В туннелях метро слышны песни MCR

В том году мне было как-то тоскливо с конца марта. Я не понимала, почему. Просто будто бы что-то в мире надломилось и нечто прекрасное исчезло.

Когда мы с Хаято подружились, я иногда ей говорила про ту весеннюю тоску. Мы обе сходились на мнении, что что-то прекрасное в конце марта прекратило существовать, но понимание того, что именно тогда погибло, у нас было разное.

Но тогда, в апреле 2013-го года, я ещё не знала, что что-то случилось в конце марта. Хотя, наверное, чувствовала это на глубинном уровне.

Самым странным мне казалось, что тоска спадала, когда я ездила в метро. Я не могла придумать ни одной разумной причины, почему это происходило. Я не очень любила подземку, несмотря на то, что там работал мой дядя. Хотя, может, именно поэтому я её и не любила.

В принципе из-за дяди я и ездила в школу на метро, хотя на трамвае и было бы быстрее. Но дядя своими связями обеспечил мне бесплатный проезд на подземном транспорте, так что мама ни о каком наземном и слышать не желала. Приходилось каждое утро спускаться в рыжую глубь и толпиться ради одной лишь остановки.

Так вот, однажды, шатаясь рано утром в битком набитом вагоне, я услышала, как откуда-то доносилось: «Na, na, na, na, na, na, na, na, na, na, na, na, na». И потом ещё что-то, что было спето невнятно. Но мотив запал мне в душу, и весь день я улыбалась, прокручивая его в голове. Обычно меня злит, когда люди включают свою музыку так громко, что её окружающим слышно из наушников, но эта конкретная песня была так приятна и весела, что я не могла найти в себе ни капельки негативных эмоций.

С тех пор я стала слышать приятные песни в метро гораздо чаще. И они так западали мне в душу, что я даже вслушивалась специально, надеясь услышать ещё.

…Heat burns my skin

Never mattered 'bout the shape I'm in

I'll keep you safe tonight yeah, yeah…

В этих песнях было что-то неземное, особенно когда они сливались с шелестом поездов и визжащим подземным ветром.

...You've got to make a choice

If the music drowns you out

And raise your voice

Every single time they try and shut your mouth…

А ещё в них было что-то знакомое.

…Ain't nobody gonna take my life

Ain't nobody gonna get the best of me

Ain't a preacher gonna save me now

Grab a seat, I'm gonna show you how

Everybody hit the pyro cue

We're gonna blow this off and show you what we do…

Ах, да. Они напоминали мне об одной чудесной девочке из школы. В смысле, я не могла с уверенностью сказать, что она чудесная, мы с ней разговаривали лишь раз, если это вообще можно назвать разговором. Она бежала по коридору, каждого встречного ловя и заявляя: «Сейчас будет лучший подкат в истории!», а потом, когда дошла до меня, раскраснелась и совершенно неловко что-то начала бубнить. Потом отвела взгляд и убежала дальше. А я так растерялась, что и сказать ничего не смогла. А жаль, я бы очень хотела с ней подружиться.

Это было недалеко от описываемых мной событий, тоже в марте.

Я тоскливо вздохнула, в который раз жалея об упущенной возможности, и вслушивалась в песню: …Remember me… Remember me…

«Надо подружиться с той девочкой», — решила я.

Когда я вышла на Петроградской, было на удивление мало народу. В смысле, обычно там такая толпа, что и кошечке негде ступить, а в то утро было возможно свободно передвигаться.

Я отскочила от людского потока и привстала к стеночке, чтобы немного насладиться этой петроградской пустотой. Почему-то песня, звучавшая в вагоне, тоже никуда не двигалась. Уезжающий за железными дверьми поезд разорвал её на какое-то время, но потом с возрастающей силой зазвучало:

…And if we can't find where we belong

We'll have to make it on our own

Face all the pain and take it on

Because the only hope for me is you alone…

Я осмотрелась. Люди вокруг меня торопливо проплывали к выходу. Никто вроде как не стоял на месте. А песня звучала пусть и отдалённо, но равномерно. Её источник явно был статичен.

Странно.

Я ещё раз внимательно оглядела толпу, а потом заглянула в щель у дверей, скрывающих туннель. Там было темно, и эта темнота будто бы смотрела на меня в ответ.

Я перепугалась и поспешила уйти со станции.

В последующие дни песни меня не только очаровывали, но и напрягали. Всё же странно, что день за днём в метро доносится хорошая музыка. И к тому же она звучит так, будто её поёт один и тот же человек.

Я старалась песни больше не слушать. Это получалось неплохо: я просто мысленно орала, и мой крик заглушал все посторонние звуки.

Но однажды я не нашла сил мысленно кричать. Слова звучавшей песни слишком сильно зацепили меня.

…We don't care about the message or the rules they make

We'll find you when the sun goes black…

Я не знаю, что меня так зацепило в этой песне, но она до сих пор моя любимая. Она меня поразила настолько, что в тот день я даже записала её слова в тетради по литературе (хотя никогда не писала лишнего в тетрадях), чтобы вечером найти полную песню в интернете.

Это было на удивление просто. Ничего мистического в этой песне, похоже, не было. Гугл вывел её по первому запросу.

Я открывала вкладку с благоговением.

My Chemical Romance всегда были той группой, которую я очень хотела слушать, но не думала, что заслуживаю. И мысль о том, что судьба сама вынудила меня это сделать, была невыразимо приятна. Теперь, если кто и скажет, что я не заслуживаю этой группы, я всегда смогу оправдаться, что ветер в метро нашептал мне про неё.

Эта песня, прослушанная в хорошем качестве в спокойствии дома, зацепила меня так сильно, что до поздней ночи я переслушивала её раз за разом, позабыв про домашку. Каждый раз я хотела остановиться и заняться делом, но каждый раз перематывала с последних секунд в начало.

Я оторвалась от этой песни, лишь когда мама загнала меня спать. Оторвалась от этой и начала слушать другие, спрятавшись с телефоном под одеялом. И думала попутно: а та девочка из школы, с которой я хочу подружиться, так же когда-то лежала и слушала My Chemical Romance посреди ночи? Она вроде слушала эту группу. По крайней мере футболку с ней носила. Под расстёгнутой рубашкой, за что получала от руководства школы, но продолжала настаивать, что её вариант формы приемлем. А ведь и вправду, школьные правила не запрещали так одеваться, хотя школьное руководство правила, конечно, не беспокоили.

Так тепло было думать, будто теперь нас с той девочкой связывало что-то. Словно от того, что в разное время в разных местах мы слушали одни и те же песни, мы каким-то волшебным образом стали ближе.

Жаль правда, в реальности нас не связывало ничего. Я всё никак не могла её нигде найти, чтобы подружиться. Это было странно, обычно она всегда привлекала к себе внимание. Ссорилась с охранниками. Демонстративно курила. Как только ей сказали собрать волосы в аккуратную причёску, обрезала их прямо в школьном коридоре покороче и заявила, что теперь их собрать невозможно. Разрисовывала стены и парты. Бегала с надписью DD на лбу и орала, что киллджои не умирают. Да она даже однажды протащила в школу динамит! Он, разумеется, был пустышкой, она лишь внимание к себе привлекала. Так заявило руководство школы, и все этому радостно поверили. Но мне нравилось думать, что динамит тот был настоящим.

После почти бессонной ночи в компании мыслей о почти незнакомой крутой девочке и My Chemical Romance, эта группа полностью завладела моим сердцем и моим разумом, и все уроки следующего дня я проводила, строча тексты песен в тетрадях.

А в метро, как и прежде, звучало:

…Before the errant scars and the dying stars

Every second that you take to fake your life…

Мне потребовалось несколько дней, чтобы убедиться, что все эти песни действительно от одной группы. И несколько недель, чтобы заметить, что они все к тому же и из одного альбома.

Теперь происходящее выглядело ещё более интригующе.

 Я твёрдо решила полезть в интернет за ответами, но не особо знала, какой запрос вбить. «Почему на Петроградской играет Danger Days»? «Не потерялся ли в Джерард Уэй в Петербургском метрополитене»?

Я честно попробовала и это, и более адекватные варианты, но находила в лучшем случае сомнительные шутки в твиттере. И безумные рассуждения о том, что кемов на самом деле съело василеостровское чудовище.

В раздумьях я раз за разом пересекала комнату, с трудом перешагивая через раскиданные по полу кучи книжек. И потом вдруг меня прошибла идея. Потрясающая идея, идеальная. Я могла бы ту девочку из школы позвать расследовать это дело вместе со мной. И заодно мы бы подружились. Конечно, велик шанс, что она отказала бы столь безумному предложению от такой скучной девочки, как я. Но это было лучшее, что я могла предпринять.

Реализация плана осложнялась тем, что та девочка уже почти месяц не показывалась в школе. Я выискивала её повсюду, но нигде не могла найти. Я даже не знала, в каком она была классе. И у её подруг я спросить не могла, потому что та девочка всегда была одна. Так что я лишь все перемены обыскивала школу, заглядывая в самые далёкие и неожиданные места. Ожидаемо, никого я не нашла, но всё это время я слушала песни с альбома Three Cheers for Sweet Revenge, так что ни капельки не жалела о потраченном времени.

Где-то в середине апреля произошло ещё кое-что интересное: песни в метро изменились. Раньше там звучали кемы. Оригинальные кемы, будто бы кто-то в туннеле гулял с колонкой, а потом песни вдруг стали будто бы кем-то вживую петься. Кем-то, кто совершенно не умеет петь и просто громко выкрикивает текст.

Я вслушалась:

…Stay out of the light

Or the photograph that I gave you

You can say a prayer if you need to

Or just get in line and I'll grieve you…

Это определённо всё ещё была песня MCR. Более того, та самая, на которую я залипла на несколько дней.

И тогда я перепугалась. К тому, что кемы играют в метро, я привыкла, но почему-то когда кто-то цитировал их голосом, мне становилось совершенно не по себе.

В последующие дни было по-разному. Иногда, как и прежде, играли нормальные песни с Danger Days. Иногда кто-то выкрикивал тексты песен с других альбомов. И обычно это были те самые песни, которые я часто прослушивала в течении дня. Это было очень некомфортно: будто кто-то подслушивает, что у меня там в наушниках играет. Хотя я и успокаивала себя тем, что это всё лишь совпадения, и я нахожу связи там, где их нет, но тревожность моя всё равно возрастала.

Наверное, отчасти от этой тревожности я стала куда более вспыльчивой и эмоциональной.

Та крутая девочка из школы так и не появлялась, а песни MCR разогревали мне кровь и наполняли её нетерпением. Мне больше не хотелось просто сидеть и ждать, когда что-то произойдёт. Я хотела бы измениться и, если та крутая девочка не появляется в моей жизни, мне хотелось бы стать немного как она. Не то чтобы я хотела именно бросить вызов окружающему миру, наверное, на меня просто навалилось слишком много стресса. От полного непонимания своего места в жизни, от проблем с учёбой и от того, что мне было совершенно не с кем об этом поговорить. Хотелось от всего этого убежать. Развернуться спиной и язвительно заявить, что это меня совершенно не беспокоит.

Правда, получалось у меня это лишь в голове. Как только доходило до дела, я смущалась и опускала руки.

Я волосы обрезать хотела. Чтобы быть как та крутая девочка. Чтобы больше не быть скромной, мягкой и всем удобной. Я встала с ножницами у зеркала поздно вечером и даже положила волосы меж железных пальцев. Но сжать не могла. Не решалась. Мама будет злиться. Одноклассницы спросят, что это на меня нашло. Наверняка получился криво и нелепо, и все будут смеяться надо мной за моей спиной.

В коридоре послышались шаги, и я торопливо спрятала ножницы в рюкзак, просто потому что он был близко. И уселась на пол, тихая и перепуганная.

«И всё же для меня совершенно невозможно быть смелой. Я просто не такой человек», — решила я и засела за уроки, впервые за последние недели делая их старательно и аккуратно выписывая буквы. И мне было так омерзительно от самой себя.

Так омерзительно, что на следующий день я всё же обрезала свои волосы. Когда меня на входе в школу поймала дама, проверяющая форму, и отправила аккуратно переплетать косичку. И я хотела бы, как та крутая девочка, достать из кармана пиджака нож и со злобным лицом обкромсать волосы у всех на виду, но, к сожалению, я крутой не была. Я потупила взгляд на придирку работницы школы и смиренно отошла в далёкий уголок. Лишь там меня настигла мысль о том, что вчера вечером я оставила ножницы в рюкзаке. Так что я, дрожащими руками, решилась обрезать косу.

«Сейчас или никогда», — решила я.

И когда я проходила снова мимо той школьной дамы, сжимая обрезанную косу в кулаке, мне хотелось сказать что-нибудь едкое или сделать что-то крутое, но я смутилась. Шокировано посмотрела в лицо не менее шокированной даме, и пролепетала:

— Извините, но мои волосы слишком короткие, чтобы их заплести…

И убежала прятаться от мира в туалете. Я не представляла, что я сделала и что мне делать дальше. Ещё я не знала, что делать с обрезанной косой. Та крутая девочка демонстративно швыряла волосы на пол или устраивала с ними пранки учителям. Но мне было сложно так поступить. Мне не хотелось так грубо обращаться ни с волосами, ни с учителями, так что я просто бережно положила косу меж страниц учебника по английскому.

Я шла к кабинету смятённая и испуганная, но песни кемов в моей голове и мысли о крутой девочке подбадривали меня и заставляли верить в себя чуть больше.

Ожидаемо, в классе меня встретили удивлённый взгляд учительницы и ехидные смешки одноклассников. В принципе, не то чтобы это было что-то новое для меня. Разве только учительниц я раньше не удивляла, но мерзкие шуточки со стороны сверстников доносились в мою сторону, сколько себя помню.

Я думала об этом на первом уроке. Не так уж всё это и страшно. Есть ли смысл в принципе быть хорошей девочкой, если и так, и так окружающие не будут тебя принимать?

«Нет. Всё это бессмысленно. Просто буду делать что хочу. И не важно, что они обо мне подумают», — решила я и захотела написать DD на лбу. Как та крутая девочка, с которой я хотела подружиться.

«DD, наверное, означает Danger Days», — залетела очевидная мысль мне в голову, и я подумала, не имеет ли смысл написать на лбу TCFSR, означающее Three Cheers for Sweet Revenge, но я решила, что это будет слишком длинно.

Крутая девочка всегда писала свои DD маркером, но у меня его не было, так что я написала шариковой ручкой.

Я была весьма горда собой и довольна, впервые делающая нечто безумное просто потому что хочу.

И каково же было моё бессилие и разочарование, когда на третьей перемене ко мне подошла классная руководительница, до которой дошли слухи о моём поведении. Классная говорила с елейной улыбкой, добро и будто бы любя. Она всегда так говорит. Но никогда не слушает.

Она отвела меня в сторонку и тихо, чтобы никто не услышал, будто бы беспокоясь, осведомилась о моём состоянии. Ответ «Со мной всё даже лучше, чем обычно», её, разумеется, не устроил.

Я тогда раскраснелась наверняка и спрятала глаза. Я не хотела подгибаться под неё. Но и противиться ей у меня сил не было.

— Давай, Тсунаёши, дорогая, ты пойдёшь сейчас, умоешься, а потом придёшь ко мне, мы поговорим по душам. Хорошо? — спрашивала она делано мягким голосом.

— Нет, — пробубнила я обижено и почувствовала презрение в её тяжёлом вздохе.

— Почему? Хочешь, я с тобой схожу? — заговорила она ещё более слащаво.

Я обижено вскинула на неё глаза. Никогда не слушает.

— Нет, — повторила я увереннее, но это всё, на что у меня хватило смелости, и я снова спрятала глаза и с трудом заставила себя говорить. — Я не хочу ничего смывать… И говорить ни о чём не хочу… эм-м… Извините…

Эта речь выглядела, наверное, жалко, но для меня она была безмерно бунтарской. Потому что обычная я со всем согласилась бы и в лучшем случае избежала бы разговора, позорно прячась в туалете. В тот раз я хотя бы сказала нет.

— Тсунаёши, — заговорила классная ещё тише. — Ты явно запуталась. Ты из хорошей семьи, ты хорошая девочка. Давай мы вместе с тобой и, быть может, твоими родителями, обсудим твои проблемы. Ты же явно не хочешь так себя вести.

— Хочу… — тараторила я, сдерживая слёзы.

— Ты же просто попала под дурное влияние. Гокудера Хаято доставляет проблемы даже сейчас…

Я так удивилась, что даже позабыла о растерянности:

— Хаято? Та девочка, которая писала DD на лбу и приносила в школу динамит?

Классная не отвечала, но по её лицу я поняла, что не ошиблась.

Хаято. Её звали Хаято. Ту крутую девочку, с которой я хотела подружиться, звали Хаято.

— Где она? — продолжала спрашивать я. — Её давно не видно.

Лицо классной больше не было таким елейным, как обычно. Оно было… Странным. И я совершенно не понимала, что такое выражение лица значит.

— Ты должна понимать, что подобная компания, компания таких людей, как она, до добра не доводит. В конце концов люди спиваются молодыми и колятся. Посмотри на улицы, как прогнило это общество из-за…

Я не понимала, к чему классная всё это говорит. А классная явно не слишком контролировала свою речь, так что я решила её даже не слушать.

— Почему она не ходит в школу? — перебила я, не сводя с классной взгляда.

— Ты не знаешь? Она бросилась под поезд в метро. Ещё в конце марта, — классная состроила жалостливый голос, но я прекрасно видела, что она ничего не чувствовала, кроме раздражения.

— Это ложь, — упрямо заявила я, почему-то смело упираясь взглядом во взгляд классной.

Та нервно и скрыто-презрительно усмехнулась:

— Но это так. Полагаю, не получила достаточно внимания к своим выходкам в школе, и немного перегнула палку.

— Нет, — упорствовала я. — Быть не может... Где это было? Она не могла броситься под поезд после школы, на Петроградской закрытая станция.

Классная уже не скрывала своё раздражение и явно хотела побыстрее закончить этот разговор. Она заговорила торопливо, злобно и тихо:

— Не знаю. Её тело нашли на путях.

— Но почему никто не говорил об этом, и не писал, и в холле у входа не было цветов? В холле всегда выставляли траурное фото, когда умирал кто-то из школы.

— Никто не хотел этим заниматься, — отмахнулась она и попыталась снова сделать свой голос мягким. — А теперь давай ты успокоишься и…

— Я не успокоюсь! — ответила я. Криком. Не помню, чтобы я в жизни хоть когда-то так громко кричала.

Полкоридора обернулось на нас, но я продолжала всё громче и громче:

— Я не успокоюсь, пока ты не заткнёшь свой рот! Вы мерзкая двуличная сволочь, которой и дела ни до кого нет, мне противно быть с вами связанной!

Я не понимала, что творю. Я никогда обычно не хамила старшим в лицо, а теперь выкрикивала такое.

Классная протянула ко мне руку, чтобы образумить, но я оттолкнула её и занесла кулак для удара…

А потом перепугалась и убежала. Я, наверное, совсем не круто выглядела, красная и вся в слезах. Не знаю, чего я вообще пыталась добиться. Не знаю, почему мне в принципе в голову взбрело поднять на кого-то руку, но, клянусь, мне в тот момент невыразимо хотелось применить насилие.

Наверное, поэтому я убежала. Спряталась в своём потайном местечке, наверху лестницы близ физкультурного зала. Там было светло и безлюдно, я распахнула окно, пытаясь хоть немного охладить пылающие щёки.

Не получалось.

Успокоиться не получалось, хотелось вернуться и всё же ударить классную. Но я не могла. Даже не столько не решалась или боялась, я просто не могла себе такого позволить. И мне оставалось лишь реветь в одиночестве.

Я долго не могла успокоиться. Звонок на урок прозвенел, но мне было наплевать. Даже когда я прекратила плакать, я не была спокойна. Я злилась, как не злилась никогда.

Безумно хотелось пить, но я всё равно продолжала не меньше часа сидеть и яростно пилить глазами стену. И я занималась бы этим ещё долго, если бы вдруг не зазвонил телефон.

Я не хотела брать трубку, я хотела просто сбросить и заткнуть раздражающе вибрирующее устройство. Но потом заметила, что звонит мне дядя, так что решила всё же ответить. Почему-то как только рядом появлялся мой дядя, всё странным образом налаживалось.

— Алло, — сказала я в трубку со случайным всхлипом.

— Что ты такого натворила? — зазвучал в ответ недовольный голос дяди. — Маман в школу вызвали, а у неё и так дел полно. Ты вообще знаешь, в который раз из-за твоего поведения родителей в школу вызывают?

«И вправду, в который?» — пронеслось у меня в голове, но я никак не могла заставить себя подумать.

Я не отвечала, так что дядя продолжил:

— В первый! Что такого произошло?

«Ах, да, такого и вправду раньше не было», — поняла я.

— Тсуна! — выдернул меня из раздумий дядин голос. — Что случилось?

— Ничего… — пробормотала я.

— Не надо мне врать только. Я прекрасно заметил, что, во-первых, ты плакала, а во-вторых, убежала с уроков. И трусливо прячешься где-то в школе, да?

И вправду. Мой дядя всегда всё понимал.

— Я не знаю, что произошло, но прятаться от проблем — это не то, как стоит себя вести, — продолжал дядя. — Приведи себя в порядок и иди на занятия. И не смей сбегать при первой же возможности. Я после занятий схожу с тобой к твоей классной, чтобы маман не пришлось тратить на это время. Понятно?

— У-угу… — пискнула я и повесила трубку.

Мой дядя был… Интересным человеком. От его слов я и вправду взяла себя в руки и спустилась. Мои шаги глухо разносились по пустым коридорам, подобные напряжённому тиканью часов в мертвенно-тихой комнате. Мне впервые в жизни не было неловко идти по пустому коридору во время урока. Я, напротив, чувствовала себя на своём месте. Будто я делала именно то, что должна была делать.

Я зашла в класс посреди урока, даже не умывшись и не зайдя в столовую выпить воды, и искренне извинилась перед учительницей.

Теперь у меня было два урока, и кусочек уже идущего, чтобы остыть и подумать о произошедшем.

Когда последний урок кончился, и я спускалась в холл встречать дядю, я уже всё решила. Это было неправильно — хамить классной и пытаться её ударить. Но я всё равно ни о чём не жалею.

Классная встретила дядю радушно и эмоционально. Они ушли вдвоём разговаривать в кабинет, оставив меня сидеть в коридоре. Из-за двери приглушённо доносились голоса. Слов было не разобрать, но я слышала всё те же якобы заботливые нотки в голосе классной. Будто ей жаль меня, будто она обо мне беспокоится. Хотя, разумеется, беспокоилась она лишь о том, что я доставляю проблемы. Но не стоит её винить, она и не обязана беспокоиться обо мне лично.

Когда меня пригласили в кабинет, на меня уставились суровые глаза дяди и взволнованные — классной, по которым всё же было видно, что она просто хочет побыстрее со мной разобраться и вернуться к своим делам.

— Тсуна, ты понимаешь, что твоё поведение недопустимо? — спросил дядя сурово и холодно.

Я кивнула, отважно и прямо глядя на него. По его лицу промелькнула тень улыбки и смятения.

Он вздохнул и продолжил, теперь уже гораздо внимательнее вглядываясь в моё лицо:

— Тогда просто извинись перед классной и закончим на этом.

И я извинилась:

— Извините. Мне правда очень жаль, что я так поступила, и я очень постараюсь, чтобы подобное больше не произошло. Н-но… Я-я… — мой голос задрожал, но я глубоко вздохнула, стараясь взять себя у руки. — Я не жалею о своих словах. И если я снова буду с вами не согласна, я обязательно это выскажу. П-просто… В приемлемой форме…

После этих слов дядя заулыбался и торопливо встал со стула.

— Что ж, не хочется тратить ваше время, так что я поговорю с ней дома. Больше она плохо себя вести не будет, я позабочусь об этом. До свидания, — сказал он классной.

И я, и классная опешили от этих слов, так что дяде пришлось вытянуть меня из кабинета за руку и быстро захлопнуть дверь.

Лишь когда мы отошли подальше от кабинета, к лестнице, дядя заговорил:

— Итак, что произошло?

— Разве она тебе не рассказала? — удивилась я.

— Она сказала, что ты странно себя вела и очень грубо ответила на её беспокойство. Это мало что объясняет.

— Ну… — я замялась. Я не знала, как объяснить хотя бы самой себе, что конкретно произошло. Мои руки потянулись к косичке, чтобы нервно её потеребить, но косы там уже не было. Так что с этого я и решила начать. — Утром я обрезала волосы, как одна очень клёвая девочка, Гокудера. Она училась в каком-то из параллельных классов. И… Классная говорила про неё так, будто от неё одни беды и она никому не нужна. Так нельзя, по-моему!

— Ясно, — задумчиво произнёс дядя. — Вы с той девочкой подруги?

— Нет, — и вправду, почему я так взъелась, если мы с ней даже не знакомы толком? — Просто… Даже если мы с ней и не подруги. Даже если я её совсем не знаю. Да даже если бы я ненавидела её. Неважно, всё равно мне кажется… что нельзя так говорить. Это нехорошо. Все люди заслуживают принятия и уважения, пока не делают ничего во зло окружающим.

Дядя ухмыльнулся и потрепал меня по голове:

— Хорошо. Это отличные слова.

Я разулыбалась. Редко когда дядя был доволен мной.

Правда, этот счастливый момент был благополучно разрушен внезапными дядиными словами:

— Кстати, я у классной взял выписку с твоими оценками, и что-то ты снова скатилась. Только не говори, что мне надо снова начать тебя подтягивать?

Я вздохнула и ушла в свои мысли. Жизнь какая-то слишком уж сложная штука.

Мы шли по школе молча, а, когда мы уже почти вышли, в холле меня пробила идея:

— Я хочу на стенах написать тексты кемовых песен.

— Что? — кинул дядя на меня взгляд. Острый, но ни капельки не осуждающий. Заинтересованный.

— Ну… Просто. Та девочка, о которой я тебе говорила. Гокудера. Я никогда не видела, чтобы она с кем-то общалась, ну, по-подружески. И классная сказала, что никому в школе до неё нет дела. Так что я подумала. Если я напишу песни, которые ей вроде как нравились, на стенах, может, это покажет ей, что в этой школе есть для неё место?..

Дядя выглядел недовольно:

— Какие глупости. К тому же, порча школьного имущества едва ли может считаться достойным поступком.

Я опустила взгляд и вздохнула:

— Я знаю. Я просто не хочу, чтобы она чувствовала, будто никому не нужна. И, к сожалению, я никак не могу её поймать, чтобы сказать об этом напрямую.

Дядя покачал головой:

— Поступай, как считаешь правильным. Только помни, что тебе понадобится нести ответственность за свои поступки. И ещё тебе понадобится маркер.

Я уверенно кивнула, продолжая в голове прорабатывать свой план.

Интересно, какая песня порадовала бы Гокудеру сильнее?

Дядя притащил меня к себе на работу, и мы сидели в комнате для персонала и пили чай с шавермой. Тогда мне в голову пришло ещё кое-то, что надо бы узнать у дяди.

— А она же не умерла, да? — спросила я внезапно без какого-либо контекста.

— Кто? — дядя вопрошающе поднял бровь.

— Ну… Та девочка, Гокудера. Классная сказала, она бросилась под поезд на Петроградской, но этого же не может быть, Петроградская — закрытая станция.

Дядя отвёл глаза:

— На самом деле мы и вправду обнаружили труп девочки из твоей школы на путях. В конце марта. Странный был случай. Её явно не сбил поезд. Тело было мертво, но не было никаких повреждений или следов отравления.

— Как так? Это же невозможно…

— Мистика, — пожал плечами дядя, будто это было совершенно обычное дело.

— Почему ты мне не сказал? — спросила я через какое-то время.

— А зачем? В метро регулярно умирают люди, иногда при совершенно паранормальных обстоятельствах. Метро полно своих тёмных тайн. Просто посетителям об этом лучше не знать.

Мне стало не по себе от этих слов.

— Не переживай, — заметил моё волнение дядя. — Вряд ли какие-нибудь сущности попытаются навредить тебе. По крайней мере пока ты не покажешь себя как охотницу на нечисть.

Я вздохнула. Всё было как обычно. Дядя любил нести чушь про охотников на нечисть, так что я автоматически сочла весь пугающий рассказ выдумкой.

— Но она и вправду умерла? — уточнила я.

— Та девочка? Да. Тебе показать фотографии трупа?

Я растерянно покачала головой. Только этого мне в жизни не хватало.

Мы закончили чаёвничать, и дядя усадил меня в углу писать домашку, а сам ушёл что-то делать по работе. Я честно пыталась решать примеры и читать параграфы, но невольно вслушивалась в прилетающие со станции звуки, надеясь услышать там песни MCR.

Иногда мне и вправду удавалось выхватить слова из неразборчивого гула. Или же это моё воображение додумывало то, чего не было на самом деле?.. Я слышала в основном песни с Three Cheers for Sweet Revenge. И они не звучали, как на альбомных записях, но и не звучали так смело и резко, как то, что я слышала временами в туннелях метро. Я слышала пение нескладное и фальшивое, но нежное. Осторожное. Будто полное сжатых в кулак эмоций. Плотное, как воздух, расталкиваемый носом поезда.

И я хотела верить, что действительно слышала слова:

…If you marry me

Would you bury me?

Would you carry me to the end?...

…And all the things that you never ever told me

And all the smiles that are ever gonna haunt me…

…What's the worst that I can say?

Things are better if I stay

So long and goodnight

So long and goodnight…

…

И эти песни как всегда заставили меня улыбнуться. Хотя, наверное, не должны были. Они же грустные.

Дядя вернулся ко мне поздно, часов в девять, зато принёс парочку перманентных чёрных маркеров и шоколадный батончик.

Я собрала свои вещи, и мы поехали на Горьковскую. Там он меня снова оставил, попросил подождать на станции минут пять, пока он закончит с делами. Так что я разгуливала по почти пустующей станции, мысленно напевая песни. От нечего делать пробежала немного по платформе, провожая убегающий с яростным свистом поезд, а потом меня вдруг зачаровала тёмная глубина туннеля. Так что с чего-то мне в голову взбрело сотворить ещё одно безумие и выкрикнуть в темноту:

— Well if you wanted honesty, that's all you had to say!

— I never want to let you down or have you go, it's better off this way, — ответил голос из туннеля.

Я в шоке была, если честно. Перепугана. Я замерла на месте, боясь даже дышать, и вглядывалась какое-то время в темноту, а потом начала панически оглядываться в поисках дяди. Но того не было.

Голос тоже умолк на какое-то время, а потом продолжил петь. Осторожно и будто бы боязливо.

И мне уже было не страшно. Странно просто, но не страшно. Этот даже в какой-то степени робкий голос явно не принадлежал коварному злодею.

Мне очень хотелось начать подпевать, чтобы поддержать владелицу голоса, но я стеснялась. Всё-таки петь я не умела. Не то чтобы владелица голоса умела петь, но я всё равно стояла и просто слушала, зажатая и смятённая.

Когда песня дошла до I’m okay, голос начал медленно стихать и теряться, превращался в неразборчивое мямленье. И мне стало владелицу голоса так жалко. Всё же я не должна была оставлять её петь в одиночестве.

— I'm okay! — крикнула я как можно громче.

— Lie to me! — почему-то донеслось в ответ.

Я затихла, взволнованная. Я совершенно не понимала, почему мне крикнули это в ответ.

— Чёрт, прости! Trust me! Разумеется, — ответила тьма туннеля, и я удивилась, что она умеет говорить не только цитатами кемов. Хотя, с другой стороны, чему тут удивляться?..

Я уже хотела что-то ответить, но внезапно мне на плечо легла дядина рука.

— Что такое? — спросил дядя, прислоняя голову к моей, чтобы примерно с моего ракурса посмотреть на туннель.

— Ничего?.. — робко предположила я. Не хотелось поощрять лёгкое дядино безумие.

— И вправду. А я было надеялся, что ты начала видеть сущности. Ладно, пойдём, я провожу тебя до дома.

И я пошла с дядей, всё ещё невольно оборачиваясь, не желая покидать ту, что цитирует кемов из туннеля метро. Но голос молчал, а мы с дядей уже почти дошли до эскалаторов.

Тогда я остановилась.

«Нет, всё же я не могу так просто уйти», — решила я.

— Подожди, пожалуйста, — попросила я дядю, а потом обернулась к путям и громко-громко закричала. — А КАКАЯ ПЕСНЯ КЕМОВ САМАЯ ЛУЧШАЯ?

— Summertime! — донёсся радостный ответ. — Но на школе лучше напиши Save Yourself, I'll Hold Them Back!

Я удивлённо моргнула. Откуда владелица голос узнала, что я собираюсь писать тексты кемов на школе?..

Я кинула беглый взгляд на дядю, который смотрел на меня ожидающе. Не похоже было, что он только что слышал что-либо необычное. Быть может, этот голос живёт лишь у меня в голове?..

Но в любом случае, даже если это и ненастоящий голос, было бы грубо так просто обрубить беседу, так что я прокричала:

— Спасибо большое! Пока!

— До встречи! — ответил мне голос.

Встречи. Мне и вправду хотелось, наверное, встретиться вновь. И побеседовать. Владелица голоса звучала, как человек одинокий.

Мы с дядей уже покинули летающую тарелку, когда его голос вывел меня из раздумий.

— Итак, ты видишь сущности? — спросил он.

— Нет… — не думая кинула я, всё ещё глубоко в своих рассуждениях. — А какие симптомы шизофрении?

Дядя вопрошающе поднял бровь:

— Что? Итак, ты слышишь сущности?

— Да отстань ты со своими сущностями! — я была тогда слишком перегружена всеми событиями дня и немного вышла из себя, но быстро спохватилась. — Прости… Я просто… Однажды услышала, как кто-то слушает My Chemical Romance в метро, и у меня разыгралось воображение.

Дальше мы шли молча, но я чувствовала задумчивый взгляд дяди, и мне от него было немного не по себе.

Когда я вернулась домой, сразу полезла спать. Было слишком уж много событий для одного дня. Слишком много, и все слишком уж необычные для моей жизни. Обычно в моей жизни происходило… Ничего. Только если дядя насильно тащил меня в какие-то странные недоприключения. Но помимо этого — ничего.

Я пялилась в потолок, прокручивая произошедшее в тот день, когда меня пробила мысль:

— Хаято! — я даже выкрикнула её имя, но тут же зажала себе рот.

Информация про неё уж точно была слишком внезапной и шокирующей. Я бы меньше шокировалась монстрам, голосам в метро, дядиным сущностям. Никакая моя самая тревожная фантазия не была столь близка и реальна, как смерть.

Я не знала, что мне стоит делать. Никто из моих знакомых не умирал. Я не знала, что чувствовать и как реагировать. И как правильнее поступать. Я об этом не думала даже никогда, и была тогда в абсолютном смятении.

В итоге вскоре я уснула, болезненно думая о Гокудере и только о ней, а во сне у меня играла песня, которую я никогда раньше не слышала.

Когда я в то утро ехала в метро, я не слышала песен, но, необъяснимо почему, всё равно чувствовала владелицу голоса вокруг. Чувствовала, что она была рядом и знала, что я еду. От этого становилось даже немного не по себе, но, как слишком уж вежливый человек, я всё равно, выходя из вагона, шепнула в тёмную щель между поездом и стеной станции:

— Доброе утро.

Наверху меня выхватил из толпы дядя.

— Ну как, будешь заниматься вандализмом? — спросил он. Я кивнула. — Отлично. Я провожу тебя до школы. Чтобы, когда тебя поймают, быть уже на месте.

Самое странное, что меня в итоге не поймали.

Я специально пришла на час раньше, чтобы не было никого из школьников. А дядя невероятно ловко отвлекал охранника, пока я писала текст песни прямо поверх стенгазеты о достижениях школы.

…We're never leaving this place alive

But if we sing these words we'll never die

Get off the ledge and drop the knife

Not a victim of a victim's life

Because this ain't a room full of suicides

We're believers, I believe tonight…

Мне тогда показалось это странным, но дядя, пусть и называл моё поведение ребяческим, всё равно пообещал сводить меня за сладостями после школы. Обычно такое происходило, только когда я вкладывала действительно много сил в учёбу.

В общем, тот день начинался невероятно хорошо.

Я на переменах наслаждалась реакцией людей на написанный мной текст. Даже если они стебались над ним, я знала, что они просто непросвещённые.

Реакция учителей была разнообразнее и интереснее. Более причастные к руководству школы невероятно злились, а рядовые учителя скорее улыбались и заинтересованно читали текст, или же попросту игнорировали.

Так много можно узнать о людях просто по их реакции на написанный на стене текст.

А ещё я сделала из тетрадных листов оригами-гладиолусы и оставила в холле неподалёку от текста песни.

— Не важно, кто что говорил, ты никогда не была лишней. Ты мне нужна, — прошептала я над цветами. Было как-то горько от всего происходящего. Так жаль, что я не решила подружиться с ней раньше, чтобы сказать ей эти слова лично.

А после школы дядя действительно встретил меня и сводил за сладостями, и даже подарил книжку про шизофрению. А потом снова оставил делать домашку в комнате для персонала метро, и я отдалённо слышала:

…I'll tell you all how the story ends

Where the good guys die and the bad guys win (who cares)

It ain't about all the friends you've made

But the graffiti they write on your grave…

В тот день дядя долго не приходил за мной. В семь его молодая коллега принесла мне ужин и сказала, что дядя будет поздно.

А потом я уснула. Не знаю почему, просто внезапно закружилась голова, я прилегла на диванчик и уснула. И та самая дядина коллега укрыла меня пледом, внимательно следя, как я засыпаю.

В моём сне всё плыло и шелестело, как ветер, обнимаемый подземными поездами, я будто падала среди бесконечно беснующейся листвы без шанса на спасение. А потом меня поймали чьи-то сильные руки и единственный твёрдый голос в этом разлетающемся сне сказал:

— Не спи в метро. Пожалуйста! Во что бы то ни стало, никогда не спи в метро!

Вытянул меня из сна дядя. Буквально вытянул, за ухо.

— Соня, вставай. Уже прошло тридцать минут нового дня, — сообщил он.

Я села, дурно соображая спросонья, пока дядя собирал мои тетради в рюкзак. Моя голова чесалась непонятной навязчивой мыслью, которая дошла до меня лишь когда через несколько минут я услышала отдалённый шум поезда.

— О боже, последний поезд в сторону Горьковской был в 0:23!

— А? — дядя обернулся на меня. — Да, верно. Не переживай по этому поводу.

Я на какое-то время успокоилась и вновь расслабилась на диване. Если дядя говорил не беспокоиться, значит, причин для беспокойства действительно не было. У него обычно всегда был план на любой случай.

Но потом я напряглась. У дяди всегда был план. И очень часто его планы были безумными.

— А как конкретно мы доберёмся до дома? — осторожно спросила я.

Дядя задумчиво замер на секунду.

— Пешком. Только не жалуйся, ходьба — это неплохая тренировка, да и расстояние не такое уж большое, — ответил он, и я облегчённо выдохнула.

«Ничего экстраординарного. Простая прогулка. Зря я беспокоилась», — решила я, так что ни о чём не переживала, когда дядя позвал меня проверить с ним кое-что на путях. Двери на станцию были открыты, так что даже темно не было.

— Ты помнишь, моя непутёвая ученица, как не надо вылезать, если упал на рельсы? — спросил дядя, выделив слово «не».

Я кивнула:

— Нельзя стараться влезть назад на платформу. Надо пройти к её началу, там лестница.

— Да, это верно, но с некоторыми исключениями, — ответил дядя и ловко залез на платформу. Когда я сделала шаг к нему на встречу, он резко остановил меня жестом руки. — Нет, тебе я такое делать пока что не рекомендую. Если не хочешь поджариться. Тут нужна особая техника.

Я неуверенно посмотрела на него и торопливым шагом направилась к началу платформы. Не нравилось мне всё это.

Когда дядя кинул мне с платформы фонарик, мне это стало нравиться ещё меньше.

— Я уже убедился, что поезда тут не пойдут и все опасные сущности были переведены в другие туннели. Так что просто иди пешком до Горьковской. Я тебя там встречу.

Я смотрела на него перепуганная и не находила слов.

— Ты же вчера увидела что-то интересное в тоннеле, разве нет? — продолжал дядя. — Мне кажется, эта прогулка разовьёт твои таланты. И быть может, однажды ты станешь достойной работницей метро и охотницей на нечисть. У нас есть организация, контролирующая всякую паранормальщину. Потом расскажу.

Я хотела что-то ему ответить, или закричать, или забиться в истерике, но не успела: дядя похлопал в ладоши, и двери станции начали закрываться, оставляя меня в темноте. Я лихорадочно вцепилась в фонарик, торопливо его включая.

— Кстати, — донёсся из-за тяжёлых дверей дядин голос. — Я бы тебе не советовал долго оставаться на одном месте. А то какие-нибудь сущности могут счесть тебя едой.

Я, вся дрожа, неуверенно смотрела на тьму впереди. Мне не хотелось туда идти. Совершенно, но, я знала, что если дядя хотел, чтобы я прошла по туннелю, значит, он озаботился тем, чтобы у меня не было иного выбора, кроме как сделать это.

Так что я поспешила вперёд, косясь на полосы света, залезающие из щелей у дверей, с тоской понимая, что скоро они кончатся.

Хотелось бы подсчитать расстояние между станциями, чтобы хоть примерно представлять, когда это кончится, но меня полностью захватила тревога и паника. Я не могла думать, лишь вглядывалась в тёмное окружение и вслушивалась в каждый шорох. Ничего необычного не замечала, и твёрдо продвигалась вперёд.

«Всё хорошо», — убеждала я саму себя. — «Это лишь ещё одна безумная выходка твоего поехавшего дяди. Ничего необычного. Всё будет хорошо».

Но сколько бы раз я ни повторяла себе эти слова, мне всё равно навязчиво казалось, что кто-то за мной следит. И ещё постоянно вспоминались дядины слова: метро полно своих тёмных тайн. Как бы то ни было, у меня не было ни малейшего желания ни с какими тайнами метро знакомиться лично.

Я вся тряслась, но всё же успешно продвигалась вперёд уже минут десять, когда вокруг меня растёкся эхом какой-то звук. Он был достаточно далёкий, но я никак не могла определить, откуда именно он донёсся.

И тогда паника взяла надо мной верх. Я лихорадочно озиралась, и дыхание моё сбилось. Ничего особенного вокруг я не видела. И не слышала больше. Но всё равно я была в ужасе.

— К-к-к-к-кто здесь?.. — невероятно тихим шёпотом спросила я. Я не хотела ответа, просто спрашивала для галочки, чтобы успокоиться, что никто не ответил.

Но мне ответили.

— Никого, не переживай. Это со станции донеслось. Просто по туннелям звуки хорошо ходят, — ответил весело знакомый голос.

Я резко обернулась и от шока выронила фонарик. И сама упала рядом.

Хаято. Это была Хаято. Она стояла прямо у меня за спиной, в своей кемовой футболке под расстёгнутой рубашкой и в покрытой нашивками школьной юбке. Улыбающаяся широко и добро.

— На самом деле, я бы не рекомендовала тебе засиживаться на одном месте, — сказала она также радостно. — А то всякие другие сущности могут попытаться с тобой познакомиться. А… В общем, лучше не надо.

— Как давно ты идёшь за мной?! — спросила я испуганно, вообще её не слушая.

— А? — она задумчиво подняла взгляд. — Давно на самом деле. Я не здоровалась, потому что не хотела пугать.

— А СЕЙЧАС ТЫ ТИПА МЕНЯ НЕ ПУГАЕШЬ?!

— А?.. Ну… Да, что-то я не подумала, — виновато ответила она. — Извини, я хороша лишь в математике. И истреблении тёмных сил!

Последнюю фразу она радостно прокричала и швырнула в меня динамитом. Я закрыла голову руками, но взрыв и не коснулся меня.

— В любом случае, давай ты продолжишь идти, а то сущности бывают навязчивы, — весёлым голосом предложила она, и я подчинилась.

— Гокудера, да?.. — осторожно спросила я, когда мы уже вместе продолжили путь в сторону Горьковской.

— Зови меня Хаято, — попросила она.

Я осторожно кивнула.

— Мне сказали, что ты бросилась под поезд… — пробормотала я.

Она быстро замотала головой:

— Нет, ты чего, я бы ни за что так не поступила. У меня было желание, ради которого я была готова жить, — она обернулась ко мне и глаза её сияли энтузиазмом. — Хочешь, расскажу?

И разве я могла сказать нет человеку, говорившему с такой надеждой? Так что я опять кивнула.

— Я хотела найти работу, заработать много денег, сводить тебя на концерт кемов, где мы целовались бы на Destroya, а потом гуляли бы по тёмным улицам, и опоздали бы на метро, и остались бы спать в парке на лавочке! А потом ещё много всего, а в конце мы поженимся!

Я была в смятении, но, впрочем, её слова тогда не были даже близко в приоритете моих забот так что я выдавила:

— Эм-м… Хорошо?..

— Правда? — пискнула она в восторге. — Теперь даже жаль, что это никогда не случится!

После этого мы шли молча.

А потом я заметила, что в тишине туннеля слышны лишь одни шаги.

Я медленно перевела взгляд на ноги Хаято и заметила, что та парит.

Я снова чуть не выронила фонарик, в ужасе отскакивая от неё. Хотелось сформулировать претензию, но сознание отказывалось думать о чём-либо, кроме того, что девушка рядом висела в воздухе в паре сантиметров над землёй.

Но, похоже, Хаято и сама поняла, что меня беспокоило.

— Ах, да, — просто махнула она рукой, а потом встала в крутую позу и по туннелю разнеслось:

Gravity don't mean too much to me!

Будто кто-то включил колонку с кемами. Но при этом Хаято явно ничего не делала.

— А ещё я умею воспроизводить песни кемов! Правда, только с любимого альбома… И ещё генерировать из ничего бомбы для разгона сущностей. Круто, да?

«Ни черта не круто!» — пронеслось у меня в голове, и мне просто хотелось кричать.

Она виновато вздохнула:

— Я всё объясню, просто, наверное, попозже. Когда ты будешь спокойнее. А пока что, пожалуйста, давай продолжим путь.

Дальше мы шли молча до самой Горьковской. В смысле, я шла, а Хаято парила рядом.

Темнота меня больше не пугала. Странности меня больше не удивляли. Мой мозг уже в принципе отказывался как-либо реагировать на что-либо.

На станции меня и вправду ждал дядя, непонятно как туда попавший, и в руках его находился какой-то странный прибор. Он смотрел в него, потом посмотрел прямо на то место, где была Хаято, и в завершении опустил взгляд на меня. По его лицу я понимала, что он хотел мне что-то сказать. Но, наверное, увидев моё измученное лицо, решил, что это не лучшая идея, так что мы просто молча дошли до дома.

Там дядя что-то говорил маме, но я не слушала. Я просто пошла к себе и закопалась под одеяло, твёрдо-натвердо решив игнорировать всё на свете.

Во сне моём было пусто, но через глубокую беспощадную тьму я слышала мягкое пение:

…And if you stay, I would even wait all night

Or until my heart explodes

'Til we find our way in the dark and out of harm

You can run away with me anytime you want…

Я вынырнула из сна резко, будто выныривая к свету из глубокого водоёма, и глубоко вдохнула. Хаято зависала неподалёку, усиленно пялясь в окно.

— Summertime, — было первым, что я ей сказала.

— Да, лучшая песня на свете. Хотя на самом деле, я готова петь тебе не только её. Я любую могу спеть. Ну… Кроме шестой с Чёрного Парада, — вытараторила она незаконно быстро, всё также вглядываясь в лениво шевелящееся за стеклом дерево.

— Что там такое? — поинтересовалась я.

— Ничего, — отвечала Хаято. — Просто я очень стараюсь не влезть в твоё личное пространство и не смотреть, как ты спишь. И не изучать вещи в твоей комнате без разрешения.

— А-а… — выдохнула я и неловко выпуталась из одеяла. Разгладила школьную форму, которую вчера так и не удосужилась снять, и пошла собирать рюкзак на новый учебный день. Всё это время я осторожно косилась на свою гостью, а та в свою очередь осторожно косилась на меня.

Наверное, нам надо было поговорить. Но я ничегошеньки не понимала, так что даже не знала, что спросить. И Хаято тоже молчала.

— А моя мама тебя будет видеть и слышать? — всё же спросила я минут через пять, когда уже заправила кровать и собрала все вещи.

— Нет, только очень особые люди могут без специальных устройств видеть незримые сущности. А я не знаю, как становиться зримой, — ответила она серьёзно, а потом заулыбалась своим мыслям.

— Сущности? То, о чём говорит мой дядя? — спросила я.

— Наверное. Общее слово для всей паранормальщины.

— Значит, ты просто призрак? — спросила я так, будто быть призраком — это что-то нормальное.

— Ну, не совсем, — на этой фразе она разулыбалась и резко стала активнее. — Я предпочитаю термин «Киллджоянская сущность»! Потому что я умею воспроизводить песни кемов, понятно, да? Круто, да? Но я не призрак. Я же не мёртвая. Не совсем.

Я открыла рот, чтобы спросить, о чём это она, но она объяснилась сама:

— Люди просто рождаются сущностями. Или видящими сущности, как ты. Просто особенности проявляются лишь от сильных эмоций. Ну и… Кемы распались, я расчувствовалась и тоже распалась: на тело и сознание… Наверное, мой тип сущностей так умеет, но я не знаю, я со своей семьёй старалась не разговаривать. Но в любом случае! Я уверена, когда кемы камбекнутся, я тоже соберусь назад, и мы с тобой сможем сгонять на концерт. В Калифорнию!

Я вздохнула и отвела взгляд. Вряд ли это когда-то произойдёт, но я совершенно не хотела её расстраивать.

Я набрала в лёгкие побольше воздуха и усилием воли перевела на Хаято взгляд.

«Надо это сказать! Раз уж не пойми каким образом выдался шанс!» — заявила я себе.

— Раз уж мы теперь каким-то образом вместе, давай будем подругами? — выпалила я на одном дыхании и напряглась в ожидании реакции.

Хаято улыбнулась ещё шире и радостно кивнула:

— Да! А потом, когда кемы камбекнутся, сгоняем вместе в Калифорнию, хорошо?

Я не верила, что это когда-либо произойдёт, но кивнула, и мы с Хаято убежали в школу, напрочь игнорируя моего дядю, который хотел поговорить со мной о чём-то серьёзном.

Я в принципе никогда не верила особо в сверхъестественные безумия, так что на уроках в тот день усиленно читала книжку про шизофрению, пока Хаято решала за меня математику. Но верить стоило на самом деле, потому что все безумия, что со мной произошли тогда, и что произойдут после, были реальны.

А в 2019 году на Хеллоуин и вправду стали воскресать давно умершие.

Но книжка про шизофрению была со мной всегда, даже во время поездки в Лос-Анджелес.