Bestrafe mich

Stroh wird Gold

Und Gold wird Stein

Deine Grdeine Größe macht mich klein

Du darfst mein Bestrafer sein

Ja*

Bestrafe mich, Rammstein

              — Почему ты её отпустил туда?! Зачем?! — Скайварп в отчаянном исступлении попытался прижать Старскрима к стене, но ведущий ловко увернулся и зло посмотрел на ведомого. Несмотря на внешнюю резвость, оба меха выглядели, мягко говоря, так себе. Покоцанные, покрытие всё потускнело, а лица будто бы постарели. Последние события их не пощадили ни физически, ни морально.

              — Угомонись уже! Ты думаешь, если бы я мог остановить её, я бы её не остановил?! Ты сам прекрасно знаешь, что если она вбила себе что-то в голову, то она сделает всё, что только было в её сумасшедшем плане и даже больше! Если бы я вмешался, она могла бы просто атаковать базу без всякого предупреждения, и тогда она положила бы и себя, и всё своё подразделение! Ты сам её видел…

              Сансторм сидел в углу кварты брата, напоминая скорее тень самого себя, толком и не слушая уже не первую перепалку между двумя оставшимися членами первой триады. После того, как Старроар ушла с корабля, Скайвинду стало хуже. Даже не из-за ран, а из-за обстановки на корабле. Все сидели как на иголках, потому что база, люди, которым Старроар так легко себя отдала, то самое место, куда десептиконы не сунулись бы по собственной воле, и теперь у половины экипажа накопилась большая такая куча вопросов к командованию. Если солдатне всё равно, куда их кидают, то вот офицеры знатно напряглись, услышав о численности населения так называемого Парагекса. Всё это давило на дар его сотриадника, а собственное состояние Сансторма сказывалось на Скайвинде ещё сильнее, и так ухудшая его нестабильные показатели. Флэтлайн, которому не позволили спустить раненого сикера вниз, к его медбэю, залил в золотого летуна едва ли не двойную дозу успокоительных присадок, чтобы просто не искрил направо и налево, попутно портя настроение сотриаднику, а тут ещё и Скайварп начал форменную истерику, когда услышал, что конкретно задумала Старроар и куда она решила сунуть свой сумасшедший нос в одиночку. Сансторм давно видел — впрочем, не он один на самом деле, — насколько телепортёр привязался к фемме. Ни один сикер не просмотрел факт того, что он признал её выше себя, просто опустив крылья едва ли не ниже, чем перед Старскримом когда-то. Да и что утаивать, Сансторм и так видел, чем всё это кончится. Знал, что сама Старроар более чем ценит то, как Скайварп внимателен к ней. Да, он груб. Да, он не совсем ей понятен, но она воспринимает его и не отвергает, что уже о многом говорит. А стоит ли говорить о том, что она едва ли не сразу ринулась за Тандеркрэкером, узнав, что тот угодил в плен, толком позабыв о людях, за которыми она хотела пойти изначально? Сансторм более чем уверен, что не устрой Старскрим этого скандала, из-за которого — вот дурёха — Старроар чуть заживо не скормила себя скраплетам, то их отношения явно поднялись бы на ступень выше, но… чего он не мог понять, так почему, даже вопреки словам Сансторма насчёт их связи, Старскрим поверил кому-то со стороны? Почему? Этого сикер не мог понять.

              Он не заметил, как скандал на фоне постепенно утих. Повернулся, когда совсем уже всё затихло, и увидел просто сидящих на полу обоих сотриадников, прижавшихся друг к другу плечами и смотрящих в никуда.

              — Не понимаю, почему ты наговорил весь этот шлак Старроар? Она же правда зла тебе не желала, — прошелестел Сансторм, не рассчитывая, что ему ответят. Старскрим никогда не отвечал на вопросы о его чувствах. О планах, поступках, да даже не спрашивай, сам растреплет под хорошее настроение, но чувства… нет. Это тайна, запечатанная на искре. Так было всегда.

              — Она нет, — практически таким же шелестом произнёс Старскрим, вызвав к себе внимание телепортёра, который повернул голову на голос ведущего. — Испугался, что я сам наврежу ей.

              — Гениально просто! — всплеснул руками Скайварп.

              — Не начинай. Я знаю, что это было плохой идеей, но ты ведь рядом был.

              — Шарк ты злоебучий.

              — Не выражайся.

              — Старроар научила, — огрызнулся телепортёр.

              Сансторм лишь провентилировал.

***

              — Зачем ты мне это показываешь, я вот этого вот никак не пойму?

              Тандеркрэкер поднял голову. Он уже не в первые слышит этот голос, но каждый раз ему всё кажется, что это некто другой… некто, кого он здесь услышать попросту не может. И все же, искра вновь и вновь едва вспыхивает, стоит только прозвучать этому голосу снова, стоит только заприметить манеру речи. Каждый раз словно пытка. Проблеск глухой надежды, всё ещё теплящейся в нем, несмотря на годы, прожитые в кошмаре войны, моментально затухает, стоит ему взглянуть в темно-синюю оптику феммы, стоящей за энерго-прутьями его личной камеры. Фистормент, этот кусок гнилого шлака в протихекской оболочке, мнящий себя апогеем искусства истязания, зачем-то водит её сюда, зачем-то уговаривает наблюдать, вынуждает говорить с ним — с «кошмарным десептиконом, терзающим женщин и детей по выходным на завтрак, обед и ужин в качестве развлечения», — и Либерус, непонятный, опасный человек с манией величия и превосходящим чувством собственной значимости, этому способствует. Это была его идея.

              Им понадобился всего лишь один единственный раз, чтобы понять влияние этой феммы… нет, этой женщины на сикера. Стоило только взглянуть на его лицо, когда он впервые услышал её, идущую в этом парке «предсмертных развлечений» пленённых десептиконов. Тяжёлые шаги поразительно для столь лёгкого корпуса оглушили заполненный тишиной коридор. Гулкая разносящаяся эхом ритмичная поступь, быстрая и в то же время медленная. Кибертронцы так не ходят. Он слышал это раньше. Слышал когда-то, когда был один на той злосчастной смотровой площадке и смотрел в такую же темно-синюю линзу. Пока Старскрим её не изменил. «Много ли таких же людей, как она, изменило киберформирование? Много ли ещё фемм, подобных ей существует?» — возникла тогда мысль в голове сикера и в тот же момент испарилась, стоило женщине войти в поле его зрения. Летун. Ясно, значит, таких точно больше не будет. Чудом уцелевшая летунья, не попавшая под раздачу автоботов. 

              Фистормент что-то увидел тогда во взгляде громовержца. Этот выплавок что-то почуял, и с тех пор она является сюда едва ли не каждый день. Задумчивая, отстранённая, а оптика словно ледяная пустыня, скрытая во мраке. Тяжёлый взгляд, в глубине которого Тандеркрэкер видел всё тот же испуг, забитый в самую глубь сознания. Плавный синий корпус с тёмно-малиновыми вставками, очерчивающими сегментированные бока, и опущенными вниз изогнутыми крыльями невольно притягивал взгляд своей необычностью и красотой. Высокая, едва ли не вдвое выше Фистормента и на полголовы выше Либеруса, она была единственным, что заставляло всех присутствующих пленных молча забиваться в углы своих камер, сияя тусклой оптикой из тьмы, дабы только уловить её интерес. Никто не смел пугать её, никто не тянул руки. Даже сам Тандеркрэкер не понимал, почему все так единодушно приняли на себя эту модель поведения, но смутно про себя догадывался, что стоит кому-либо дотронуться до неё, руки им больше не видать, а может и головы.

              — Я просто хочу показать истинного врага, — Фистормент своим приторно ласковым голосом заставил внутренне содрогнуться и отвлечься от размышлений, в которые сикер уже невольно по привычке ушёл, лишь бы заполнить свой «освободившийся досуг» в плену у автоботов.

              — Будь любезен, сократи шарманку. Я все эти ваши россказни про десептиконов уже несколько лет слушаю и ни разу не видела, чтобы они нападали на нас. Зато вы их с превеликим удовольствием пытаете, — раздражённо прервала фемма едва ли не начавшуюся длинную и пространную речь дознавателя, которую все присутствующие слышали уже не один десяток раз. — Я спросила, зачем ты каждый раз заставляешь меня на это смотреть?

              Кажется, Тандеркрэкер впервые слышал, чтобы фемма повышала голос. А ведь он до сих пор не знает, как её зовут. Как-то попробовал задать ей этот вопрос, но после этого он больше не может произнести ни звука. И сейчас, когда она нависла неожиданно разъярённой громадой над не шелохнувшимся Фисторментом, сикер невольно подумал, что будь он на месте дознавателя, как минимум постарался бы не раздражать её больше, чем уже есть. И крылья бы приопустил, признавая капитуляцию в споре, даже несмотря на то, что спор ещё не начался как таковой. Её давящий фон снова что-то всколыхнул в воспоминаниях. Так знакомо.

              Он не раз пытался разобраться в своих мыслях и ощущениях насчёт этой феммы, но у него было слишком мало сведений о чистых летунах-людях, чтобы составить определённый вывод на её счёт. Он не знает, все ли летуны были такими, или это чудо статистической выборки, позволившее выжить двум похожим существам. Было подозрение, что здесь есть и другие, ведь до этого материка десептиконы в своё время добраться не успели, может… есть ещё надежда? Если план Мегатрона сработает, то, может быть, Старроар не будет так переживать, что она осталась одна из крылатых людей? Тандеркрэкер очень бы хотел, чтобы это было так. Или нет. Он ещё не определился.

              — Не злитесь, небесная дева, — хотел было как-то пойти на попятную Фистормент, но обращение, судя по тому, как эм-поле феммы буквально врезалось в их корпуса, а не смешалось в общем фоне, стало понятно, насколько её это разозлило. Что-то не задалось у неё настроение сегодня. Почему? Что не так? Что поменялось? — Вы же прекрасно понимаете, что это приказ Либеруса, с которым я ничего не могу поделать. Он ваш правитель.

              — Лучше бы нормальную работу дали, — кинула она и неожиданно резко что-то швырнула на верстак прямо рядом с одним из пленных, которого Тандеркрэкер прекрасно видел со своего места.

              Почему-то Либерус посчитал, что сикеру будет дело до десептиконских солдат, которых сам громовержец считал давным-давно дезактивами, а уж тем более колёсные, коих он недолюбливает ещё с довоенных времён. Что бы ни говорила Старроар, приязни они у него до сих пор не вызывают. Однако шли дни за днями, а офицер молчал, как рыба, лишь изредка кидая ехидные фразы в сторону дознавателя, и совершенно не реагировал на мучения сознаковцев прямо у него под носом, до тех пор, пока его не лишили голоса. Там он уже и так, и так ни звука произнести не мог, зато Фисторменту было спокойнее с другим автошлаком, которых бесили его скромные высказывания.

              — Сколько лет тут живу, ничего не поменялось, как об стенку горох, — продолжила она, уже просто бормоча себе под нос на языке, который Фистормент, судя по его выражению лица, не понимал вовсе, зато сикеру он был известен. Очень хорошо известен с тех пор, как выяснил, чей это был родной язык. — Надоели… как они мне все надоели…

              Тандеркрэкер успел заметить, как уходя из поля зрения автобота, фемма обняла себя руками, будто стремясь отгородиться ото всего мира этим ненадёжным жестом. Невольно наклонился, сидя на платформе, чтобы лучше рассмотреть уходящую женщину, ссутулившуюся под грузом собственных чувств и заскорузлого страха.

              Никто из пленных не посмел её напугать, ведь она единственное, что радовало их измученный взгляд…

***

              — Это и есть десептикон? Он красивый для злодея. Злодей не может быть красивым.

              — Уйди, не смотри! Внешность всегда обманчива! Кыш отсюда!

              Я отвлеклась на голос, сначала не поняв даже, это аудиосенсоры меня обманывают после моего зажигательного выступления на стадионе, или это на самом деле? Детский! детский голос. Я не могу в это поверить… Какая-то крупная, широкоплечая фемма оттолкнула достаточно маленького меха, больше похожего на непропорционального минибота, себе за спину, будто бы отгораживая от идущей процессии со мной в центре. Я искренне надеюсь, что это всё-таки я чего-то недопонимаю, потому что ребёнок… Но ведь манера, с какой он говорил… Но во Флоригексе нет детей, почему они могут быть здесь? Но всё же голос… и манера… Нет, нет, нет! Всё, стой, не думай. Не думай!

              — Чего встала?! Шевели задницей, шлюха десептиконская!

              Вот теперь я реально встала. Ты, конечно, молодец, что отвлёк меня, но как ты меня назвал? Уж было развернулась, даже рот открыла, как вдруг Либерус схватил говорившего за челюсть, тем самым остановив процессию, и дёрнул вниз, чтобы оказаться с хамоватым бугаём оптикой на одном уровне.

              — Даже несмотря на то, что эта девушка — десептикон, тебе никто не позволял разевать рот в её сторону с оскорблениями, Варбласт. Извинись. Живо.

              Я закрыла рот. Просто от неожиданности. При ином исходе оттуда полился бы поток трёхэтажного мата на нескольких известных мне языках, но пришлось притормозить. Больно любопытное зрелище передо мной предстало. Вид перепуганного вусмерть конвоира плавно навёл меня на мысль, что при возможности надо бы валить отсюда к чёртовой матери, но здравый смысл напомнил, что я не просто так сюда притащилась. Кто такой Либерус, хотя нет, не так… каков он на самом деле, раз его так боятся? Я даже прослушала сбивчивые извинения, но взгляд зелёных окуляр конвоира, полный ненависти, въелся в память, словно его вырезали лазером на внутренней части моего затылка. Чем ему так десептиконы насолили? Тот ещё вопрос. А кому они не насолили, интересно? Ту же меня часть автоботов уже ненавидит, что уж о людях говорить, особенно живущих бок о бок с алозначной фракцией.

              Весь путь до «цитадели» состоял скорее из выглядывающих то тут, то там из-за низеньких зданий людей, нежели просто дорогу по оживлённой улице. Кого жители боятся? От кого они ныкаются, словно кошки по углам? Мелкие боты прячутся за более крупными, никто не выходит в проход, выглядывая из-за углов, и только автоботы, сверкая своими мордастыми инсигниями, игнорируют нас или улыбаются, наблюдая за тем, как то Дум, то Фоллаут подталкивают меня вперёд, дескать «Смотрите! Новую игрушку волокут». Как только предоставится шанс, я скормлю этих братцев-акробатцев скраплетам. Нет, целый год буду переплавлять их в иллюстрацию из Камасутры. По одной на каждый день. Времени не пожалею. Ребят привлеку. Пусть проявят фантазию.

              Стоило переступить порог какого-то невзрачного небольшого здания, как мой взгляд уцепился за группу из двух фемботов и трех мехов. Феммы почему-то выглядели куда более ухоженными на фоне перепачканных и пыльных спутников, но судя из внешнего образа беседы, они находятся примерно на равнозначных позициях. Интересно, кто они? Что здесь делают? Чем отличаются от остальных, что им дозволено находиться здесь? Судя по запаху, Либерус часто здесь бывает, а значит, это административное здание.

              Десептиконы. Я уловила едва различимый запах десептиконов от одной из прошедших мимо фемм, которую я не успела разглядеть за тушей Варбласта, зато эм-поле что-то насторожило внутри корпуса. И шаги… что-то не так в её походке. Попыталась извернуться, посмотреть на неё, но на этот раз меня остановил уже сам Либерус, вдруг подхватив под локоть и потащив вниз по лестнице.

              — Чего засуетился? — не удержалась я и повернула голову к нему, не смотря толком под ноги, ориентируясь на его шаги.

              Он не ответил, зато мне предстал отличный обзор на его профиль и шлем. Ниже меня на полторы головы, броня изменилась в цвете с прошлого раза, став чёрной, но необычно на свету отливающей красным, практически багровым. Не слишком ли броско для него? Почему сменил серый камуфляж? Его корпус достаточно графичный, геометричный, но при этом не лишён плавности. До сих пор не пойму, во что он трансформируется. Бронетранспортёр, как Обсидиан? Ракетно-пусковой комплекс? Просто внедорожник? Если кибертронский, то он бы ничем не отличался от военной техники земли, в которой, я честно сказать, давно уже плаваю. Либерус больше похож на патриота, вряд ли он бы использовал кибертронские наработки, но, с другой стороны, он не похож на упёртого дурака.

              В какой-то момент его белое лицо украсила ломаная ухмылка, резко переменившаяся, будто бы он нацепил маску, широкая улыбка во все денты, невольно вызвавшая на задворках мысли образ Айронстрайка, который частенько сиял свой зубатой улыбкой, что меня нередко бесило также, как его раздражало моё вечно хмурое лицо. Да и вообще, похожи они чем-то. Оба широкоплечие с осиной талией, вроде и плавные, а вроде и нет. Хотя, так оглянуться, тут почему-то многие так выглядят. Что-то я слишком к кибертронцам привыкла…

              — Удивили.

              Этот голос тут же отвлёк меня от мыслей о Либерусе, моментально уложив в уме смысл этой дурацкой улыбки. Фистормент собственной персоной смотрел на меня издалека длинного коридора, украшенного розовыми решётками тюремных камер. Ну что, паскуда, настало наше время с тобой поиграть. Кто продержится дольше?

              — Как видишь, мы с подарком, дорогой друг, — протянул Либерус удивительно приятным голосом, но отчего-то показалось, что фальши в нем больше, чем в его оскале. — Хороший урожай, согласись?

              — Лучше и не скажете, главнокомандующий Либерус, лучше и не скажете. — Мне едва проблеваться не захотелось от его омерзительного, сладострастного голоса. Вместо этого просто закатила оптику. Бесит. — Сверхновая, как же я рад вновь встретиться с тобой. Жду не дождусь нашей с тобой занимательной беседы. Я бы начал прямо сейчас, не заставляя прекрасную леди ждать, но необходимо уладить несколько форма…

              — Где Мираж, мегатроново отродье?!

              Я едва вентиляцией не поперхнулась. Смоукскрин выскочил буквально из неоткуда, и, если бы не рука Диаманта, перехватившего его кулак, быть мне помятой, ещё не доходя до пыточной. Ну ты чего, праксианчик, не разочаровывай меня.

              — Смоукскрин, держи себя в руках. Младший офицер стратегических сил сикеров Сверхновая. Твоё появление ожидаемо.

              Праул.

              Бело-чёрный праксианец вышел навстречу из самой тени из какого-то бокового прохода, вид на который мне закрывала эта пресловутая туша Варбласта. Вот ведь махина больше Лагната. Его взгляд был холоден, равнодушен, как и его фон, как его эм-поле, но вот колебания искры выдали злорадное самодовольство. И что значит «младший офицер»? У него устарелая информация? Разведка хреново работать стала?

              «Он загубил сам себя», — послышались в голове слова Дропкика, произнесённые как-то им во время его рассказов о жизни.

              — Я всё гадала, что он имел в виду, когда говорил о тебе, но теперь я наконец-то вижу, о чём он говорил, — произнесла я, едва кривя синие губы, попутно уловив взгляды людей.

              На единый миг. На одну наносекунду его поле вспыхнуло и взорвалось как жерло вулкана и тут же застыло. Задело, да, Праул?

              — Скоро улыбка исчезнет с твоего лица. Так как ты не десептикон, а человек, правила твоего содержания устанавливаются хозяевами государства, на территории которого мы находимся, — он сделал паузу, и тут уголки его губ поплыли вверх. — Из этого следует вывод, что мы учли твои прошлые пожелания, и теперь людьми занимаются такие же люди.

              Я не знаю, какой он реакции от меня ожидал, но, когда я никак не отреагировала, просто продолжая слушать, он на миг оскалился и качнул дверцами в раздражении.

              — В любом случае, мы рады, что ты решила добровольно сдаться нам. Надеемся на плодотворное сотрудничество, — официально, будто бы под оптикой Прайма, закончил он и хотел было уже развернуться, как его остановил мой смешок. — Что?

              — Да, советов я вам надавала будь здоров, за что мне башку едва не открутили, — я едва захихикала. — Но на самом деле я не сдавалась добровольно. Мне просто неблагородно отказали в танце, не так ли, Диамант? Мог бы просто сказать, что не танцуешь, я бы и улетела.

              Переливающийся гранями своей необыкновенной брони мех отвёл взгляд, будто ему было стыдно за свой поступок. Краем глаза приметила, что все, кто сопровождал нас ранее, встали по стенке на ступенях лестницы, по которой мы спускались. По сути, тут была только я, три автобота и три человека. А, нет, чувствую ещё одно эм-поле. Ох и скучала же я по тебе, музыкальный ты мой…

              — Она и была такая? — Либерус спросил это так, будто меня тут и нет вовсе. Что, забыл уже нашу встречу что ли?

              — Не ведитесь на это. Ей все эти фантики, которые вы на неё навесили, до фени.

              — Ты до сих пор дуешься на меня, Джазз? — едва не проурчала я, и правда по-доброму посмотрев на него. Шлак, люблю же я привязываться к мехам, даром, что автобот. Диковинка, как ни погляди. Добродушный он парень, но ещё несколько таких выходок, как со мной, и он сломается. Грустно.

              — Дуюсь? Ты так это называешь? — его голос был бесцветным, и это меня напрягло очень сильно.

              Краем мысли я подумала, что ни Либерус, ни Диамант, который и вовсе будто бы воды в рот набрал, ни Фистормент, ни Праул не мешают этому странному диалогу между мной и диверсантом. Думают, что я скажу что-то дельное? Растреплю планы десептиконов прямо в коридоре? Наивные. Конечно же я так и поступлю.

              — Я поступила тогда отвратительно, признаю, но и ты меня пойми. Никто не любит терять. Никого, — я едва не зарычала, вспомнив нашу потасовку под ногами Блэкшедоу.

              — Что с Миражом? Как вы его схватили? Где он?! — он подошёл вплотную. Диамант дёрнулся, но его остановил взгляд… брата? Он ведь правда ему брат?

              Я опустила голову, а потом и вовсе наклонилась к его шлему. Тот даже не шелохнулся, смотря на меня яростной голубой оптикой, скрывающейся под угловатым визором. Ещё пара сантиметров, и я бы ткнулась ему нос в нос, когда он задрал ко мне голову. На миг перед глазами вспыхнул образ Миража, вот точно также смотревшего на меня. Между нами была решётка, но нас с Джаззом друг от друга отделял только воздух. Ничто не мешает ему протянуть руку и вспороть мне шейные магистрали. Ох, Джазз, Джазз… на твоём месте я бы так и сделала, но ты слишком наивен для диверсанта… как и я.

              — Меня там не было, Джазз. Я без понятия, как его поймали, где и при каких условиях. Я даже не знала, что он в плену, пока меня не привели к его камере и не заставили говорить с ним, но Раж в порядке. Всё такой же гордый автобот.

              — Не смей. Так. Его. Называть, — прорычал он мне в лицо, а я наклонилась ниже и просто поцеловала его в щёку, шокировав этим поступком абсолютно всех, включая меня саму, но играть, так играть по-крупному. За иным выигрышем я сюда и не пришла бы.

              — Прости, но мы на разных сторонах, и мне жаль, — прошептала я ему на самый аудиосенсор, застывшему на месте меху.

              Я выпрямилась, выдернула руку из ослабевшей хватки Либеруса, который наблюдал за мной как заворожённый, увернулась от лапы Варбласта и встала среди коридора под тусклыми оптиками пленных десептиконов, уставилась прямо на Фистормента и ледяным тоном поинтересовалась, добавив чуть ехидцы и не выдавая ни капли умения владеть инфразвуком:

              — Ну так мне предоставят мой номер в казематах или у вас ещё завалялась пачка формальностей имени Ультра Магнуса, стоящего в соседнем помещении в компании незабвенного Уилджека? Я жду свой аттракцион, Фистормент, ты же так хотел меня в свою коллекцию, не так ли? Последний ассистент Флэтлайна к твоим услугам.

***

              — Вам не кажется, что мы совершили глупость, отпустив её туда? — Лойза нервно шагала из угла в угол просторной кварты, которую им предоставил Обсидиан прямо в здании центральной Цитадели. Немезис должен был скоро прибыть во Флоригекс, и теперь они ждали, когда появится Саундвейв, которому Старроар доверила дополнительные инструкции для них.

              — Кажется, и этим вопросом задаётся, кажется, вся десептиконская братия, — мрачно отозвался Айронстрайк. — Больше скажу, она идиотка, и мы от неё ничем не отличаемся. Надо было просто собрать армию и идти в лоб.

              — Ты ж вроде умный, но порой как ляпнешь, хоть стой, хоть падай, честное слово, — Наутилус, скромно пристроившийся в уголке кварты ввиду своих нескромных, чуть-чуть уступающих Харрикейну размеров, поймал Лойзу, когда та споткнулась на ровном месте.

              — Я не понимаю, зачем нужно было лезть туда тем же путём, как и в прошлый раз? — не обратив внимания на фразу коллеги, спросил ударник, чем весьма того удивил.

              — Сам посуди, там огромное население, Тандеркрэкер в плену, и ещё союзные силы автоботов. Куда мы армией в даром пять десятков тысяч против нескольких миллионов пойдём? — Фускатор стоял неизменной мрачной, но значительно взволнованной тучей у самого окна, закрывая вид на стареющую луну, озаряющую город со своего чистого небесного полигона. — Наша цель не устроить геноцид населения и не захватывать его силой. Из этого ничего толкового не выйдет.

              — Но почему все решили, что Сверхновая сможет переубедить этих упёртых вояк, что им надо отдать всех их мирных жителей нам, а самим катиться на край галактики и не позорить род человеческий? — распалился Айронстрайк и, не удержав гнев, стукнул кулаком по столу. К его большому удивлению, на мебели не осталось ни следа. Из чего ж она сделана?

              — Не порть добротный дубовый стол, дубина, — обозначил своё нахождение в кварте Трайсшот. — Она и не будет никого переубеждать. Её цель только её любимый синенький десептикон, даром, что крылатый, а не винтокрылый в этот раз.

              — Что значит «любимый»? — не поняли практически все, только Рэйсвинг с Сапфайр Палладой промолчали, кажется, увлечённые своими собственными мыслями или же беседой друг с другом по внутренней связи. Внешне по ним было совершенно не понять.

              — Это оборот речи, — отмахнулся снайпер, но отчего-то всем показалось, что никакой это не был оборот, а очередной приступ необоснованной ревности трёхрежимника к сикерам. Он крайне их невзлюбил в последнее время.

              — Тандеркрэкер не цель. Он сам выберется, когда сможет. Ему не впервой.

              Диверсанты в единый миг превратились в немые тени, когда голос Старскрима проскрежетал по самому воздуху, разрезая его как ржавый нож. На командующего было тяжело смотреть даже при том, что он не мог толком поймать их взгляды, чтобы уличить в изучении его персоны. Будь он человеком, он точно бы казался осунувшимся, но даже тот факт, что он кибертронец, не стирал создавшегося впечатления. Его корпус словно потускнел, включая даже подсветку корпуса и оптику. У некоторых диверсантов проснулось что-то вроде жалости в его сторону, но никто не посмел и намекнуть на это. Они смотрели на тень командующего, едва ли его узнавая. Неужели этот высокомерный, всячески раздражающий нервную систему тип может вот настолько переживать за кого-то, кроме себя? Даже не стоит вопрос, за кого именно. Сам факт поражает присутствующие человеческие умы.

              — Позвольте поинтересоваться, командующий, в чём же тогда состоит наша цель? — не побоявшись взять роль переговорщика на себя, выступила Сапфайр Паллада, встав прямо перед ним и не сводя взгляд с красной оптики.

              — Отвлечь Либеруса, — тихо выдал он.

              — Кого? — Айронстрайк нахмурился. — Что за имя такое?

              — Ироничное, явно, — огрызнулся Старскрим. — Это человек, устроивший из людей своё сказочное королевство, а себя провозгласил местным корольком, — едва ли не выплюнул он. — Вы же не любите рабство, люди?

              — Кто ж его любит, кроме работорговцев? — Трайсшот переместился, обозначая себя плывущим в воздухе контуром силуэта. — Хотите сказать, что он там рабов держит? Тогда неподходящее имечко он себе подобрал.

              Старскрим проигнорировал снайпера и уставился прямо на Сапфайр Палладу, ориентируясь на её льдистую оптику.

              — Давайте не будем увиливать, — произнёс это командующий так, будто разговаривал не с диверсантами Старроар, а с кем-то невидимым или же вовсе с самим собой, — у Мегатрона на то место свои планы, у вас свои, у Старроар другие. Я совершенно не понимаю, что в её голове, и сомневаюсь, что кому-то когда-нибудь удастся в ней разобраться, — произнёс он и что-то пробормотал на непонятном никому языке, чем-то похожем на воссианский, ни на кого толком не смотря. — Но я должен предупредить вас, что никто не гарантирует ни сохранность людей, ни вас, ни толком даже и нас.

              Он замолчал, смотря куда-то в сторону. Вдруг скривился, хотел что-то произнести, но будто бы опомнился, но смотреть в ту точку не перестал. Разведчики тут же проследили за его взглядом, кроме Сапфайр Паллады, стоящей прямо напротив, и сошлись на том, что взор командующего упирался прямо под голову Дропкика, стоящую на полке лицом ко всем, — диверсантам совесть не позволила развернуть его к стене. Он ещё раз скривился, но на голову так и не посмотрел, продолжая буравить точку под ней примерно по росту Трайсшота, которого там не было.

              — Мы это усвоили ещё с того момента, когда вы вышвырнули Лойзу за борт, — монотонно прошелестел Хистотрек, в этот раз даже не притронувшийся к ножам, которыми так любил жонглировать.

              — Что? — эта фраза заставила Старскрима всё-таки отвлечься от созерцания стены и посмотреть в сторону, откуда донеслась реплика. Хмурился с несколько секунд, неспособный распознать облик говорившего, но тут он будто бы вспомнил то злосчастное событие, когда кто-то из конусоголовых швырнул миниатюрную диверсантку в свободное падение. Он толком и не помнил уже, кто это из них был, но с того момента конусоголовых у ДДП не жаловали и всячески им пакостили при возможности. Только Дирджа эта участь кое-как обошла. Приглянулся он кому-то из них, вот и оставили в покое. — Ах, да… прости за это.

              Вот теперь диверсанты заволновались в самом деле. Старскрим. Извинился. Не. За. Себя.

              Ничего не сказав, не прокомментировав и даже не намекнув ни на что, он бросил ещё один быстрый взгляд под голову Дропкика, развернулся и вышел из временного места обитания ДДП. Только из коридора Вилдсайд, молчавший с того самого момента, как ушла Старроар, услышал раздражённый шёпот, похожий на бормотание:

              — Твой вечно недовольный взгляд раздражает. Отвяжись уже от меня. Головы тво…

              — Отстой, — выдал Айронстрайк и улёгся верхней частью корпуса на стол, невольно не дав сокоманднику дослушать, что бормотал, уходя, командующий. — Отстоооой.

***

              Снова решётки. Снова эти чёртовы светящиеся розовым решётки. Вот только в этот раз я по другую сторону. Аж посмеяться хочется. Чувствуется эта смердящая самоирония. Я же сама сюда и влезла, что уж теперь нагнетать? Хотя, второй раз у автоботов, поэтому и не страшно. А вообще, должно быть страшно? Наверное, нет. От меня не ожидают страха, вот я и не боюсь автоботов... я боюсь людей. Но кого я обманываю? Себя, как и всегда. Люди непредсказуемая величина, неизвестная в новом уравнении бытия. Как автоботы не могут справиться с ДДП, так и я вряд ли смогу справиться с людьми, даже несмотря на то, что я чёртов человек. Мне никогда не удавалось справиться с людьми. Ни с какими. Ни с родными, ни с чужими, ни даже с собой… О чём я только думала, когда совалась сюда, я не знаю. Наверное, уверенность взыграла в одном месте. Хах… что за каша у меня в голове?

              Опёрлась спиной о стену. Чувствую себя как в средневековом подземелье, разве что решётки не железные. Решётки мои, решётки... Могли бы уж поскупиться и не тратить на меня энергетические прутья, ведь энергия так ценна!.. Здоровой двери, как тогда, при Свупе, хватило бы, чтобы удержать простого сикера. Экономичнее, целесообразнее, быстрее. Да сама бы и не сбежала. Рано, нелогично, опасно, глупо.

              Да, стоило только Праулу закончить со всеми своими бюрократическими проволочками, как меня быстренько сопроводили по пустому коридору сюда, попутно облапав на предмет скрытого оружия. Судя по тому, что это были всё те же Дум и Фоллаут, мысли о живой Камасутре стали посещать меня чаще. В перерывах между моим упадническим хаосов в голове, который меня уже конкретно так зажрал.

              Здесь скучно. Тихо. Нечем себя отвлечь, нечем занять, нечем заглушить поток мыслей. Калейдоскоп. Не поток. Я не умею думать последовательно. У меня вечно хаос в голове. И как я с ним живу? И все же никаких шорохов, никаких других пленных, будто бы я одна на всем этом этаже. Неужели нет никого, кто мог бы заполнить эту тишину? Она сводит меня с ума. Я ненавижу тишину, потому что начинаю слышать свои мысли. Я начинаю сомневаться, начинаю загонять себя в ловушку собственного сознания. Забывать о том, как много сил положили на моё обучение. Есть то, что ничем не выбить из моей головы. Есть те вещи, которые до сих пор не позволяют мне полноценно жить, радоваться своим успехам… хотя бы принимать эти успехи за свои собственные, а не чужие или случайности глупой судьбы, которая не смотрит, кому даёт все эти чудесные шансы.

              Выцарапала какой-то незамысловатый узор на полу рядом с коленом. Интересно, следующий пленный заметит его или он быстро затрётся под энергоном и искорёженными ногами следующих пленных? Останется память обо мне хоть где-то, или развеется пылью на ветру, как прах погибших во времени людей? Сейчас хоть кто-нибудь помнит погибших во время киберформирования людей? Конечно же нет. Только родственники иногда предаются грустным воспоминаниям о них, если им это позволяет их жизнь и свободная минутка. Это больше походит на чушь. Им нет времени думать об этом. Сейчас думают лишь о живых и как выжить самому. Вот и всё. Такова человеческая природа.

              Рассматриваю потолок. Тонкая вязь трещин, напоминающих паутину. Снова трещины. Я всё время смотрю на трещины. Откуда они появились? Ошибка при строительстве и просадка здания, вызвавшая нарушение структуры стен и потолка? Кто-то постарался сделать их вручную, помирая тут со скуки, как и я? Вода? Нет. Трещины, это просто трещины. И снова я пытаюсь убежать от того, над чем нужно подумать. Нет, не так. Над чем меня заставляли бы думать другие, так как увиденное мной не вписывается в общую картину мира и «всяческий здравый смысл», в существовании которого я весьма сомневаюсь. Что я могла бы сказать им? Мне все равно. Мне просто все равно... Я ничего не испытываю на этот счёт. Я ничего не могу изменить сейчас и не вижу смысла изводить себя тем, что заставит мой мозг отрубитьcя от тревоги и волнений. Люди бы это не одобрили, они бы не поняли. Десептиконы бы это поддержали. Дропкик бы спросил, какое мне дело до постороннего мнения? Дропкик, Дропкик... Знал бы ты, как я тоскую по тебе...

              На ум пришёл тот детский голос. Как так вышло? Просто особенность его вокодера, или же это действительно ребёнок, запечатанный навечно в миниатюрном, непропорциональном теле, неспособный повзрослеть физически, а может и умственно? Повзрослеет ли он? Сможет ли развиться при том, какой он? А ребёнок ли это? Что здесь твориться, чёрт бы всех их побрал?!

              Невольно обхватила плечи руками. Озноб пробежался по корпусу, хоть я и не могу чувствовать холод. Это что-то из ряда психосоматики, полагаю. Вот только смысл от этих предположений, если я все равно ничего не могу сделать? Только сидеть и смотреть, сидеть и смотреть, сидеть и смотреть на эти чёртовы розовые решётки. Почему они не голубые?

              В этой нудной тишине у меня едет крыша. Медленно, но верно. Мне нечем занять мозг, уже привыкший годами обрабатывать тонну всяческой информации извне, привыкший уходить в работу с головой, попутно ваяя что-то руками, а здесь... Я словно в киселе из тишины и серых стен с этим мерцающим розовым светом. Я не люблю розовый. Всю жизнь мне его совали под нос, и теперь он здесь в качестве моей тюремной решётки.

              На миг вспыхивает гнев, выжигая всё изнутри. Разрывая искру от того, что я ничего не могу сейчас сделать. Я не знаю, к чему приведут мои действия! Их все нужно продумывать, нужно оценивать влияние всего, но я уже не могу! Я устала! Устала! Я не хочу всего этого! Я просто хочу, чтобы всё было в порядке. Чтобы все были живы и просто жили, но нет! Эти чёртовы амбициозные люди, стремящиеся к власти, как гиены за куском мяса, вырванным из пасти львов, и теперь хохочут над своей победой и своей добычей. Как я это всё ненавижу. А я?! А чем я лучше?! Возомнила о себе непойми что! Дура! Да ты просто девчонка, которая на миг поверила в себя и решила, что теперь по одному твоему слову под тобой будут скакать все, кто рядом, и смотреть восхищёнными глазами, как щенки на свою мамку с налитым молоком выменем.

              Да, мне страшно.

              — Вот шлак же... — шепчу я, хотя голос кажется скрипом.

              Тягучая лень нападает, приходит на смену ярости, и теперь не хочется двигаться, не хочется активировать системы, вокодер. Не хочется ничего, даже сидеть здесь, но и нет желания лечь и лежать. Вообще нет желания. Пусто.

              Кадры проносятся перед внутренним взором красочным калейдоскопом из обрывков воспоминаний, порой накрадываясь друг на друга и мешая рассмотреть картину целиком или зациклиться на одном конкретном видении. Всегда так. Моя голова не бывает долго пустой. Только что было ничто, а теперь там океан. Кадр за кадром, воспоминание за воспоминанием. Один хуже другого.

              Хаос, хаос, хаос!

              Как я ненавижу это состояние... Хочется наконец собраться, но нет. Всё становится только хуже. Намного хуже. Хах… Тандеркрэкер всегда внимательно наблюдал за мной, когда я вот так отключалась от мира. Дропкик тоже. Саундвейв. У всех них был один и тот же вопрос в глазах: «Что творится у неё в голове, когда она замирает? Что она видит перед внутренним взором?»

              Я вижу хаос.

              И он утянул меня в те глубины памяти, к которым я боялась прикасаться. Человеческие воспоминания. Они проносятся друг за другом, словно лавина, цепляя и гоня вперёд все, что только встретятся, и мало из них хороших. Нет мягкого снега, который укрыл бы меня, оберёг от валунов, сыплющихся мне на голову и строящих свою белоснежную могилу над моим разумом.

              Как давно я не вспоминала. Как давно я заперла всё это в глубине? Не знаю. Тогда, когда поняла, что люблю Дропкика. Он был тем, кто вытащил меня из всего этого, но погиб сам. Воспоминание о нём навело на дурацкое воспоминание из детства. Какое оно было у меня? Я не знаю. Одни скажут, что счастливое. Другие, что хорошее. Третьи, что радостное. Да, я тоже так скажу, но всегда есть это пресловутое «но», не так ли? Да… есть это самое «но».

              Бедность? Возможно. Страх? Да. Обида? Да. Тоска? Да.

              Откуда всё это может взяться у неразумного ребёнка? Я не знаю.

              Я никогда не хотела быть запертой в клетке. Эти розовые прутья такие ровные. Так похожи на прутья моей детской кроватки, из которой я так быстро научилась выбираться, потому что не любила клетки… они всегда запирали меня от мира. Не давали его трогать, щупать, изучать, не объясняли, что происходит вокруг. Теперь я боюсь мира.

              Мама всегда говорила, что я всё время ломала новые игрушки, потому что хотела узнать, как они устроены. Даже самые любимые. Сама же и плакала над ними. Когда мои игрушки стали людьми вокруг? Я их также ломаю? Я не понимаю. Я запуталась. Кто-нибудь, заберите меня отсюда. Я не хочу быть снова одна…

              Новый кадр, новое воспоминание. Всё. Это не остановить никакими силами. Почему мой мозг не хочет подчиняться моим командам? Почему я не могу остановить этот поток? Мама… мамочка… ты никогда не говорила, что любишь меня. Всегда думала, что это и так понятно. Нет, мне никогда не было понятно. Мне казалось, что я «не такая». Никчёмная девчонка, не оправдавшая ожиданий родителей. Не девочка и не мальчик. Игравшая с машинками вместо кукол. Любившая чёрную одежду, вместо яркой. Любившая молотки больше сковородок… В детстве я всё ломала, а теперь я могу починить кибертронца… Да. Я всегда любила отвёртки больше, чем что-либо. Только и возникает извечный вопрос: «что со мной не так?». Да, что со мной не так, раз даже Мегатрон решил выбрать меня на роль командующей, а не Айронстрайка? Не Харрикейна?

               «—…оно пустое внутри, это просто один шарик мороженого, — слышится голос голубоглазой женщины высоко над головой ребёнка.

              А он всё не верит. Как так может быть, чтобы людей обманывали? Зачем тогда рожок, если это просто шарик? Его же можно просто положить в стаканчик. Нет, люди не могут так обманывать других людей.

              Маленькие пальчики сжимают твёрдый вафельный рожок, стремясь проверить. Люди вокруг торопятся, то и дело ныряя в стеклянные двери магазинчиков в разнообразными красивыми вывесками. Кто-то улыбается, кто-то не замечают ничего, кроме своей цели. Ребёнок тоже видит только одну цель.

              С хрустом ломаются вафельные стенки, и ровный белый шарик оказывается на мраморном полу. Ребёнок вздрогнул, замер. Слёзы подкатили к глазам, но он не даёт им излиться по щекам. Нельзя, иначе будут ругаться.

              — Ну вот что тебе говорили? — раздражённый голос женщины, закатанные глаза мужчины рядом.

              Ребёнок оправдывается. Он уже умеет врать, потому что боится, что его снова накажут. А ведь он просто не верил, что люди будут обманывать людей просто так. Без причины. Теперь он понял. Он больше никогда не ел эти шарики в рожках».

              Я едва смогла отогнать это проклятое воспоминание. Я ненавижу его. Мне до сих пор стыдно. Я до сих пор чувствую себя тем ужасно глупым, но любопытным ребёнком, который никому не верил на слово, но свято верил в честность других людей. Но не в этом дело. Что было до этого? Правильно капризное нытьё, уговаривавшее родителей купить ребёнку мороженое. Я ненавижу это воспоминание. Я всегда его ненавидела и до сих пор ненавижу. До сих пор чувствую, как эта проклятая вафля трескается в моих руках.

              К чему оно мне сейчас? Неужели мне не о чем думать? Могла бы сидеть, думать о том, что делать дальше, как поступить в той или иной ситуации, а в итоге сижу тут статуей самой себя, боясь пошевелиться, иначе… я боюсь представить, что я могу сделать. Мне всегда только и твердили «не умеешь, не берись», «не трогай, сломаешь», «зачем ты занимаешься этой ерундой», «сделай что-нибудь полезное»… Мне казалось, что я никому не нужна, что я бесполезная и бестолковая. Думала, что, окончив вуз, который выбрали родители, я наконец-то добьюсь хоть чего-то в этой жизни. Я думала, что меня будут хвалить… любить.

              А теперь… я сижу в плену у людей, которых превратили в гигантских диковинных роботов инопланетяне. Узнай мама, что я творила под их указкой… что бы она сделала? Поняла бы ситуацию и оправдала необходимостью или разочаровалась бы во мне окончательно? Я никогда не знала ответ на этот вопрос.

              Я засмеялась. Тихо. Вымученно.

              Кто я такая? Тот любопытный ребёнок, которому недодали любви, та юная девушка, потерявшая свою любовь, или то чудовище, которое не знает, что такое любовь?

***

              — Либерус, это продолжается уже четыре часа. Может хватит? — Диамант хоть и был внешне совершенно недвижим, внутри у него всё сжималось, стоило Фисторменту использовать очередной свой устрашающий инструмент на тонком корпусе летуньи.

              — Она до сих пор ничего не сказала, — отозвался его брат, стоящий в тени у дальней стены, скрестив руки на груди и не сводя взгляд со скованной феммы, которая до сих пор не издала никаких членораздельных звуков. Весь её диапазон состоял лишь из шипения, криков и бульканья. Она либо терпела до последнего, не смея издать хоть один стон, либо кричала во всю свою лужёную глотку, оглушая их аудиосенсоры.

              — Это слишком жестоко, Либерус.

              — А ты слишком мягок, Диамант. Работа Фистормента — добывать информацию. Он сам выбирает методы, и я начинаю думать, что его методы неверны. Что один сикер молчит, что вторая, — чёрный мех дёрнул плечами, когда Фистормент, разъярившись, переборщил с напряжением в энергохлысте. А может и с ударом.

              Диамант замолчал. Ему никогда не удавалось уговорить брата, когда тот не хотел слушать, и вот теперь ему приходится наблюдать за истязанием девушки, которой не посчастливилось при перерождении попасть к десептиконам, только и всего. Он ей сочувствовал. Всегда сочувствовал, когда слышал историю Джазза о заблудшей искре, которая полюбила шлакового десептиконского дознавателя. Красавица и чудовище. Никогда не думал, что эта сказка может стать настолько реальностью. Он поморщился, когда крик перешёл на высокий, душераздирающий визг. Внутренне дёрнулся, хотел было броситься к этому садисту, убрать его отсюда, вытащить фемочку и помочь, но…

              Хохот.

              Злой, жестокий хохот оглушил коридор. Диамант ещё никогда не слышал подобного смеха.

              — Боже, ты только посмотри на своё лицо!!! — хохот перешёл в заливистый смех. — Такое страшное лицо, мамочки, и это тот самый страшный маньяк-дознаватель Фистормент?! Не смеши меня, выхухоль! Ой не могуууу, ну и рооожа…!

              Лицо Либеруса вытянулось медленно, но уверенно. Сам Диамант не сразу понял, что происходит. Подскочил к решётке, чтобы посмотреть на тронувшуюся умом фемму, но на него смотрели лишь горящие задором разноцветные глаза. По лицу текли слёзы, оставляя жемчужные дорожки, губы раскрывали хохочущий рот, обнажая слегка удлинённые клыки, выделяющиеся из общего ряда ровных зубов. Корпус весь в энергоновых подтёках, измят, исцарапан… Длинные тонкие крылья повисли в своих сочленениях, перестав казаться чем-то прекрасным.

              — Что ты… — Фистормент впервые на памяти Диаманта опешил. По-настоящему остолбенел, его глаза забегали по помещению, будто бы ища подвох. И тут он сорвался. Он просто набросился на неё как дикий зверь, желающий растерзать добычу.

              Диамант не выдержал. Он отшвырнул дознавателя в решетку за спиной. Соприкоснувшись с живым корпусом кибертронца, та засияла ярче и выдала заряд по дознавателю, моментально вырубив его. За оседающим корпусом мех увидел полный ненависти взгляд десептиконского офицера. Впервые он поднялся, подошел к решётке и просунул руку между прутьев. Ещё один миг, и он ухватил бы голову Фистормента и попросту бы оторвал, но Либерус, совершенно не отреагировавший ни на одно из предыдущих телодвижений, рывком дёрнул подрагивающий корпус дознавателя, за миг до того, как когтистые пальцы ухватили бы того за лицо.

              — Вот ты и зашевелился, друг мой. Будешь говорить, или мне привести его в чувство и продолжить истязания той милой девушки?

              — Можешь не изгаляться, Либерус. Он не заговорит, хоть убей, — фемма выплюнула энергон изо рта.

              Диамант невольно проводил взглядом полёт розовато-оранжевой жидкости, не понимая, почему он отличается от привычного цвета. Что она вообще только что устроила? Как она смогла засмеяться? Она всё это время притворялась, просто издеваясь надо дознавателем в ответ, заставив его уверовать, что она страдает, или же она действительно тронулась умом от боли? Не похоже…

              — Естественно, он не заговорит, — Либерус усмехнулся, продолжая держать автобота за выпирающий край корпуса, предназначенный прикрывать шею сзади. — Присмотрись, и ты поймёшь почему.

              Фемма замерла, исподлобья разглядывая сикера напротив, который не отводил от неё немигающего взгляда. Жадно рассматривал, водя оптикой от одной вмятины до другой, от царапины до царапины, от раны до раны, словно стремясь запомнить каждую из них. Диамант впервые увидел негодование, движение, такой пыл в этом летуне. Казалось, будто бы он до скончания веков будет сидеть недвижимой статуей на платформе в своей камере, не думая даже о том, что надо как-то обозначать своё присутствие в мире живых хотя бы лёгкими движениями. По ощущениям Диаманта, этот миг длился целую его личную маленькую вечность, пока оба сикера не пришли к каким-то своим выводам и не отвернулись друг от друга.

              — Что-то не понимаю я вашу логику, — взгляд феммы тут же нашёл новую цель, сосредоточившись на Диаманте, как самом слабом звене. Он уже проявил сердобольность. Он уже проиграл в её глазах, и в глазах его родного брата. Он всегда проигрывал ему. Так уж заведено. — Сами хотите выудить информацию из офицеров, и сами же нацепили ему замок на рот. Это у вас фетиш такой?

              — Откуда ты набралась всех этих пошлостей? — донёсся голос Либеруса из-за спины брата.

              — А я должна быть леди-аристократкой в кандалах? Поверь, если я разверну весь свой словарный арсенал, у тебя аудиосистема в трубочку скрутится и повесится на собственных кабелях. И представляешь, там будет ни слова из того, что ты так хочешь знать. Да и вообще, что ты хочешь знать? Этот горе мучитель даже ни одного вопроса мне не задал. Неужели он думал, что я сама заведу свою исповедь?

              — Ты же не Муллеус, чтобы сесть смиренно перед палачом и разложить ему всё по полочкам, — хмыкнул Фистормент, уже сидящий, как ни в чём не бывало на полу рядом с Либерусом, подперев голову рукой и смотря на фемму необычайно задорным взглядом. — Вот ты и заговорила, дорогая моя. Неужели ты думала, что какой-то рядовой дознаватель десептиконов сможет натаскать тебя против профессионала? Да, ты, конечно, прекрасно кричала, даже искренне, хвалю, но ты не думала, что я даже твою драгоценную Шаттер на информацию разболтал?

              — Муллеус? Как он выглядел? — неожиданно Сверхновая уцепилась за это имя, совершенно проигнорировав всю последующую после него речь. Будто, она этого и ожидала.

              — Ну вот, я ей душу раскрываю, а она о других мужчинах думает, — все окружающие скривились, когда дознаватель театрально надул глянцевые губы. — Вряд ли ты его знаешь. Чёрный корпус, очи алые, как ваша кровь человеческая, а характер, словно агнец божий. Интересно, он перед вашими карателями был таким же святомучеником?

              — Он не дожил до карателей, — странным, будто одеревеневшим голосом произнесла фемма, смотря на дознавателя скорее, как на старого доброго знакомца, нежели на того, кто на протяжение нескольких часов проливал её энергон. — Как я слышала, Старроар его обезглавила быстрее, чем за ним прибыли.

              Мехи замерли. Либерус едва склонил голову, как дикий кот на охоте, следящий за своей будущей добычей. А Фистормент… Дознаватель с полминуты сидел и рассматривал скованную Сверхновую, поднялся, потянулся и подошёл к ней вплотную. Он осторожно взял её за подбородок, погладил большим пальцем щёку и ласково, будто бы спрашивал у маленького ребёнка, произнёс вопрос, вспыхнувший у него в голове:

              — Скажи, голубка моя, кто такая Старроар?

              Фемма попыталась вырвать голову из чужих пальцев, но те сомкнулись на её челюсти крепкими тисками.

              — В душе не ебу, — огрызнулась она. — Периодически от неё приходят приказы. Я даже видеть не видела её никогда.

              — Кто научил тебя таким грязным словам? Скажешь хоть ещё одно, и я тебе рот помою. И поверь, вовсе не с мылом, — его взгляд, превратившийся в обледеневшее озеро, заставил фемму замереть и зло прищуриться.

              — Вы были с ней на одном корабле, как ты могла её не видеть? — влез Либерус, проигнорировав сверкнувшую в его сторону оптику автобота.

              — А ты сам-то её видел когда-нибудь? По мне так, это какая-то голограмма. Она не читается, никого не касается, а выглядит как чёрное облако. О ней даже слухов нет никаких толком, кроме того, что это какой-то инопланетянин, — Сверхновая нахмурилась, когда поймала взгляд Тандеркрэкера напротив.

              — Что-то тут не так, — пропел Фистормент, оттесняя подошедшего Либеруса. — Ты знаешь о ДПП, при этом рассказываешь нам столь ценную информацию. Девочка, да тебе же не вернуться будет после этого. Десептиконам нет дела до младших офицеров, а из этого следует, что по прибытии на Немезис при очередном обмене, если он состоится когда-нибудь через пару десятков лет, когда командующий Старскрим вспомнит о своём дорогом сотриаднике, тебя отдадут на растерзание Тарну, и никакая протекция Флэтлайна тебя не спасёт.

              — А я сказала что-то, о чём вы не знали и так? — сикерша изогнула надлинзовую дугу, но глаза оказались недвижными, будто они застыли в одном положении.

              — Ты где-то соврала.

              — Нет, она не соврала ни словом… — Либерус крепкой рукой отодвинул Фистормента в сторону и присел на колено напротив лица девушки. — Сверхновая, ты ведь понимаешь, что нам нет необходимости воевать и играть во все эти игры? Мы оба понимаем, что в этом помещении прямо сейчас происходит какой-то бульварный сюр, над которым хочется не смеяться, а просто закрыть глаза, развернуться и не вспоминать об увиденном? Я понимаю, что десептиконы могли играть на твоих чувствах и делали всё это весьма и весьма искусно, но мы оба знаем, что ты такой же человек, как и я. Так к чему тебе защищать тех, кто захватил нашу планету силой и отобрал наших с тобой близких?

              — Ты красиво поёшь, мистер Свобода, но твой народ говорит сам за себя одним только видом своим. Почему жители шарахаются от тебя как от чумы? Почему у вас царит рабство, вместо нормального строя? Что за тоталитарное государство ты тут устроил со своей шайкой головорезов? И дети… здесь и правда дети? Как они перенесли киберформирование?

              — Эта серена заворожит вас своими речами, Либерус. Давайте я с ней…

              — Пошёл прочь, пока я не позвал, — он даже не повернулся к автоботу, продолжая рассматривать лицо пленницы, не желая ни отводить от неё взгляд, ни пропустить хоть единую перемену в её лице. — В отличие от тебя, мы сразу заметили её провокацию. Исчезни.

              — Как пожелаете, — мех поклонился со смешанными чувствами и молча удалился, даже не обернувшись и не удостоив других пленных своим вниманием. Они всего лишь инструмент, должный привести их до цели, которую поставили перед собой автоботы.

              — К чему весь этот спектакль, Сверхновая? Ты пришла в открытую на стадион, обнаружила себя, провоцировала Джазза, Фистормента, Праула. Зачем тебе это? Ты пришла за Тандеркрэкером? — Диамант повернулся к сикеру, стоявшему прямо за его спиной. — Так ведь? Она пришла за тобой?

              Громовержец не ответил, лишь сверлил того своим пронзительным взглядом. Праул не позволял больше Фисторменту прикасаться к нему, так как это противоречило каким-то их законам, но это не значит, что они не пытались вытянуть из него информацию любыми иными методами. К сожалению, все они были провальными, и людям пришлось признать, что им пока не тягаться с настолько опытным офицером. Сколько там лет они воюют?

              — Диамант, неужели, я похожа на идиотку? — она попробовала склонить голову набок, но колодка, позаимствованная из средневековья, помешала это сделать. — Естественно я пришла сюда не концерт своей любимой группы устраивать, будто бы в Европе стадионов мало… — она фыркнула. — Я лишь хотела посмотреть на ваш город. Я не понимаю, почему вы водитесь с автоботами. Я не понимаю, почему пустили эту змею Праула к себе. Я не понимаю, почему вы устроили здесь свой полигон для игр. Я просто хочу узнать.

              — За информацию платят, Сверхновая. Только в обмен на информацию, я могу дать тебе ответы, ты это прекрасно понимаешь.

              — Зато ты не особо понимаешь правила этого рынка, как я погляжу, — она сощурила оптику. — Спрос рождает предложение, но представляешь, когда предложение падает в качестве, спрос со временем угасает, так как отсутствует дефицит товара. Твои вопросы не столь животрепещущие.

              — Ты противоречишь сама себе, не находишь?

              — Нахожу. Знаешь, почему?

              Либерус склонил голову на бок, повторив жест, который так и не вышло воспроизвести у девушки напротив.

              — Ты думаешь, у меня всё в порядке с головой?

              — Учитывая твою постановку вопроса, да.

              — Ошибаешься. Очень сильно.

              — Ты просто заблудшая в непонятном мире девочка, — фыркнул Либерус. — Сколько тебе лет? Двадцать? Двадцать пять?

              — Я бы сказала, что у девушки невежливо про возраст спрашивать, но мне как-то всегда было на это плевать. Ты плохой торгаш, Либерус. А сколько же тебе лет? Предложи свой лот, и я выставлю свой.

              Разноцветная оптика столкнулась с багровой. Диамант ни разу не встречал на своей памяти, чтобы кто-то настолько долго и в открытую противостоял его брату. Либерус был обаятелен, когда хотел, был жесток, когда это было необходимо, и всегда не сбавлял настойчивости, когда ставил перед собой цели. И теперь он будто бы наткнулся на преграду, которая менялась, стоило только сделать новый шаг на преодоление. То обрастала шипами, то становилась скользкой, как змея, то вязкой, словно смола, норовя поймать упёртое насекомое, стремящееся пройти на другую сторону.

              — Мне пятьдесят четыре, Сверхновая, а Диаманту сорок четыре, — неожиданно ответил мех, озадачив своего родственника. — Каков твой лот?

              — Тридцать два, — будто бы нехотя отозвалась она, провентилировала и повисла в оковах, заставив Либеруса наклониться, чтобы проверить, онлайн ли она вообще, а Диаманта и вовсе дёрнуться. — Младше выгляжу, правда? Меня это всегда раздражало. — Она фыркнула, когда поймала взгляд опущенной головы Либеруса, растянула тёмно-синие губы в улыбке, закрыла оптику и проурчала. — До чего же ты интерррресный мужчина, Либерус. Но представляешь, мой фонтан щедрости кончился. Иначе меня и правда линчуют по прибытии, и никакой Флэтлайн мне не поможет. Я устала.

              — Вот незадача, а это не курорт, — мех фыркнул и широко улыбнулся, показывая ряд ровных дэнт.

              — Einz! Hier kommt die Sonne**, — неожиданно пропела она, смотря на Диаманта.

              Либерус обернулся, чтобы также взглянуть на его реакцию, но мех с бриллиантовой бронёй оказался недвижим и нечитаем внешне, зато оптика сикера за его спиной вспыхнула и тут же погасла. Он развернулся, тяжело прошёл до своей платформы и устроился в обычную позу, снова игнорируя весь мир вокруг него.