал сашиных сомнений, мнил себя очень смелым и взрослым, периодически устраивая истерики, когда Саша отказывался целовать его. Кричал, дрался, просил бросить его и больше не приходить, но каждый раз так же горячо бросался ему на шею и просил никогда не отпускать. И наконец этот ад для них обоих закончится, уже сегодня Коле исполнялось заветные шестнадцать, а завтра Саша сядет в первую же электричку и поедет в со всех сторон ненавистный ему город, чтобы побыть рядом, обнять, поцеловать и наконец убедить свою детку в том, что это навсегда. И себя тоже убедить в этом покрепче.

Не было бы такого кошмарного завала по учебе, когда, затянув с написанием курсовой до последнего, он довел научника до белого каления и жестокого ультиматума, что либо Саша до конца марта показывает ему хоть что-нибудь из текста, либо может искать себе другую тему и руководителя, рванул бы уже сегодня. Но Иван Савельич, долгих лет жизни ворчливому, но самому понимающему в мире преподавателю, ждать не станет, а Коля, послушав от него поздравления лишь по телефону и даже не устроив истерику по поводу того, что Саша сможет приехать только завтра, но зато с подарком и полной свободой от всяких раздражающих «но», спокойно подождет.

Конечно же Саша понимал причину этого его «спокойно» — не мог не заметить с первого же дня и странное поведение, и суженные зрачки, и добавившиеся к следам от порезов точки уколов на запястьях. Не мог не заметить, но просто не мог поверить своим глазам и бестолково успокаивал себя тем, что просто показалось. Тем более что новое состояние спокойного и немного отрешенного от всего Коли было вполне ему выгодно: порезов на руках становилось все меньше и пугающих высказываний о том, что лучше бы его никогда не было и каким способом лучше и быстрее покончить с собой, — тоже.

Коля перестал без конца собираться на тот свет к своей матери, и это будто бы стоило всех прочих издержек, а именно бесконечного клянчания денег по поводу и без и неминуемого вреда здоровью. Саша просто выдохнул, сам ужаснувшись своей беспечности, а когда спохватился — было уже поздно, его любимый мальчик плотно сел на иглу, обезболивая свои душевные раны. Колю надо было срочно вытаскивать из этой ямы, и Саша взялся за дело со всем остервенением.

Он стал копать прям как настоящий следак, с ног на голову перевернув этот чертов детдом, нашел все нитки: где, когда, откуда, какая тварь подсадила его детку на эту дрянь. Он и курсовую себе взял по контролю за оборотом наркотиков, чтобы не отвлекаться на лишнее, пока будет рыть законодательство по теме и стучать во все компетентные органы. А ведь когда-то мечтал о чем-то спокойном, где можно зарабатывать без лишних нервов: адвокатура, налоговая, таможня как недостижимая мечта — все те непыльные должности, где пригодится его военный опыт, но где его не будут гнать на амбразуру.

Но Саша и представить себе не мог, какой бардак творится в сфере оборота наркотиков, насколько там все коррумпировано и друг на друга завязано и сколько порогов ему придется обить, чтобы добиться хоть какого-то расследования продажи героина прямо в стенах детдома. Никому не нужны беспризорники и их здоровье, с этого дела нельзя было настричь крупных взяток и даже наоборот — кто-то явно лишится существенной доли с оборота, если поступить по закону и прикрыть лавочку.

Все эти обстоятельства должны были бы отворотить Сашу раз и навсегда копаться в этом дерьме, как можно быстрее забрать Колю из этой порочной системы и сбежать, сверкая пятками. Но Саша никогда не был трусом, а больше всего в этой жизни он ненавидел несправедливость, и потому вступил в неравный бой сразу со всей неповоротливой государственной машиной: обошел все возможные инстанции, собрал отписки и железобетонные доказательства, передал внушительный пакет документов в прокуратуру, где заинтересованы в крупной палке, и был необычайно горд собой за это. Дилера Коли посадили… и он тут же нашел себе нового, что добавляло Саше злобы на новый круг борьбы.

Этот кейс Саша без лишней скромности прикрепит в свою курсовую, тем более что Иван Савельич сыграл не последнюю роль в его победе. Научник отмечал его упорство и глубокий аналитический ум и даже обещал поспособствовать его будущей карьере в госнаркоконтроле, но только если Саша перестанет лениться и наконец возьмется за ум. Знал бы он, что его любимый курсант ни капли не ленится и даже напротив — бесконечно лавирует между тяжелой работой, попытками не вылететь из академии и поездками к Коле, которые сжирали большую часть свободного времени.

Саша уже второй год жил как белка в колесе и сгорал заживо, стараясь успеть везде и всюду и искренне сокрушаясь над тем, что в сутках всего лишь 24 часа. Вот и сейчас, стоя на остановке в ожидании последней маршрутки, мельком взглянув на большой циферблат уличных часов, он задохнулся от ужаса, всего на секунду забыв, что сегодня вовсе не четверг, а пятница, и ему не нужно уже через десять минут быть на ненавистной каторге, где надрывать спину за мизерный оклад. Его пробило холодным потом, стоило только подумать о новом штрафе за опоздание — и это стало еще тем звоночком к тому, что пора что-то менять. Он и с армией завязал по той же причине: дикий страх и просто животный ужас при виде оружия, безотчетные судороги при любом громком звуке и в конце концов панические атаки совсем без причины.

С этой гадостью он с переменным успехом боролся потом целый год, прежде чем рискнул вернуться в родной город и показаться на глаза близким. Вроде бы и выбрался, и вот, получается, сначала, только теперь по совсем пустяковой причине — от повседневной рутины с вечной нехваткой времени буквально на все. Можно ли этот стресс поставить рядом с ужасами войны, или сашины нервы сдают совсем по другой причине? По большому счету, это было и не важно. Теперь у него нет права сбежать, спасая свою шкуру, сделать вид, что ничего не было и начать заново; на его шее висел утопающий Коля, которого он просто не мог бросить, на нем бетонной плитой лежала ответственность за собственное будущее, и какой-либо помощи и поддержки после грандиозной ссоры с родителями в ночь смерти колиной матери ждать было неоткуда.

И потому Саша загнал все нытье о своей тяжелой доле куда подальше, думать об этом ему было бесполезно и даже вредно. Ему вредно думать о том, что он не справляется, потому что это неизбежно тянуло за собой мысли о том, что не лучше ли бросить Колю и вернуться под родительское крыло, чтобы не нужно было убиваться на тяжелой работе и просто учиться как вся нормальная молодежь, пропивать карманные деньги и заботиться лишь о том, что принципиальный преподаватель не хочет ставить зачет за взятку. Саша мог бы быть таким, будь ему восемнадцать, а за плечами лишь тепличные условия районной школы. Из Саши всю подростковую дурь выбила армия, а значит, он просто обязан быть тверже и взрослее.

За это его уважали преподы, поддерживая зрелый осознанный выбор стать милиционером, и, в отличие от многих, прощали бесчисленные прогулы в обмен на вовремя сданные работы. За это, наверное, в него влюбился и Коля. Саша не мог изменить себя, не мог все бросить только потому, что вдруг стало тяжело и некомфортно. Коле тоже было тяжело тянуть на плечах больную мать, но в итоге потерять ее и маяться в детдоме, и по сравнению с его проблемы Саши — просто пшик. Но и дальше делать вид, что ничего не происходит, и играть неприступную скалу уже не было никаких сил, а это значило, что Саша сегодня будет пить.

Алкоголь — не самый лучший, а по правде говоря, худший из способов решать проблемы, но так его научили в армии — все душевные раны дезинфицировать спиртом, и потому чуть что его тянуло забыться в водке, утопив в ней свою титаническую усталость. По сути, в этом он был ничуть не лучше Коли, который тоже убегал от проблем настоящего в наркотические грезы. Ноги сами понесли его прямо от остановки в магазин у общаги, где гордо выстроенные напротив входа бутылки блестели в свете тусклой лампы и рябили в глазах. Саша, нервно облизав губы, попросил у продавщицы пиво, а не водки, и уже за это был собой очень горд.

Коле незачем видеть его завтра пьяным с чудовищным перегаром, хотя бы из уважения к памяти его покойной матери. Саша был твердо уверен в том, что прекрасно контролирует себя, что только по чуть-чуть по пятницам… да и, если честно, не только по пятницам, но точно не каждый день, и вообще, ему это очень нужно. Без этого, с позволения сказать, лекарства он точно сойдет с ума… И как же эти его жалкие оправдания похожи на то, что говорил ему Коля, если Саше хватало выдержки завести разговор о наркоте. Но весь ужас в том, что даже понимая все, полностью отдавая отчет своим действиям, он тащил в общагу весело звенящие бутылки, надеясь на одно этим вечером — на секунду отпустить контроль и расслабиться.

— О-о-о! Одна звенеть не будет, а две звенят не так! — хохотнул Родион, только завидев Сашу на пороге комнаты. Тот едва не споткнулся о порог, слишком резко вырвавшись из круговорота невеселых мыслей.

— Это мне теперь вместо привета? — в тон ему беззлобно рассмеялся Саша, сразу кивая на заваленный бумажками стол посреди комнаты. Он и брал больше с расчетом на своего извечного собутыльника, друга, товарища и просто хорошего человека.

Саша и представить не мог, что они хоть в чем-то сойдутся, когда только въехал в общагу два года назад. Родион высокомерный и наглый, сынок богатеньких родителей, которые и купили ему место в академии МВД, учиться в которой он в гробу видел. Больше Саше с первого взгляда понравился Игорь — еще один их сосед по комнате, в целом умный и старательный парень, но на проверку оказавшийся слишком уж правильным, наивным и маленьким, несмотря на формальное совершеннолетие, особенно для огрубевшего за годы на войне Саши. Он и сейчас волком глядел на их с Родей спонтанное застолье, ведь уже в десять вечера, как по расписанию, готовясь ложиться спать. Родион же был без царя в голове, всегда за любой кипиш — и этой своей непосредственностью притягивал вечного в загонах Сашу к себе. Тем более что и собеседник из него душевный, особенно под градусом.

— Где шлялся? — небрежно поинтересовался Родион, одним движением выбивая пробку из бутылки прямо о многострадальный стол, на котором уже не было живого места от подобных жестов.

— Не поверишь — в библиотеке, — хмыкнул Саша, повторяя его движение. Эти слова звучали смешно уже хотя бы потому, что библиотека — это извечная самая тупая и банальная отговорка, если нет желания даже придумывать правдоподобную ложь. В библиотеку никто из адекватных людей не ходит, но все врут о том, что проводят там дни и ночи.

— Отчего ж не поверю, скоро ведь курсач сдавать, — без единой эмоции отозвался Родион, лишь под конец поморщившись, будто от зубной боли. Он хлебнул пива совсем без удовольствия, а Саша наоборот, почувствовав на языке кислый привкус хмеля, растекся на шатающемся, совсем неудобном, стуле будто в роскошном кресле.

— И как у тебя с этим? — ненавязчиво попытался перевести тему Саша. Сегодня ему совсем не хотелось поднимать свои проблемы, но слушать о чужих — это всегда пожалуйста.

— Ой, да пошел ты на хуй, — без стеснения послал его Родион. — Я с тобой бухать садился не для того, чтобы ты меня об учебе допрашивал, па-поч-ка, — с сарказмом по слогам протянул Родя, будто пьяный, хотя успел сделать едва ли два глотка совсем не крепкого пива.

— Я-то пойду, я вообще против этого дела ничего не имею, а ты вылетишь из академии как пробка, и богатые родаки не помогут, де-точ-ка, — совсем развеселился Саша. Родя был всего на три года его младше, но в контексте жизненной истории их разделяла целая пропасть.

— Ну и пусть, больно надо, — капризно фыркнул Родя, закинув в рот соленый орешек, медленно прожевал, явно надеясь на ответную реплику Саши, но тот не торопился, и его терпение вскоре было вознаграждено: — Какой из меня мент? На мне форма ни к селу ни к городу, я в ней выгляжу как сбежавший из клуба стриптизер. А вот у тебя на лбу написано: «убью любого»; ты когда в форме идешь — все по углам разбегаются, — с раздражением бросил он.

— Ага, и в спину плюют, — саркастично заметил Саша, покачав головой. Он не страдал ни единой иллюзией по поводу выбранной профессии, от всех сказок о непобедимых героях в погонах его вылечила армия и реальный запах пороха. Доброму Дяде Степе милиционеру тем более не было места в его новой картине мира.

— Это до первого же «Предъявите документы, пройдемте-ка в отделение», — хохотнул Родион, глотнув еще пива. Саша лишь в непонимании приподнял бровь, ожидая объяснений. Фантазировать о том, что будет спустя долгие два года, когда они закончат учебу, было забавно, но совсем не похоже на его до мозга костей практичного друга. — А что, суешь под нос студенческий (все равно его никто читать не будет, лишь бы какая корочка в комплекте с формой была) и кошмаришь народ на здоровье. Так и взятки с гастарбайтеров можно стричь за просроченную регистрацию, — рассмеялся Родион совсем недобро. Саша в ответ лишь сокрушенно прикрыл глаза. В их паре, кажется, только у него была совесть.

— Статья сто сорок… — Саша на секунду задумался, — в общем, не важно, сто сорок какая-то — «Мошенничество», — наконец поставил неутешительный диагноз он, лишь из-за мягко ударившего в голову пива на голодный желудок не сумев вспомнить точный номер статьи. Экзамен по уголовному праву был у них совсем недавно. — Еще и группой лиц по предварительному сговору — до шести лет, кажется. Плюс получение взятки… хотя фиг знает, как для нас это квалифицируется, мы же пока не должностные лица…

— Вот видишь, ты даже бухой законы цитируешь, еще и честный мент — ну мечта, а не парень, — совсем двусмысленно заметил Родя, но ему хватило одного смурного взгляда Саши, чтобы прикусить язык.

Родя до сих пор не мог определиться, гей он или натурал, и все норовил проверить бредовые догадки о своей ориентации непременно на Саше. И хоть тот никогда всерьез не верил в его одержимость собственной персоной, воспринимая подобные намеки исключительно как шутки, все равно на всякий случай старался держаться подчеркнуто холодно. Пьяный секс по дружбе никак не входил в его планы, особенно после вереницы истерик ревности от Коли про другого парня постарше. Саша знал, чего хотел всю жизнь, и уже в ближайшей перспективе осязаемое счастье с любимым ему не испортят мимолетные прихоти голодного до поцелуев (и не только) тела. Романтичному подростку Коле не объяснить, как можно любить одного, но «заниматься любовью» с другим, как и то, что это вообще-то абсолютно разные вещи. Существование секса по дружбе, секса как утешения в качестве способа заполнить пустоту в душе и особенно секса как средства от скуки было просто за гранью его понимания.

— Опять о пацане своем думаешь? — псевдопонимающе поинтересовался Родя, похлопав Сашу по плечу, чтобы вырвать из вновь захвативших его тяжелых мыслей.

— Не надо, — угрожающе рыкнул Саша, предупреждая любые дальнейший попытки расспросов. О Коле он не готов был говорить даже со своим близким другом, это была слишком черная его тайна.

— А мне кажется, тебе надо отвлечься. Слушай, я недавно в клубе одном был — ух! Девчонки в латексных костюмах, с плетками, прям как в немецких фильмах… — мечтательно залепетал Родя, и Саша поспешил развеять его сладкие фантазии:

— Я перестал тебя слушать примерно на слове «девчонки», — хмыкнул он, откупоривая новую бутылку. Алкоголь уже ощутимо дал в голову, подарив легкость и спокойствие, свинцом разлившееся по всему телу. Сашу тянуло спать, тем более что завтра вставать в пять к первой электричке, совсем не было сил мусолить любовные похождения Родиона.

— А там и мальчики есть на любой вкус: хочешь сверху, хочешь снизу, — не задумываясь, парировал Родя. — Там есть психи, которые кайфуют от боли: их можно бить и по-всякому измываться — они только спасибо скажут, — с возбужденным придыханием добавил он, и Саша едва не подавился от возмущения.

— Тебе точно нельзя быть ментом, извращенец конченый, — выплюнул с презрением он, искренне надеясь, что все сказанное — лишь очередная глупая шутка. У него были подозрения, что у Роди не все в порядке с головой, но не настолько же.

— Да почему сразу извращенец? — возмутился он. — Если все по взаимному согласию, то что в этом плохого?

— То, что ты пользуешься этими «психами», которым дорога в больничку голову лечить, а ты гребаный садист и извращенец, если вымещаешь свою злобу на беззащитных людях. Сходи в зал грушу поколоти, она на тебя хотя бы заяву не накатает, когда очухается, — строгим шепотом заключил Саша, едва борясь с собой, чтобы не выразиться грубее. Дружба с Родионом была ему однозначно дороже безликих мальчишек, попадающих ему в лапы, но и просто так он это все оставить не мог.

— Хорошо, правильный ты наш, — вскипел Родя, поднимаясь с места. — А если твой любимый человек, вот этот вот пацан, по которому ты сохнешь, придет к тебе и скажет, что любит больно, любит пожестче и не может жить без того, что ты называешь извращениями — что будешь делать?! — Он бы наверняка вопил, если бы не глубокая ночь в общаге, где каждый не прочь погреть уши на диалог об извращениях. Вот уже и Игорь, до того лишь напряженно сопевший в тщетных попытках уснуть, приподнялся на постели и, не скрываясь, ждал развязки.

— Я бы сказал, что ему нужно лечь в больничку и хорошенько пролечиться, и уж точно не стал бы его бить, — отрезал Саша, внутренне содрогнувшись от того, что Родя попал в самую точку. Его любимый мальчик еще как желал боли, буквально жить без нее не мог, но Саше хотелось верить, что это все ненадолго и пройдет вместе с горем по матери. И уж точно он даже думать не мог об эффективности предложенных Родионом методов.

— Ты нихера не знаешь, — зло выплюнул Родион и в первый раз выглядел таким разбитым. Саша нащупал его боль и, как друг, обязан был помочь с ней справиться, но у него и своих проблем было по горло. Он в них тонул и физически был не способен копаться еще и в чужих.

— Все, Родя, разговор окончен. Не поднимай со мной больше эту тему, или, обещаю, мы с тобой очень крепко поругаемся, — с позиции сверху рассудил он, лишь по факту возраста считая себя вправе давить авторитетом.

— Какая же ты сволочь, Сань, — поставил неутешительный диагноз Родя, тут же сдаваясь. Так же легко, как закипел, он взял себя в руки и сел на место, чтобы с тяжелым вздохом продолжить квасить. Непоколебимая уверенность Саши в собственной правоте подействовала на него как отеческий подзатыльник.

— И вовсе не сволочь, просто у меня есть принципы, — возразил Саша, стараясь не подавать виду, что ему сразу стало стыдно за свою вспыльчивость. В конец концов, чем бы ни занимался Родя, это было не его ума дело. Он рано возомнил себя карающим архангелом в сияющих доспехах.

— Я и говорю: принципиальная сволочь, — хмыкнул Родион, сводя все в шутку и, казалось, окончательно закрывая тему странного клуба извращенцев. Но только лишь на первый взгляд. — Помнишь, ты спрашивал, где в Москве найти квартиру, чтобы жить, но не платить за нее? — неожиданно оживился он.

— Да это когда было? Так, мечты, — отмахнулся Саша, скривившись. Квартира, на которую у него никак не хватало денег, разве что только с концами забросить учебу и убиться на двух работах или продать почку, была его заветной мечтой и единственной возможностью перевезти Колю в Москву — чтобы держать его под присмотром и покончить с его тяжелой зависимостью. Угораздило же его поделиться этим в подобном пьяном диалоге.

— Танцуй, потому что сегодня твоя мечта сбудется. Но не просто так: ты сходишь со мной в «клуб извращенцев» и увидишь, что там все не так ужасно, - провозгласил Родион с театральным жестом победителя, но доверия Саши от этого к нему ничуть не прибавилось.

— Помощь твоих родаков мне не нужна. Я и у своих никогда ничего не брал, сам справлюсь, — огрызнулся Саша. Он общался с Родей вовсе не ради денег и связей, стесняясь брать у него даже сотки в качестве компенсации за пиво; как и чувствовал, что Роде с его затянувшимся подростковым бунтом тоже неловко чуть что клянчить у родителей.

— Не переживай, правильный ты наш. Есть рабочая схема с честным трудом, прям как ты любишь, — с издевкой уверил его Родион, еще выше задрав подбородок, будто с вызовом. — Расскажу, если пообещаешь пойти со мной в клуб.

— Хорошо, я обещаю пойти с тобой в тот клуб, если ты предложишь мне адекватный вариант с квартирой: без чужой помощи и криминала, — побежденно выдохнул Саша, но по юридической привычке подстраховал себя со всех сторон. Своему слову он был хозяин, но и просто так раскидываться им он не привык.

— Ну вот почему у тебя обо мне всегда такое плохое мнение? — фыркнул Родион с деланной обидой, в ответ на что Саша лишь саркастически приподнял бровь, с видом: «Ты и правда не понимаешь?!» — Слушай, у нас в подъезде живет бабулечка, божий одуванчик, лет под восемьдесят, ветеран труда. Одинокая, как ветер в поле, зато аж в трехкомнатной приватизированной квартире. Уж не знаю, за какие такие заслуги ей отписали…

— Родя… — предупреждающе протянул Саша. — Ты совсем ебанулся? Я не буду, как черный риелтор, отжимать у старушки единственное жилье, — зловещим шепотом шикнул он, в который раз удивляясь бессердечности своего лучшего друга. Казалось, он уже давно привык и смирился с отсутствием у того всяких моральных ориентиров, но каждый раз как в первый удивлялся его хладнокровным рассуждениям.

— Да почему сразу отжимать?! — искренне возмутился Родион, чем заставил Сашу продолжить его слушать. — Говорю ж, бабулька одинокая, а здоровье ни к черту: то ноги, то спина отказывают — а за продуктами в магазин ходить надо, по хозяйству шуршать… Понимаешь теперь, к чему клоню? — медленно, с расстановкой объяснил Родион, как совсем безмозглому ребенку.

— Занять одну из комнат взамен на помощь по дому. Так бы сразу и сказал, нечего тайны городить, — закончил Саша с раздражением. Вариант и правда был хороший, но не для него. Едва ли этот «божий одуванчик» будет рад, если Саша притащит с собой молодого любовника. Ему нужен был пусть крохотный, но полностью свой угол.

— И не просто одну из комнат, а заключить договор на возмездное оказание услуг: ты полную помощь и поддержку этой одинокой душе на исходе жизни, — продолжил он, картинно размахивая руками и скатываясь в поэтический слог как всегда делал, входя в раж под градусом, — а она тебе отпишет квартиру в завещании.

— Это подло, — отрезал Саша, не поддаваясь на такие соблазнительные уговоры.

— В чем подлость? Это абсолютно коммерческая история: ты тратишь свое время и деньги, а она взамен отдает тебе то, что ей там, — на этом слове он красноречиво показал пальцем наверх, — все равно не понадобится. — И затем он протянул бутылку к центру стола, предлагая чокнуться за такой удачный план.

— Для тебя, может, и ни в чем, а у меня есть принципы, — железно стоял на своем Саша. — И отжимать у старушки жилье, пусть даже после ее смерти, — это подло.

— Ну и подавись этими своими принципами. Мертвая старуха уже точно на тебя не обидится, а ее родственнички, даже если нагрянут к дележке бабла, абсолютно заслужили остаться с носом, — в сердцах обругал его Родион и был, в сущности, прав. Саша обдумает это соблазнительное предложение и сможет уложить его в жесткие рамки своей придирчивой совести, но уже точно не сегодня.

— Ладно, давай по постелям. Мне завтра вставать в пять, — с тяжелым вздохом заключил Саша, залпом допивая остатки пива со дна. От алкоголя его совсем разморило, и он готов был заснуть, как только коснется головой подушки.

— У тебя не жизнь, а чертово колесо, — фыркнул Родион, помогая сгрести все пустые бутылки под стол, где теснилась неубранная батарея еще с прошлых попоек.

— Чертово колесо — это верхотура в парке аттракционов, еще колесом обозрения называется, — беззлобно подколол его Саша. — И именно потому «обозрения», что из него много чего видно, хотя бы выход. А из моего, блин, игрушки для хомячка…

— Тшш… — мягко оборвал его Родион, услышав подкатывающий к горлу нервный срыв. — Чего разнылся-то? Возьми себя в руки, нюня, и ебошь, выходы для слабаков, — очень серьезно дал наставления он, и Саша в благодарность улыбнулся. Именно этого пинка ему и не хватало, чтобы найти силы на новый виток неравной борьбы со звериным оскалом жизни.

На утро он проснулся с жуткой головной болью, что стала уже привычной за годы существования в адском графике: подъем в шесть утра, а то и раньше, сон на парах, если повезет, после них сразу на работу, таскать тяжеленные ящики за копейки, большую часть из которых он отдаст Коле, даже прекрасно зная, на что именно он их потратит; все свободное время посвящать горе просроченных заданий или поездкам к Коле, от каждой из которых в душе новая колотая рана, и алкоголь как единственное утешение. Он так привык ко всему этому, что уже почти принял за норму. Последний раз он высыпался, кажется, еще до военного училища: сначала подчиняясь распорядку, затем в армии было, мягко скажем, не до этого, после мучили кошмары, а теперь на это просто не было времени.

Но сегодня все давалось удивительно легко. Собрался Саша за пять минут по старой армейской привычке, с сожалением отметив, что пора бы постирать майки и носки, на что тоже вечно не хватало времени. Зубная паста с мятой не оставила от легкого перегара и следа, а головная боль и красные от недосыпа глаза стали уже почти обязательными атрибутами его повседневного облика. На ходу перехватив батона вприкуску с колбасой в качестве таких ленивых бутербродов на завтрак, собрал в рюкзак все самое необходимое на пару дней, в том числе и наработки по курсовой, введение к которой он собирался домучить уже в эти выходные, переписать начисто и отдать научнику на растерзание.

Он как раз только закончил выплачивать долги за колину коммуналку и заново провел туда отрезанное электричество. После косметического ремонта и уборки получилось вполне уютное гнездышко, в котором без проблем можно было останавливаться на пару дней в выходные с разрешения слишком рано вступившего в наследство хозяина. Туда не стыдно было поселить и Колю, зажив вместе, и Саша даже не испугался бы очень долгой дороги до ВУЗа, и останавливало его лишь то, что это бы все равно ничего не изменило. Новый колин дилер был вовсе не из детдома, но жил в том же городе, поэтому, чтобы вырвать Колю из его лап, нужно было увезти его в Москву и оборвать все концы.

Все более привлекательной казалась идея воспользоваться уязвимым положением бедной больной старушки, тогда для них обоих все сложится наилучшим образом. Но он тут же выкинул из головы эти мысли; это решение нельзя было принимать вот так, из-за одного капризного нытья из «не хочу» и «устал», должен существовать иной способ победить все невзгоды, свалившиеся им на головы, без необходимости обкрадывать других людей. Саша сильный, он найдет приемлемый выход, даже если сейчас, на первый взгляд, его нет. Этому кошмару должен быть обозримый конец. Через два года Саша получит диплом и сможет устроиться на нормальную работу, чтобы снимать для них обоих квартиру, Коле стукнет восемнадцать — и все станет совсем хорошо.

И с мечтами об этом сладком будущем и, как следствие, с улыбкой до ушей Саша подошел к воротам детдома, ища взглядом среди гуляющих во дворе малышей Колю. Это было их условное место: Коля должен был ждать его там и, только завидев с конца улицы идущим вдоль забора, тут же бежать навстречу, чтобы клещом вцепиться в шею. Но время уже катилось к десяти, а Колю все не было видно. Саша уже успел выкурить не меньше трех сигарет с большими интервалами и едва не довел дворничиху до инфаркта своим пристальным взглядом маньяка-педофила, прежде чем заметил его.

Коля шел медленно, чуть прихрамывая, на что сначала Саша вовсе не обратил внимания. Подумаешь, не выспался и чуть тормозил со сна — бывает. Гораздо больше Сашу волновало то, что его мальчик наконец стал на год старше и между ними больше не лежала пропасть из вечного «нельзя». Он радовался, как ребенок, и не хотел замечать проблем, первым кидаясь явно чем-то пришибленному Коле на шею и быстро оттаскивая его за руку в ближайший двор, где им никто не помешает. Коля же не разделял его возбуждения и еле тащился, как сомнамбула, но по крайней мере не возражал, и уже этого Саше было достаточно.

Первый их поцелуй должен был стать более романтичным и обходительным, но Саша просто не мог больше ждать. Прижал Колю к ледяной кладке хрущевской девятиэтажки, одной рукой обнял за плечи, а второй погладил щеку с юношеским пушком. Мягко обхватил острый подбородок, поднял голову, чтобы посмотреть в глаза, надеясь прочитать в них зеркальное своему желание, восторг и нетерпение, ведь Коля и сам так долго хотел этого поцелуя… А нашел ничего, абсолютно пустой нечитаемый взгляд, будто бы сонный и расслабленный, но в то же время презрительный из-за суженных до размеров игольного ушка зрачков. Такой взгляд видел на фотографиях в учебниках по наркологии, ссылки на которые ему нужно было вставить в свой курсач на соответствующую тему. И уж точно он никогда не хотел заметить подобное в глазах Коли.

«Ну зачем, зачем…» — в бессилии простонал Саша, уже обеими руками беря колино лицо в свои ладони. Естественно, ни о каких поцелуях, пока Коля едва ли осознавал происходящее, не могло быть и речи.

Коля ничего ему не ответил, да и едва ли был в состоянии складывать слова в предложения. Коля молчал и глядел на него страшными глазами законченного ублюдка, с одним из которых Саша недавно «говорил по душам», популярно объясняя, почему нельзя продавать дурь подросткам. Коля молчал, а Саша хотел хоть каких-нибудь объяснений, зачем именно сегодня, в самый лучший и долгожданный для них обоих день, он вдруг решил вмазаться. До этого он кололся не каждый день, обычно лишь в самые тяжелые для себя моменты, всегда объясняя это тем, что просто не может иначе. Но теперь же Саша был рядом, полностью его: обнимайся, целуйся, плачь в жилетку — вот эти мелочи раньше были нужны Коле, чтобы держать себя в руках.

Коля был одинок и страдал из-за долгой разлуки — это Саша понимал и бесконечно входил в его положение, смог уложить в своей голове все лукавые ответы на возникающие «зачем» и «почему» и даже скрепя сердце оправдывал его тягу к химической дряни. Но теперь-то… Саша не сдержался и впервые в жизни ударил его. Это произошло почти случайно: вот Саша тихо закипал от злости и отчаяния, вот Коля моргнул, медленно, как в покадровой съемке, и вот уже рука Саши летит, чтобы влепить тяжелую пощечину, от которой Коле ни горячо, ни холодно. Лишь голова мотнулась в сторону, словно совсем не закрепленная, как у куклы, да из разбитой губы ручьем заструилась кровь.

Коля задумчиво слизал красное с абсолютно отрешенным видом, будто вовсе не понимая, что только что произошло и почему на языке солено. Он не обижался на Сашу, не обвинял его в том, что не смог держать руки при себе и следовать своим же хваленым принципам, но и ни капли не протрезвел, даже когда Саша с силой встряхнул его за плечи, хорошенько приложив затылком о стену. Его разум спал, отключившись из-за убойной дозы химической дряни, и докричаться до него, чтобы что-то объяснить, было просто невозможно. Коля пялился на Сашу как на пустое место и даже сквозь, и Саша мог с этим сделать целое ни-че-го. Только отпустить, позволив ему беспрепятственно съехать вдоль стены вниз и обескураженно ощупать вдруг ставшую такой близкой землю, размазывая грязными руками по подбородку то и дело набегающую из никак не закрывающейся ранки алую кровь.

Сашу от этого зрелища затошнило, в голове стали всплывать давно забытые картины прошлого: море крови и такой же пустой бездушный взгляд мертвеца. Он бросился прочь, поначалу и не думая, что оставляет Колю одного в полном невменозе. Затем, чертыхаясь, вернулся и довольно грубо, наказывая за отсутствие какой-либо реакции, поднял на ноги и поволок к их общему дому. Его нужно было уложить и дать проспаться, отпоить чаем и уже после, выведя в адекватное состояние, поговорить по душам. Не раньше.

Только теперь до Саши дошло, чего стоила его вялая борьба с колиным недугом. Что бывает, когда веришь лживому «Я только раз, мне было нужно» и бесконечному «Я больше не буду». Он впервые увидел Колю таким, напрочь отшибленными наркотой мозгами, и испугался так, что зарекся еще хоть раз давать ему деньги. Мнимое спокойствие и страховка от суицида того не стоили, тем более что исход у таких игр всегда один — смерть. Сегодня Саша увидел ее в Коле жалким отблеском, отражением будущего, и больше никогда и ни за что не допустит повторения. Костьми ляжет, но не позволит своему любимому мальчику доводить себя до такого состояния. Еще не знал как, но, если понадобится, на себе вытащит его из этого болота, не даст утонуть.