Кто он?
Впервые он появляется на пороге моего дома.
Он невысок, у него гладкие каштановые волосы; на нём надеты чёрная футболка и рваные джинсы. Мне не нужно подходить ближе, чтобы разглядеть грусть на его лице. Просто наблюдая за тем, как он двигается, как стоит, я понимаю — что-то пожирает его изнутри. Я хочу знать, что это. Я хочу знать, кто он.
Я наблюдаю, как он медленно, но уверенно достаёт коробки с вещами из грузовика. Рядом с ним стоит женщина: она чуть ниже его ростом; помогает ему донести коробки от автомобиля до дома. Иногда он садится на дорожку, облокачиваясь о фасад здания, пытаясь выровнять дыхание. Он откинет голову назад, прикрыв глаза. Я не понимаю.
Кто он?
Первый ответ появляется в ту ночь вместе со стуком в мою дверь. От вида его лица вблизи все мысли путаются. Его яркие глаза заставляют всё во мне сжиматься — слишком сложно выдержать этот бриллиантовый блеск. Но это не всё; когда я открываю дверь, на его губах появляется лёгкая ухмылка. Внезапно я перестаю дышать.
— Привет, — всё, что он говорит. У него глубокий, чуть хрипловатый голос, и я готов слушать его целую вечность. — Думаю, я должен отдать тебе это.
Он держит в руках небольшую тарелку с хоттоком. Сладкий аромат, исходящий от десерта, заставляет мой желудок урчать. Я не спешу принимать угощение, но решаюсь протянуть руку, так как парень передо мной едва заметно кашляет. Он расплывается в улыбке, когда я рассматриваю подарок.
— Спасибо, — говорю я, и он кивает. Когда я смотрю на него, грудь сдавливает ещё сильнее.
— Меня зовут Чунмён, я живу через дорогу. Надеюсь, тебе понравится хотток, — его голос ещё больше охрип, но в какой-то степени мне это нравится. Прежде, чем сойти с крыльца, он кашляет снова. Когда он разворачивается и уходит, моя собака, Виви, начинает лаять. Я беру его на руки и машу парню, — Чунмёну — но он уже не видит меня.
***
Что он делает?
Во второй раз я вижу, как он лежит снаружи в полной темноте, свернувшись клубочком; но даже в такой позе он наблюдает за звёздами. Кажется, что он вообще не двигается. Наблюдая за ним из окна своей спальни, моё любопытство растёт всё больше и больше.
Уже довольно поздно, но я не могу смотреть на то, как Чунмён лежит там, на холоде, хотя может быть дома в тепле.
Я спускаюсь по отвесной лестнице, стараясь не шуметь. Минув последнюю ступеньку, я хватаю пальто с вешалки и открываю входную дверь. Только оказавшись снаружи, порывы ветра тут же заставляют меня вздрогнуть, а зубы — стучать от холода. Даже когда дверь за мной закрывается, он не двинулся.
Я медленно иду по улице, обнимая себя руками в попытке хоть немного согреться. Нос уже заложен, а уши по ощущениям — красные от холода. В такой час в этих окрестностях уже нет машин, так что перейти дорогу оказывается довольно просто.
Я ступаю на покрытую инеем траву. Чунмён всё ещё лежит в той же позе.
— Ч-Чунмён? — зову я. В ночной тишине мой голос кажется слишком громким.
Он дёргается, поднимая голову и обращая на меня взгляд. — Что? — спрашивает он, его голос едва слышен. — Что такое?
Я с точностью могу сказать, что он удивлён — на осознание того, что я стою перед ним, ему требуется пара секунд. Он несколько раз кашляет перед тем, как полностью выпрямиться; не сдерживает зевок. Я отступаю на шаг назад, и он поднимается. Волосы на его на макушке шевелятся от ветра, и он проводит по ним рукой.
— Всё хорошо? Почему ты здесь? Уже поздно, — вопрос. Чунмён щурится — в темноте почти ничего не видно — и снова ерошит волосы.
— Я… поссорился с мамой и вышел на улицу подышать воздухом. Думаю, я заснул. Всё в порядке, — он направляется к своему дому, но я не замечаю этого до того момента, пока в мои уши не проникает звук открывающейся гаражной. Он кашляет снова. К сожалению, этот звук становится всё роднее и роднее.
Внезапно я чувствую порыв остановить Чунмёна, чтобы смотреть в его ослепительные глаза чуть дольше, чтобы вновь услышать его голос.
— Стой! — кричу я. Он оборачивается, на лице — немой вопрос. — Идём со мной.
Он неохотно подходит ко мне, под его ногами хрустит замёрзшая трава. Моё сердце начинает биться быстрее. Как только он оказывается прямо напротив меня, я замечаю, что даже в этом чёрном, как смоль, небе, темноте ночи, его глаза продолжают ярко светиться. Я никогда не видел такого, как он. Никогда.
— Хорошо, — отвечает он, улыбаясь. Моё сердце пропускает удар.
Мы возвращаемся домой; тишина, царившая между нами, давит. Он живёт здесь четыре месяца, но нам совершенно не о чём говорить. Я мог бы рассказать о том, как шумит проезжающий мимо мусоровоз, и как это заставляет Виви буквально сходить с ума. Я мог бы рассказать о том, что с тех пор, как Чунмён переехал сюда, я вижу его лишь во второй раз.
— У тебя красивый дом, — замечает он, проходя внутрь. В какой-то момент его голос ломается, но он не обращает на это внимания, прочищая горло. Затем он снова кашляет. Все, что окружает нас — камин, фотографии в рамках, висящие на стене, и телевизор напротив дивана, где мы сейчас сидим. Я вздыхаю.
— Это всего лишь дом.
***
Когда я услышу, как он поёт?
Шли месяцы, иногда я наблюдал за тем, как Чунмён проводит время на улице. Чаще всего он лежит на траве или сидит на дорожке у дома, записывая что-то в блокнот. Иногда мной овладевает любопытство, и я выхожу к нему на улицу. Но каждый раз он откладывает блокнот в сторону.
Но иногда, даже когда на небе не было ни облачка, он не выходил на улицу. Это удивляло меня больше всего. Он мог быть на улице часами, и не важно, был ли дождь, мороз или ветер, который резкими порывами сметает блокнот. Это волновало меня, потому что, казалось, улица была его любимым местом.
Прошло несколько недель, и почти каждый день я стучал в его дверь. Мне всегда отвечала его мама. Однажды она сказала:
— Чунмён не может сейчас выйти. Извини.
Было не похоже, чтобы ей было очень жаль.
Сейчас я учусь в выпускном классе школы. Я не встречаюсь с Чунмёном по выходным — всё моё время отнимает учёба. Проводить свою жизнь дома, наблюдая, как она постепенно ускользает от меня, не было для меня чем-то странным. Так что больше времени уделять учёбе не было для меня невыполнимым испытанием.
Чунмёну потребовалось пять месяцев, чтобы наконец постучать в мою дверь. Он всё ещё выглядит грустным, но это не в новинку. Когда только переехал, он выглядел точно так же.
Сначала он ничего не говорил, поэтому мы просто стояли и смотрели друг на друга, каждый ожидая действий. Но я рад, что он дал мне возможность полюбоваться им ещё немного, потому что в тот момент мне казалось, что не только его глаза сверкали, но и волосы стали ещё лучше, чем в последний раз, когда он вот так стоял на моем пороге, и губы его приняли идеальный бледно-розовый оттенок. Он был гораздо прекраснее, чем мне казалось сначала.
— Хочешь поговорить со мной? — спрашивает он. Я в удивлении вскидываю брови и открываю рот, но ответить мне нечего. Я понимаю, что стою тут как идиот, как тут к двери с лаем подбегает Виви. Я возвращаюсь к реальности, принимая предложение Чунмёна. Я беру Виви с собой, предварительно пристегнув поводок.
Мы спускаемся вниз по чистому тротуару нашего района. Трава вокруг ярко-зелёная, подоконники некоторых домов, что впереди, украшены цветами. Их вид немного разряжает напряжённую атмосферу.
В итоге мы добираемся до парка, где широкое поле устлано травой и везде стоят небольшие скамейки. Мы примечаем одну под деревом — в тени. Пока мы идём к ней, я подбираю тонкую палку для Виви.
Чунмён садится на скамейку, а я отстёгиваю поводок. Бросаю палку, и он мигом устремляется за ней; от быстрого бега шерсть на нём подпрыгивает. Вскоре Виви уже бежит обратно с палкой в зубах, и, добегая до нас, запрыгивает Чунмёну на колени. Он гладит моего любимца, и тот довольный лает. Я улыбаюсь, потому что улыбается Чунмён той самой улыбкой, которую я хотел увидеть все эти месяцы.
— Чем ты занимался всё это время? — спрашиваю я, пытаясь начать диалог. Чунмён вздыхает, рассматривая траву и деревья впереди.
— Ничем особенным, — отвечает он. Я снова бросаю палку для Виви.
— Это должно быть особенным. Прошло почти полгода.
Некоторое время Чунмён молчит. Я украдкой смотрю на него, а тот — на Виви, который теперь лежит у его ног. Он мягко поглаживает белый мех, игнорируя мои слова.
— Просто занимался школьными делами. Возможно, в следующем году я поступлю в университет, — наконец подаёт голос он. Я киваю, наконец понимая его отсутствие. Школьные дела. Прямо как я.
— Что собираешься изучать? — спрашиваю я.
Чунмён поднимает голову. — Музыку. Песнетворчество, игру и композиторство.
Я удивился. Однако это возбуждает во мне интерес. — Я всегда любил музыку. Здорово, что ты займёшься этим профессионально.
Факт того, что у Чунмёна страсть к музыке, сразу интересует меня. Я вдруг представляю себе все тексты, что он написал, мелодии и аккордовые прогрессии, которые он сочинил наряду со всеми поэтичными строками. Я представляю себе истории, скрытые за этими песнями. Мне интересно узнать об этом.
Но больше всего меня волнует одно — когда я услышу, как он поёт?
***
Я действительно влюблён?
Оказывается, я интересен Чунмёну гораздо больше, чем думал. Но это я всегда интересовался им. Мне было интересно, думал ли он когда-нибудь обо мне так же, как я о нём. Интересно, смотрел ли он когда-нибудь на меня так же, как смотрю я, когда мы вместе.
Был очередной летний вечер; Чунмён сказал, что кое-куда отвезёт меня. Мне было интересно, что это за место; почему-то мне казалось, что там будет спокойно, ведь Чунмён был именно таким человеком и, казалось, заботился лишь о спокойной обстановке.
Однако я удивился, понимая, что Чунмён везёт меня в город. Здесь довольно суетно, поэтому я не до конца понимаю, почему именно это место.
Мы гуляем по городским улицам, над нами — яркая луна на безоблачном ночном небе. Чунмён идёт быстрее, чем обычно. Я прижимаюсь к его руке, чтобы не отставать.
— Зачем мы здесь? Это не такое уж и спокойное место, — спрашиваю я, не сдерживая смешок. Чунмён с минуту молчит.
— Не беспокойся, мы здесь ненадолго.
Наконец мы останавливаемся у какой-то лавки, где продают разные сладости. Запах кажется знакомым.
— Хотток, — поясняет Чунмён с улыбкой. Я улыбаюсь в ответ, и мы смеёмся. Он подводит нас ближе. Я с нетерпением жду, когда он заплатит за еду; от голода мой желудок урчит ещё сильнее, и во мне растёт предвкушение. Запах напоминает тот летний вечер, когда я впервые увидел Чунмёна так близко. Когда я впервые увидел его яркие глаза. Когда я впервые увидел его обворожительную улыбку. Когда я впервые восхищался им.
Чунмён уже отдаёт деньги за всё и протягивает мне закуску. Я сразу же откусываю немного, пробуя сладкое лакомство, что я пробовал несколько месяцев назад. Возвращаясь к его машине с едой в руках, я понимаю, что живу всего в тридцати секундах от Чунмёна, но не знаю о нём ничего. Я знаю, что он пишет. Я знаю, что он спокойный. И знаю, что он любит тихие места.
— Куда дальше? — спрашиваю я и сажусь на пассажирское сиденье. Чунмён заводит двигатель и отвечает:
— На мой пляж.
Мы спускаемся по главным дорогам, которые вскоре сменяются просёлочными, и я понимаю, почему Чунмён сказал «мой пляж». Пляж и вода полностью изолированы от остального мира. Чтобы кто-нибудь ещё нашёл его? Невозможно.
Чунмён ведёт меня к нагромождению скал. Кажется, он знает это место вдоль и поперёк.
Он кашляет. — В последнее время я провожу тут много времени. Пляж — самое спокойное место.
Я киваю. Мы находим место прямо посреди берега, что расположено на приличном расстоянии от воды. Хотя с наплывом волн я чувствую лёгкий шлейф морского запаха. Из-за влажного вечера ощущения довольно приятные.
— Красиво, — замечаю. Осматриваюсь и вижу справа от нас небольшой скалистый утёс. Нижнюю часть выстилают несколько камней, а тропа заканчивается у воды. Позади клочки сухой травы, а слева — насыпь песка и небольшой луг.
— Как продвижения в музыке? — спрашиваю я.
— Пишу. Играю. Всё как обычно, — спокойно отвечает Чунмён. — Что насчёт тебя? Чем ты занимался?
— Ну, я волновался о тебе.
Чунмён молчит, как и я. Но я делаю то, что и всегда — восхищаюсь тем, что он рядом со мной. Я рассматриваю то, как он наблюдает за водной гладью, раскинувшейся перед нами. Его глаза прищурены, изучая каждую пенистую волну, наплывающую на берег. Он измеряет разницу в высоте и временной разнице. Наблюдает за луной, когда её отражение в воде становится ярче, а небо — темнее.
Он наконец заканчивает изучать местность и разворачивается ко мне. Я слегка вздрагиваю, когда он кладёт свою руку поверх моих длинных пальцев.
— Сехун, — выдыхает он. Я замираю. — Ты не должен так обо мне думать.
Я моргаю, но лишь раз; кажется, в тот момент моё тело онемело. Я даже не открываю рот, чтобы что-нибудь сказать — пустота.
— Ты не можешь любить меня. Я знаю, что нравлюсь тебе.
Я чувствую, как моё сердце бьётся быстрее. Я не могу контролировать поток мыслей, вертящихся в голове, Неприятное чувство сковывает грудь, а в животе появляются бабочки. Прежде, чем я успеваю сделать что-нибудь ещё, моё лицо уже в сантиметрах от его. Я сплетаю свои пальцы с его, что накрывают мою руку. И я целую его. Я чувствую его мягкие губы на своих, и не думаю ни о чём; и не сожалею.
Пока он не отстраняется.
***
Он ненавидит меня?
Прошло два месяца. Без Чунмёна.
Он больше не лежал на траве, наблюдая за звёздами.
Не было моментов неловкой тишины.
Не было разговоров о жизни.
Не было хоттока.
Не было игр с Виви.
Я не могу восхищаться им.
***
Он в порядке?
Сегодня я впервые стучу в его дверь, и Чунмён открывает сам. Кажется, будто он только проснулся: волосы растрёпаны, в глазах усталость, а на лице нет улыбки.
— Привет.
Я крепко держу в руках полотенца. Чунмён медленно моргает, скорее всего, ожидая объяснений, зачем я здесь.
— Я собираюсь на пляж. Твой пляж. Если хочешь, присоединяйся.
Не успеваю я опомниться, как Чунмён уже сидит рядом со мной на пассажирском сидении моей машины. Между нами как обычно тишина, но я ожидал этого, особенно учитывая то, что произошло между нами в последний раз.
Мы сидим в машине, но я не двигаюсь с места. Сижу в тишине; двигатель заведён, и кондиционер работает на полную. Я смотрю на Чунмёна, ожидая объяснений.
— Извини, — говорит он, прочищая горло. — В последнее время всё стало слишком сложно. Я просто не мог увидеться с тобой, — я киваю, хотя мне трудно понять его слова — слишком расплывчато. Думаю, это как-то связано с учёбой в колледже. Это напрягает, ведь я тоже думал об этом, будучи в старшей школе. Я могу понять, почему он отдаляется.
— Всё хорошо, — отвечаю я, улыбаясь. Он делает то же самое.
— Поехали. Мне нужно развеяться.
И я давлю на педаль газа. Мы проезжаем и по шумным, заполненным машинами дорогам, и по тихим и безлюдным. Я чувствую радость и облегчение, ведь Чунмён больше не держит на меня обиду. Несмотря на то, что на улице довольно тепло, небо не блещет красками — синий спрятан за толстыми клочками облаков.
Мы добираемся до пляжа спустя несколько минут. Знакомый звук волн, бьющихся о берег, и ветра, проносящегося сквозь деревья, наполняет меня. Успокаивает, но и приносит горькое воспоминание о том, что Чунмён покидает меня. Говорит о том, что я не могу любить его. Проходя мимо того места, где мы сидели в прошлый раз, я чувствую себя разбито.
— Поплаваем? — спрашивает Чунмён, но почему-то в его голосе слышится печаль. Я соглашаюсь; мне хочется, чтобы он был счастлив.
И вот мы уже в воде; несмотря на пасмурную погоду, она довольно тёплая. Пока я заплываю дальше, Чунмён остаётся у мелководья. Я возвращаюсь, беря его за руки и утаскивая за собой.
С усилением ветра волны становятся больше, накрывая меня с головой, а Чунмён старается держаться повыше. Я подплываю обратно к нему, так как, видимо, ему нравится быть у мелководья, и запрыгиваю на спину. Он смеётся, а я обнимаю его руками.
— Не утопи меня, — ругаюсь. Он хватает меня за ноги, заходя всё дальше в воду. Видя надвигающуюся волну, он разворачивается, чтобы они врезались в нас. Я спрыгиваю с него, и он оборачивается, заглядывая мне в лицо. Недолгий пристальный взгляд, и он опускает взгляд на воду. Рядом со мной он выглядит таким спокойным и умиротворённым. Хотел бы я вновь поцеловать его сладкие мягкие губы. Хотел бы я любить его. Но он сам сказал — я не могу.
Время идёт, и мы стараемся расслабиться в воде, хотя волны, кажется, усиливаются с каждой минутой. Чунмён начинает отплывать от меня. Я наблюдаю за ним, но, когда он снова начинает кашлять, во мне селится беспокойство. В итоге он направляется обратно к берегу, а я — прямо за ним.
— Чунмён? — кричу я. Он выбирается из воды, но кашлять не прекращает. Я ускоряюсь, выбираясь на песок, затем — к нему. Он горбится, тело продолжает сотрясаться в приступе.
— Чунмён, всё в порядке? — я кладу руку ему на спину, но тот мгновенно падает на колени. В его коротких приступах я слышу, что он пытается вздохнуть. Я падаю рядом с ним на колени. — Джун, сделай глубокий вдох, — инструктирую. Он качает головой.
— Я не могу, — с трудом говорит он сквозь кашель. Он начинает тяжело и часто дышать, и с очередным приступом кровь покрывает его предплечье. Во мне сразу разрастается паника. Он вновь начинает тяжело дышать, его глаза закрыты, а голова свисает вперёд, опускаясь всё ниже к земле.
— Чунмён, тебе нужно в больницу. Давай, — я помогаю ему встать, перекидывая его руку через плечо, и осматриваю: на лице ни единой эмоции, но веки почти сомкнуты; изо рта капает кровь. Всё ещё не отводя взгляд, я убираю с его лица прядь волос. Как только мы доходим до машины, очередной приступ сковывает его тело.
Уже в машине я пытаюсь найти бутылку воды, но ничего такого в салоне не оказывается. — Главное — не закрывай глаза, — говорю я Чунмёну. Он медленно поднимает на меня взгляд, и я уверен — он хочет что-то сказать.
— Святого Иосифа, — тихо говорит он. — В больницу Святого Иосифа. Я срываюсь с места.
Хватаю его за руку, крепко сжимая. Но ничего не чувствую в ответ.
***
Почему он солгал?
Чунмён должен был быть в больнице ещё на той неделе. Я навещал его каждый день, но это было трудно — казалось, с каждым днём ему становилось всё хуже. Я до сих пор не знал, что с ним происходит: он отказался говорить мне. Но понимаю я причину довольно скоро.
Я сижу рядом с его кроватью, где он отдыхает; смотрит какие-то фильмы по больничному телевизору. Видно, что ему больно. К телу подсоединены провода и назальный катетер, соединённые со стоящими рядом с кроватью приборами; с каждым ударом его сердца кардиомонитор издаёт неприятный звук.
— Ты знаешь, когда тебя выпишут? — спрашиваю я Чунмёна, вновь привлекая его внимание. Он медленно поворачивает ко мне голову, но его глаза глядят словно сквозь меня.
— Нет. Надеюсь, к выходным, — он сильнее натягивает на себя одеяла — так комфортнее. — Иди домой, Сехун. Ты ходишь сюда каждый день.
Я встаю со стула, чтобы присесть на кровать рядом с ним. Он отодвигается, освобождая мне место. — Я должен знать, что ты в порядке.
Он отводит взгляд в сторону, коротко вздыхая. Я беру его за руку. Его пальцы под моими — сухие и холодные. Он поворачивается ко мне, и я замечаю на его губах лёгкую улыбку. Он смотрит на наши руки, и внезапно она сползает с его лица. Чунмён снова грустный. Я не понимаю, почему.
Как только в палату входят мама Чунмёна с доктором, я резко убираю руку и встаю с кровати, позволяя доктору поговорить с ним.
— Рад снова видеть тебя, Чунмён, — приветствует доктор. Он смотрит на стоящие рядом с кроватью приборы, что-то проверяя. — Тебе лучше?
С отрицательным ответом Чунмёна тишина в помещении становится более гнетущей. Доктор, кажется, не удивлён; но не я.
— Что ж, кажется, с твоего последнего посещения тебе стало хуже. Ты же принимаешь все лекарства и делаешь необходимое лечение, так? — доктор очень сосредоточен на диалоге. На его лице — смесь злости и беспокойства. А я окончательно путаюсь.
— Да, — Чунмён поворачивается на бок, но взгляд всё ещё сфокусирован на докторе.
— Итак, это происшествие определённо было вызвано твоей болезнью. Продолжай принимать лекарства и не забывай о лечении. К завтрашнему дню ты должен быть готов вернуться домой, — заключает доктор и выходит из палаты. Я пытаюсь осознать всё сказанное им в последние минуты, но это путает меня ещё больше. Болезнь. Лечение. Лекарства. Я не представляю, что всё это значит.
Чунмён отворачивается от меня. Его мама подходит к кровати, садясь рядом с сыном. — Джун, ты уверен, что всё в порядке? — спрашивает она, её приятный мягкий голос перебивает писк приборов.
— Я устал, — честно отвечает он. — Я просто хочу быть здоровым.
Миссис Ким мягко проводит по его волосам, сжимая чужую руку. Я медленно подхожу к кровати.
— Чунмён? — зову я; мой голос ломается. — Ты в порядке? — он садится и поднимает взгляд на меня. В его глазах — слёзы, но на лице ни единой эмоции. Ни радости. Ни грусти. Ничего.
— Я умираю, Сехун.
Сначала я ему не верю. Трудно поверить его словам, ведь ни в голосе, ни на лице — ни единой эмоции. У меня нет причин верить ему.
— Ты не можешь, — внутри разрастается паника. — Ты в порядке, ты как я — живой, ты… ты в порядке, Джун.
Он качает головой. — Я не в порядке. Кистозный фиброз — смертный приговор. Я долго не проживу.
Я не остаюсь в палате ни секунды дольше. Усмехаюсь, я пулей вылетаю из палаты. Весь прошлый год — абсолютная ложь. В те месяцы, когда я думал, что он ненавидит меня — он умирал. Его слова о том, что я не могу любить его, были из-за того, что он умирал. За словами о том, что в следующем году он поступит в университет, он скрыл смерть.
— Сехун, — из палаты доносится крик. Я игнорирую его, продолжая бежать по коридорам. Из-за флуоресцентного света ламп у меня разболелась голова, а мысли, не покидающие моей головы, вышли из-под контроля. Я ускоряюсь, спускаясь вниз по больничным коридорам — и не оглядываюсь назад.
Добежав до машины, я сижу в салоне несколько минут. Терпеть не могу то, что небо голубое, а солнце не спрятано за облаками — это полностью противоположно моим мыслям. Думая о Чунмёне, который лежит в той квартире на неудобной кровати, все силы направляя на то, чтобы просто вздохнуть, в моих глазах собираются слёзы, а сердце ускоряет ритм. Я даже не успеваю рассердиться или расстроиться — сразу завожу двигатель и еду по заполненным и нет дорогам к дому. Дому, где всё ещё живут мои родители; дому, где Виви довольно лает каждый раз, как только я переступаю порог.
Той ночью я лежу на кровати, и в голове появляется ещё больше вопросов, чем прежде.
Должен ли я разлюбить его?
Могу ли я разлюбить?
Это нормально — злиться на него, если я влюблён?
Есть ли такая вещь, как небеса только для нас двоих?
Почему он солгал?
***
Что я буду делать без него?
После того, как Чунмёна выписали из больницы, я не видел его около недели. Я не мог прийти к нему сам — он солгал мне, и я не хотел давать ему на это ещё больше поводов. Но когда он звонит мне и просит прийти, будет эгоистично сказать «нет».
К моему удивлению, когда я прихожу, он не лежит в кровати. Я нахожу его в комнате рядом с его спальней. Стены приятного серого цвета, а солнце добавляет в комнату ещё больше света. В помещении довольно пусто, лишь несколько приборов, которые, как я понял, для его лечения; один из них — кислородный концентратор, посылающий воздух в его нос. Справа у стены — фортепьяно — чёрное и лакированное. За ним сидит Чунмён, его глаза бегают по клавишам, но играть он не начинает. Я закрываю за собой дверь, что привлекает его внимание. Глядя на меня, он слегка улыбается.
— Привет, Джун, — здороваюсь, подходя ближе. Он двигается на скамье для фортепьяно, и я сажусь рядом. Он смотрит вниз.
— Мне жаль, — говорит он; голос сухой и тихий. Он успокаивает меня.
— Почему?
Он медленно протягивает свою руку ко мне, аккуратно касаясь моей. Я расслабляюсь, и он переплетает наши пальцы. Это вызывает у меня улыбку, и по моему телу проходит разряд тока. Я не могу успокоить своё сердце.
— Я должен был рассказать тебе с самого начала. О своей болезни, — не торопясь объясняет он. — Мы переехали сюда в надежде, что мне помогут. Они даже сказали, что смогут сделать пересадку лёгких, если найдут донора.
Сперва я не знаю, что сказать. Слов не так много.
— Всё в порядке.
— Сехун, — начинает Чунмён тихим, чуть хриплым голосом, — пожалуйста, спой для меня.
Я поднимаю на него растерянный взгляд. Одна лишь мысль о том, что я пою — и делаю это для Чунмёна — пугает меня. Я не видел ясной причины, почему он попросил об этом.
— З-Зачем? — тихо спрашиваю я. Лицо Чунмёна мрачнеет ещё сильнее — и что-то больно колет внутри. Потемневшим взглядом он окидывает клавиши фортепиано. Я хочу, чтобы он улыбнулся — но, похоже, единственный способ сделать это — спеть.
— Я написал песню, но не могу спеть её. Я хочу, чтобы это сделал ты. Пожалуйста.
Чунмён разворачивается ко мне. Спокойное выражение лица; и я с уверенностью могу сказать, что он не лжёт. Я нехотя киваю, прочищая горло. Он мягко улыбается.
Развернувшись обратно к фортепиано, он начинает играть. И хотя песня медленная и спокойная, я заворожённо наблюдаю за его пальцами, мягко проходящимися по клавишам; он создаёт вокруг гамму красок. Нежный звук инструмента пленяет меня.
Мелодия приостанавливается. Я смотрю на Чунмёна, и тот тоже разворачивается лицом ко мне, затем перевожу взгляд на листок с текстом и нотами.
Если в этот момент с тобой не остановить время, — и я пою. Чунмён продолжает играть. Всё больше вслушиваясь в мягкие ноты, кажется, я теряюсь в окружающей меня реальности.
Тогда я хочу стать звездой, оберегающей тебя, даже если этого не будет видно.
Я делаю глубокий вдох. Музыка останавливается, и Чунмён кидает в мою сторону мимолётный взгляд. Я выдыхаю, сосредотачиваясь на тексте. Чунмён начинает играть вновь — теперь в форте; его игра отличается от прежней — она громче и уверенней. Я делаю то же самое с голосом и перехожу на припев:
Звезда, что восходит днём, звезда, что защищает тебя. Даже если ты не видишь её, даже если ты не видишь ничего.
Чем дольше я пою, тем больше проникаюсь этим; и тем больше моё сердце разбивается на кусочки. Я чувствую порыв коснуться Чунмёна — успокоить себя, что он всё ещё тут, всё ещё дышит, всё ещё жив. Стоит мне остановить его игру, перехватывая его руку, или же просто ощутить подол его футболки. Мне нужно почувствовать его — кажется, что он уже ускользает от меня.
Звезда, что защищает тебя, даже если этого не видно.
В горле встаёт ком. Не важно, как сильно я стараюсь сдержать слёзы, — бесполезно. Я делаю глубокий вдох. Слеза все же скатывается по щеке, но я быстро смахиваю её, не давая Чунмёну времени заметить её.
Я с трудом допеваю песню: горло начинает саднить, сердце бьётся на маленькие кусочки, грудь сдавливает ещё сильнее.
И даже если я не вижу тебя, я не забуду тебя.
Чунмён убирает руки с клавиш, глядя вниз. Когда я поднимаю на него взгляд, по щекам катится ещё больше слёз. Я протягиваю руку, медленно хватаясь за чужую. Чувствую плоть под своими пальцами и облегчённо выдыхаю — он здесь. Я вижу его, я чувствую его; и он жив.
Наконец он поднимает на меня взгляд — в его глазах тоже стоят слёзы. — Спасибо.
Я рассматриваю Чунмёна более детально. Замечаю, что его яркие глаза больше не светятся — в них темнота и пустота. Я не вижу его улыбки, что для меня — вечность; улыбка, которую мне бы хотелось увидеть вновь; улыбка, по которой я скучаю.
Я встаю со скамьи, отворачиваясь от Чунмёна — слёзы всё ещё стекают по моему лицу. Я вытираю их одну за одной, но слишком медленно — Чунмён замечает. Я слышу, как он поднимается позади меня, и не успеваю что-либо понять, как он уже рядом со мной. Я медленно поднимаю на него взгляд. Его лицо не выражает эмоций — взгляд лишь обращён на меня, брови опущены, а губы сомкнуты в тонкую линию.
— Ты точно в порядке? — спрашиваю я, но боль в горле не позволяет мне говорить достаточно громко. Чунмён не отвечает, и я смотрю в его потухшие глаза. У меня нет выбора — я полностью разбит, потому что знаю — он сломлен; недостаточно силен. Я чувствую себя подавленно, потому что не могу дать ему силу. Как бы я хотел. Как бы я хотел, чтобы он остался.
Чунмён заключает меня в объятия. Я позволяю себе выплеснуть все эмоции, что копились во мне с нашей первой встречи. Всё то непонимание, что я испытал, когда он сказал мне, что умирает. Всю ту грусть, что я испытал, когда понял, как сильно люблю его; и это может быть последний раз, когда он касается меня; последний раз, когда я чувствую его запах; последний раз, когда я чувствую, как его руки смыкаются вокруг меня.
— Ты будешь в порядке, — шепчет он мне. Это лишь заставляет меня всхлипывать ещё сильнее. Внезапно я не могу дышать; рыдания становятся неконтролируемыми, и я зарываюсь лицом в изгиб его шеи. Я прижимаюсь к нему крепче, чувствуя его каждым сантиметром своих рук.
— Старайся изо всех сил, — но выходит лишь скулёж. — Просто останься, пожалуйста. Ты заслуживаешь этого. Пожалуйста, Чунмён. Просто останься.
Я успокаиваюсь, кажется, спустя часы; мои лицо и глаза краснее, чем когда-либо. Чунмён вытирает влажные дорожки слёз рукавом своей хлопчатобумажной рубашки. Я моргаю, смахивая остатки влаги. Как только я делаю глубокий вдох, Чунмён хватает мою руку.
— Я не оставлю тебя, Сехун. Ни сейчас, ни в следующей жизни. Клянусь, хорошо? — просит он. Я вслушиваюсь в его голос. Поглощаю его теплоту и хрипотцу. «Помни, я — звезда, что защищает тебя, даже, если этого не видно».
Я киваю. Он касается моего лица, тёплыми пальцами пробегаясь по скуле. Перемещается ко лбу, где откидывает назад несколько тёмных прядей. Продолжает свой путь, останавливаясь на задней части шеи, и, не успев я что-либо понять, он притягивает моё лицо к своему — медленно, но уверенно. Я резко выдыхаю, пытаясь объяснить себе его действия.
— Сехун, — говорит он, как только наши лбы соприкасаются — Могу я поцеловать тебя? Всего раз, — он заглядывает мне в глаза — они тусклые и стеклянные. Я пытаюсь ответить, но, когда я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, выходит лишь тишина. Сердце провалилось глубоко вниз, горло слишком сильно саднит от рыданий — и я просто не могу говорить. И всего лишь киваю.
Чунмён спускает руки вниз по моим и обвивает их вокруг моей талии. Он снова поднимает на меня взгляд, наши губы едва соприкасаются. Я кладу руку на его мягкую щёку, притягивая ближе. И затем, не колеблясь, он целует меня. Я позволяю ему делать это так, как хочет он — плавно и нежно, но чувственно — и я ощущаю, как бешено бьётся моё сердце. Он пытается отстраниться, но я не позволяю. Он разрывает поцелуй и шепчет:
— Всего раз.
Боже, как бы я хотел поцеловать его ещё раз. Всего лишь раз. Ещё одна возможность почувствовать его губы на своих, ещё одна возможность держать его изящное лицо в своих руках, ещё одна возможность просто почувствовать его. Но Чунмён смотрит куда-то в область моей груди и утыкается лбом мне в плечо. Я притягиваю его ближе; его голова где-то между моими шеей и плечом, руки сильнее сжимаются вокруг меня. Я чувствую, как моё сердце разбивается, когда слышу тихий плач. Затем ощущаю слёзы на своей коже; кажется, они направляются прямиком к моему сердцу, что уже окончательно разбито.
Я н смотрю на него. Я не могу смотреть на него. Не тогда, когда моё лицо красное, глаза опухли и слёзы, кажется, не собираются останавливаться. И определённо не тогда, если я увижу боль на его лице. Я слегка провожу по его волосам и спускаюсь к спине, пытаясь успокоить его.
Наконец он поднимает на меня взгляд. В грудь словно выстрелили.
Он касается рукой моей щеки. — Я люблю тебя.
Я не понимаю, что я буду делать без него?
***
Я всегда буду любить его?
В течение двух следующих недель я каждый день приходил к Чунмёну в одно и то же время. Каждый раз он лежит на кровати: либо спит, либо пишет что-то в своём песеннике. С каждым днём он говорит всё меньше, уже не улыбается так широко, а его глаза, кажется, потускнели ещё больше.
Сейчас я иду к нему, под моими ногами шуршит опавшая листва. На улице всё ещё тепло, но время от времени тело пробирает прохладный ветер. В доме Чунмёна не горит свет, но, как только я нажимаю на дверной звонок, кажется, он включается.
— Здравствуй, Сехун, — его мама открывает дверь, и я медленно переступаю порог. Дом довольно прост: на стене нет фото; белая краска и чёрная мебель. Тихо. Но здесь живёт Чунмён, так что неудивительно.
— Чунмён наверху, — говорит миссис Ким. Я улыбаюсь ей и поднимаюсь наверх. Оказавшись на втором этаже, я замечаю множество комнат, но быстро нахожу ту, где живёт Чунмён. В помещении очень тихо, за исключением едва слышимой фортепианной музыки, доносящейся из колонки у его кровати. Он лежит на ней, укрытый одеялами; его глаза чуть приоткрыты.
Услышав, что я захожу в комнату, он сразу распахивает глаза. К моему удивлению, на его лице появляется улыбка. Такое ощущение, что это не настоящий Чунмён. Его лицо, как всегда, беспристрастно, а некогда яркие глаза померкли. Видя его таким, я был рад этой встрече.
— Эй, Джун, — я подхожу ближе к кровати. Он молчит, лишь улыбается. Я присаживаюсь в мягкое кресло в углу, но Чунмён сразу же подзывает меня к себе. Я становлюсь на колени рядом с его кроватью, где находятся приборы, поддерживающие жизнеобеспечение важных органов. Звук начинает казаться мне всё роднее и роднее.
Чунмён пытается глубоко вздохнуть, но выходит короче, чем он ожидает. Он переворачивается на бок, чтобы быть лицом к лицу со мной. Я помогаю ему устроиться поудобнее, подкладывая подушки под голову и укрывая одеялом.
— Так хорошо? — спрашиваю я, кладя руку ему на плечо. Он кивает.
— Идеально.
Мы молчим, пока песня затихает, сменяясь следующей. На этот раз — медленная и спокойная мелодия, и я уверен — Чунмён сконцентрирован на ней. Щелкая пальцами по моей руке, он прижимается к ней в такт мелодии. Мы смеёмся.
Спустя половину песни в комнату заходит мама Чунмёна. У неё в руках небольшая тарелка, и внезапно мой нос заполняет запах хоттока. Я смотрю на Чунмёна — он снова улыбается. Миссис Ким ставит тарелку на прикроватную тумбу, и Чунмён сразу же тянется за едой. Я беру десерт и отламываю кусочек, поднося к его рту. Когда он жуёт, уголки его губ чуть приподнимаются. Я отламываю немного для себя.
Время идёт, мы доедаем хотток и слушаем музыку через колонку. Время от времени Чунмён закрывает глаза, но я вновь держу его за руку, и он открывает их снова. Между тем приступы кашля всё ещё продолжаются, после чего он жалуется на боль в горле. Каждый раз я протягиваю ему бутылку воды.
Видно, что Чунмён уже довольно сонный, но всё ещё просит меня посидеть с ним. Я с радостью лезу под одеяла, и всё это время он улыбается. Я замечаю, как в это время сияют его глаза — ведь это заставляет моё сердце биться сильнее от любви и восхищения. Если бы я мог оставить его здесь и сделать так, чтобы он улыбался до конца своей жизни, я бы сделал это.
Мы оба под пуховыми одеялами, его маленькое тело прижимается к моему. Он практически укрывает меня собой — и теперь лежит прямо на мне. Я почти не чувствую его — и я знаю, что это плохой знак. Пробегаясь пальцами по его спине, я чувствую выпирающие рёбра и короткие вдохи. Он понимает, что начинает засыпать, и поэтому, как только его веки начинают опускаться, он вскидывает голову и смотрит на меня.
— Сехун, — когда он произносит моё имя, его голос всегда звучит одинаково, но каждый раз в нём что-то новое. Моё сердце по-прежнему выпрыгивает из груди и внутри всё сжимается.
Я откидываю несколько прядей с его лба, продолжая гладить по голове. — Что такое?
Он смущённо опускает голову, но я мягко беру его за подбородок, заставляя вновь поднять её. Я смотрю ему в глаза; он краснеет.
— Могу я… поцеловать тебя ещё раз?
С его вопросом из моих лёгких словно выбили весь воздух. Я снова не могу ничего сказать, и мне остаётся только пялиться на него, как идиот. Но на этот раз мне не нужно отвечать — Чунмён сам наклоняется ко мне и целует без предупреждения. Я спускаю руку к его талии, крепко обвивая её вокруг. Он кладёт ладони на мои щёки, и это посылает волну дрожи по моему телу. Как бы я хотел испытать это чувство — того, как близко он ко мне — ещё бесчисленное количество раз после, но я знаю, что это невозможно, поэтому я просто наслаждаюсь каждой миллисекундой касания его пальцев моего лица и наших в унисон бьющихся сердец.
Чунмён на секунду разрывает поцелуй, в последний раз касаясь моих губ. Я не открываю глаза; он отстраняется.
— Могу я… Я не знаю… — взволнованно начинает он. Я обхватываю его руку своей, как бы говоря, что он может продолжать. — Ты позволишь мне коснуться тебя?
Кивок.
И его пальцы исследуют черты моего лица — мои сухие губы, область под глазами, ресницы, проходятся по всей длине моих волос; затем его руки ерошат черные пряди на макушке. Это чувство расслабляет и успокаивает меня. Я медленно закрываю глаза, и Чунмён продолжает ощущать меня. Его касания перемещаются с головы ниже — к шее и ключице. Его большой палец останавливается у моего горла, и я позволяю себе смешок — щекотно. Затем он прослеживает длину моей ключицы, что ведёт к плечу. Он оттягивает воротник футболки, открывая новые участки моей кожи. Я совсем не ожидаю, что он начнёт оставлять здесь мягкие поцелуи. Его действия заставляют меня вздрогнуть, особенно когда его руки крадутся под подолом моей футболки. Они исследуют моё тело, и я чувствую, как по моим рукам и ногам проходится волна мурашек.
Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание, когда Чунмён начинает дёргать край футболки, призывая её снять. Он хочет этого, поэтому я не сопротивляюсь. И он просто смотрит на меня.
— Ты так прекрасен.
Я тяжело сглатываю. Чунмён снова касается моего лица, чуть приподнимаясь. Он выпрямляет ноги так, что они оказываются по обе стороны от моих, и кладёт руки мне на грудь. Я молюсь, что он не слышит биение моего сердца, что сейчас в тысячи раз быстрее. Как только Чунмён вновь наклоняется ближе, я ожидаю, что он снова поцелует меня, но он начинает касаться губами моей шеи, спускаясь вдоль плеча. Я выдыхаю и веду руками под его футболкой, очерчивая линию выступающего позвоночника.
Я стягиваю с него футболку. Осматриваю его тело, и единственное, о чём я могу думать — какой же он худой. И это правда, потому что я могу не только чувствовать его рёбра, но и видеть. Ощущение, будто моё сердце разбивается на ещё более крохотные кусочки.
Он натягивает на нас одеяла, окутывая наши тела теплом. Я позволяю Чунмёну продолжить лежать на спине. Я лежу на боку, положив руку на его обнажённый живот, и оставляю лёгкие поцелуи на его щеке. Его реакция — тихие смешки.
— Ты такой милый, — говорю я. Чунмён поворачивается лицом ко мне и мягко улыбается. Он краснеет, когда я откидываю назад несколько прядей волос и убираю часть с лица в стороны. Он на мгновение хватает мою руку и вытягивает губы, умоляя поцеловать. Я наклоняюсь к нему и мягко трусь своим носом о его, что заставляет Чунмёна снова рассмеяться. Это греет моё сердце, потому что я знаю — он счастлив. Даже если это мимолётно. Он счастлив.
Затем я позволяю ему коснуться своими губами моих.
— Я люблю тебя, — говорю я и кладу руку на его плечо. Он с тоской смотрит в мои глаза, и я могу сказать, что он изучает что-то позади меня, пока не замечаю формирующиеся в уголках его глаз слёзы.
— Сехун, — говорит он. Кладёт руки на мои плечи, прося лечь. Он сворачивается клубочком рядом со мной и кладёт голову мне на грудь. — Найди кого-нибудь лучше меня, хорошо?
— Это невозможно.
Чунмён вздыхает. — Найди того, кто будет жить достаточно долго, чтобы любить тебя.
Я не отвечаю. Позволяю ему сказать последнее слово.
Через зашторенное окно мы наблюдаем за заходом Солнца и тем, как всё ярче становятся звёзды. Чунмён говорил о том, какой сложной он находит жизнь на Земле — люди, живущие на ней, могли быть отягчены такой ужасной жизнью; рассуждал о том, что Луна всегда на небе, но видима только ночью или ранним утром; о том, когда кажется, будто собаки связаны с людьми, однако не имеют способности говорить — он не понимал всего этого.
Он думал о мелочах жизни так же, как я думал о нём.
В конце концов Чунмён засыпает в той же позе. Я аккуратно поднимаюсь и меняю его положение на более удобное, укрывая его одеялом по самые плечи. Как только я убеждаюсь, что ему удобно, отхожу; но прежде становлюсь на колени перед кроватью.
Я прохожусь кончиками пальцев по его лицу, очерчиваю линию роста волос, чувствуя мягкие пряди за ухом, затем спускаюсь к шее и линии челюсти. Я нахожу место, где бьётся его пульс, и, чувствуя спокойный ритм, всё волнение и беспокойство мигом исчезают. Я отмечаю его медленное дыхание и непрерывное биение под моими пальцами; замечаю, как он невероятно красив. Он идеален, и я люблю его.
Как только небо снаружи становится беспросветно тёмным, я говорю себе, что Чунмёну стоит отдохнуть без меня. Я встаю, наклоняясь над его лицом; оставляю мягкий поцелуй на его лбу и думаю, я всегда буду любить его?
***
Наверное, мне не стоило влюбляться.
На следующий день я просыпаюсь с пятью пропущенными вызовами от Чунмёна. Я чувствую, что должен волноваться; так и есть. Сердце почти выпрыгивает из груди, когда я набираю его номер, молясь, чтобы тот, кто ответит, был Чунмён, а не его мама. Моё сердце замирает, как я слышу его хриплый голос, желающий мне доброго утра.
— Чунмён, — выдыхаю, — ты в порядке?
— Всё хорошо. Я просто хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
Я замолкаю. — Что именно?
От глубоко выдыхает, и я могу сказать, что он вспоминает.
— Отвези меня на мой пляж. В последний раз.
Это в последний раз заставляет мой мимолётный восторг полностью исчезнуть. То, как он говорит это — я точно могу сказать, что ему грустно. Но я не хочу, чтобы ему было грустно. Поэтому я надеваю лучшее, что есть в моём гардеробе и еду к его дому.
Он уже сидит на лужайке перед домом. Я выпрыгиваю из машины, чтобы увидеть его. Замечаю, что его небольшой концентратор не с ним, и он дышит сам. Или я просто надеюсь на это.
— Привет, Джун, — приветствую и сажусь рядом. Он смотрит на меня, но не улыбается. Я стараюсь не слишком зацикливаться на этом. — Поехали?
Он кивает. Я подхватываю его под руку и помогаю встать, в итоге посадив в машину.
Во время всей поездки он молчит, что, я предполагаю, из-за его плохого настроения. Я протягиваю к нему руку и кладу на его бедро. Он мягко накрывает её своими пальцами, задевая большим обратную сторону моей ладони. Я кидаю взгляд в его сторону — он смотрит вниз на наши руки.
— Всё в порядке, — говорю я. Я не знаю, что точно беспокоит его, — кроме того факта, что дни исчислены — но я в любом случае подбадриваю его. Я знаю, ему это нужно.
Мы доезжаем до ухабистых дорог — значит, почти на месте. Чунмён время от времени начинает часто кашлять, и я начинаю волноваться; но за всё это время я понял, что для него это нормально. Это проходит в течение нескольких минут. В какой-то момент я кидаю взгляд на Чунмёна и вижу, что он изучает проносящиеся мимо деревья, кустарники и небольшие здания. Он чуть щурится, окно слегка приоткрыто, чтобы в салоне было свежо. Все мои мысли занимает только как же он чертовски прекрасен.
Последний поворот, и я паркуюсь рядом с лесом. Чунмён медленно выбирается из машины — достаточно медленно, чтобы мне самому выйти и помочь ему. Он берет предложенную мной руку, и мы уходим.
Как только наши ступни тонут в песке, кажется, что Чунмён всё глубже тонет в грусти, а я — в растерянности. Мы идём к нашему месту, что достаточно близко к воде, чтобы почувствовать свежесть волн, но не слишком, чтобы намокнуть. Некоторое время Чунмён не садится. Я смотрю на него со своего места, но он отворачивается. Опускает голову, и когда его плечи начинают подрагивать, я сразу вскакиваю.
— Чунмён, что не так? — тихо спрашиваю. Я стою напротив, положив руки ему на плечи. Он закрывает глаза ладонью, но я быстро понимаю, что он плачет. — Джун, сядь. Поговори со мной.
Мы сидим на песке, Чунмён не поднимает голову. Пользуясь тем, что я сижу напротив, я аккуратно касаюсь его щеки, но он тут же отворачивается. Он глубоко и рвано дышит — и у меня внутри всё сжимается. Приложив чуть больше силы, я отрываю ладонь от его лица. Он лишь опускает голову ещё ниже.
— Пожалуйста, Чунмён. Пожалуйста, — умоляю. Наконец он поднимает голову. Его покрасневшие мокрые глаза и нахмуренные брови болью отзываются в сердце.
Я слышу очередной всхлип. — Я не хочу умирать, — он медленно вдыхает, убеждаясь, что получает достаточно воздуха. Я стираю стекающие по его лицу слёзы. — Я говорил, что ты не можешь любить меня. Ты должен был послушаться. Потому что теперь я люблю тебя, и я правда не хочу оставлять тебя.
Он снова не выдерживает и закрывает лицо руками. Я чувствую, как всё моё тело начинает пульсировать от боли, когда я смотрю на такого Чунмёна. Как только я хочу пошевелиться, Чунмён подвигается ближе и буквально падает в мои руки. Он обхватывает меня своими и крепко держит. Опускает голову на моё плечо и плачет ещё сильнее. Я лишь вожу руками по его спине, надеясь, что это остановит слёзы.
— Мне жаль, — говорю я, мой собственный голос едва заметно дрожит. — Мне так жаль.
Чунмён цепляется за мою рубашку, и я не слышу рыданий. Я мягко перебираю его волосы; он шмыгает носом и старается прочистить горло. Он успокаивается, но ему всё ещё больно. Если ему больно так же, как и мне — ему действительно больно.
— Когда-нибудь мы все умрём, Чунмён. Вскоре мы встретимся на небесах. Мы можем есть хотток, а ты — петь для меня. Всё будет в порядке, — убеждаю я. Чунмён продолжает рвано дышать. Вдохи становятся всё тяжелее и тяжелее, и я начинаю нервничать. Я позволяю ему отстраниться, и когда вижу его лицо, понимаю, что передо мной сидит не Чунмён. Это кто-то ещё, — что-то ещё — что-то тёмное, печальное и пустое.
Я касаюсь его щеки, мягко поглаживая его бархатную кожу. Он всё смотрит на песок.
— Я могу что-нибудь сделать?
Он поднимает голову. — Останься у меня на ночь.
*
Я не отказываю.
Мы сделали мини-крепость в комнате с фортепиано, но в итоге всё это свелось к куче мягких подушек и пушистых одеял. Солнце уже почти зашло, небо становилось всё темнее. Чунмён не использует свой концентратор, из-за чего ходит медленнее и дышит шумнее. Всё это время я наблюдаю за ним.
Я сказал Чунмёну отдохнуть и пошёл на кухню за закусками. Там я встретил его маму; она уже делала в микроволновке попкорн.
— Здравствуйте, миссис Ким, — здороваюсь. Она улыбается.
— Привет, Сехун, — радостно отвечает она. Сразу же после её слов пищит микроволновка. Вытащив пакет, женщина подходит к барной стойке, что посреди кухни, где разложены различные добавки Чунмёна.
— Хотите, чтобы я отнёс это ему?
Он кивает. Наблюдая, как она закручивает крышки баночек с различными таблетками, я замечаю печаль в её глазах. Я хочу сказать что-нибудь, но мыслей нет.
— Спасибо, Сехун, — она смотрит на меня со слезами на глазах. Я не совсем понимаю, за что она благодарит меня.
— За что? — спрашиваю я, подходя ближе.
— За то, что снова сделал моего сына счастливым. Клянусь, когда он узнал, насколько серьёзна эта болезнь, он так… расстроился. Он закрылся ото всех. Он прекратил петь и играть на фортепиано. Он едва говорил с кем-то. Он знал, если привяжется к кому-то — уходить было бы очень больно. Ты действительно изменил его, Сехун.
Я не знаю, что сказать. Поэтому я молчу. Просто улыбаюсь.
— Он так сильно любит тебя.
Киваю. — Я люблю его сильнее.
Повисает длинная пауза, но я сосредотачиваюсь на распространяющемся запахе попкорна, пытаясь отвлечься. Миссис Ким даёт мне миску и хлопает по спине. — Повеселитесь.
Я снова поднимаюсь по ступенькам и уже слышу доносящийся из комнаты звук фортепиано. Я улыбаюсь, слушая музыку из-за двери. И хотя звучит достаточно мрачно, я чувствую ритм и слышу энергию, скрывающуюся за каждой нотой. Я уверен — Чунмён не играл так уже давно.
Я приоткрываю дверь — не хочу, чтобы Чунмён заметил меня. Даже когда я захожу внутрь, он продолжает играть так, словно завтра не наступит никогда. Песня продолжается, и я чувствую, как моя улыбка становится всё шире. Я подхожу ближе, больше не заботясь, что он может заметить меня. Я наблюдаю за тем, как его пальцы непрерывно касаются клавиш. В голове всплывают моменты дня, когда я пел для него. Как бы я хотел, чтобы он спел для меня. Я хочу услышать его тёплый мягкий голос; я уверен, у него именно такой.
Чунмён заканчивает играть, но вместо того, чтобы обернуться ко мне, он продолжает смотреть на клавиши. Я ставлю миску с попкорном на пол и обвиваю его руками вокруг талии, кладя подбородок на его плечо. Он кладёт ладонь на мою руку и мягко поглаживает.
— Ты в порядке? — мягко спрашиваю я. Он поднимается, становясь со мной лицом к лицу. Он кивает с небольшой улыбкой на губах, и я уверен, что она фальшивая; затем привстаёт на цыпочки и мягко целует меня в щёку. Он подходит к куче из одеял и подушек. Я забираю попкорн и присоединяюсь к нему.
Он берёт ноутбук и старается лечь поудобнее; я делаю то же самое. Я позволяю ему лечь рядом со мной, как он делает всегда — голова лежит на моём плече, а руки либо на груди, либо на животе. Он включает, как я предполагаю, свой любимый фильм. Звёздные Войны: Возвращение Джедая. Мне не нужно смотреть дважды, чтобы понять, как он счастлив.
Пока Чунмён сосредоточен на фильме, я, кажется, полностью сосредоточен на Чунмёне. Пока он жуёт попкорн, я удостоверяюсь, что он в порядке; я поцелую его в лоб, и иногда он ответит мне поцелуем в губы. Каждый раз его губы солёные от попкорна, но мне всё равно, потому что я целую Чунмёна.
Фильм подходит к середине, — Принцесса Лея, кажется, говорит с Люком о том, что они близнецы — когда Чунмён внезапно закрывает ноутбук и откладывает в сторону. Он снова ложится рядом, всем своим весом облокачиваясь на меня. Я понимаю, что он хочет спать. До тех пор, пока он окончательно не заползает на меня. Одна его нога оказывается по обе стороны от моей талии; он обхватывает моё лицо руками и смотрит прямо в губы, однако поцеловать не пытается. Я обвиваю его талию руками, притягивая ближе.
— Сехун, — я держу его руки; когда Чунмён так произносит моё имя, он собирается сказать что-то важное. В его глазах блестят слёзы. Он опускает голову, тихо вздыхая. Вновь поднимая голову, он говорит:
— Я люблю тебя.
Он целует меня — всего раз — нежно и мягко. Его лицо так близко ко мне, что наши лбы и носы соприкасаются. Я пробегаюсь пальцами по его позвоночнику, ощущая каждый позвонок, и отмечаю его медленное дыхание. В итоге Чунмён позволяет себе упасть на меня. Я обвиваю его руками, чтобы он был ещё ближе ко мне. Его руки небрежно перебирают мои чёрные волосы.
Мы просто лежим в объятиях друг друга, позволяя времени нещадно ускользать. Я усыпаю шею Чунмёна поцелуями, напоминая, что я здесь. Я знаю, что он не уснул — чувствую слёзы, проходящие сквозь футболку, и крепкие объятия. Кажется, что он не двигается.
Я сажусь, всё ещё держа Чунмёна в своих руках. Он отнимает голову от моего плеча, тут же закрывая лицо руками. Я ненавижу видеть его таким. Я ненавижу это. Грудь сдавливает, и сердце чувствует порыв остановиться, когда я вижу, что Чунмёну больно. Я стараюсь сдержать слёзы, чтобы не расстраивать его ещё больше. Я сжимаю челюсть и удостоверяюсь, что не моргаю.
— Чунмён, не плачь, — я убираю руки от его лица, крепко держа их в своих. Слёзы скапливаются в уголках глаз быстрее, чем мне хотелось бы. Затем одна за одной они срываются вниз, превращаясь в подобие водопада. И я знаю причину — человек, которого я люблю и всегда буду любить, ускользает от меня с каждой секундой.
Я тяжело сглатываю. — Теперь всё в порядке? Я здесь, ты здесь. Всё хорошо, — мой голос ломается. Он медленно кивает. — У нас есть небеса. Мы будем вместе, обещаю.
Чунмён смотрит вниз. Он берёт меня за руки, и после оставляет на лбу лёгкий поцелуй.
— Нам пора спать, — говорит Чунмён; очевидно, он больше не хочет говорить на эту тему. Он ложится на спину, накрываясь одеялом. Я остаюсь в той же позе и наблюдаю. — Ложись, Сехун.
Я не сопротивляюсь и ложусь рядом. Я сразу чувствую, как усталость расплывается по телу. Закрыв глаза и вздохнув, я чувствую тычок со стороны Чунмёна, что привлекает моё внимание. Я оборачиваюсь и встречаюсь с ним взглядом. Вместо касаний я любуюсь им — его ослепительные круглые глаза, что печально смотрят на меня, милый нос, его надутые губы, его бархатная кожа. Пока он рассматривает меня, его веки медленно опускаются.
Я знаю, он не хочет говорить. Он просто хочет быть здесь. Поэтому я позволяю нам сделать это. Чунмён подползает ближе, и вновь наши лица оказываются очень близко друг к другу. Я закрываю глаза и чувствую его ладони на своих руках, мягко поглаживающие их. Я задерживаю дыхание и замираю; Чунмён в этот момент кажется таким прекрасным и хрупким — и я не хочу сломать его ещё сильнее, чем уже есть.
Я открываю глаза, замечая, что Чунмёна — закрыты. Я завожу руку ему за спину, притягивая ближе. Я делаю это нежно, так же, как и целую его после. Медленно и нежно. Я не разрываю поцелуй, ощущая вкус его мягких губ — сладкий. Он едва отвечает на него, и я понимаю — он ужасно вымотан. Он просто хочет уйти. Он хочет справиться со своей душевной болью. Он просто хочет всё закончить.
Я отстраняюсь, и он поднимает на меня взгляд.
— Сехун.
Волнение.
— Мне жаль, — говорит он. Я качаю головой.
— Тебе не за что извиняться. Просто отдыхай, Джун, — отвечаю.
— Я не должен был позволить тебе влюбиться в меня.
Я не понимаю. Наверное, мне не стоило влюбляться.
***
Мои восхищения подойдут к концу?
Это время года определённо прекрасно. Первый зимний снег, недавно закончившиеся выходные в честь Дня Благодарения, и чувство приближающегося года становится для меня всё реальнее. Всё это, и Чунмён. Бывают дни, когда я не могу его увидеть — каждый раз, когда я прихожу туда, ему становится хуже; к тому же, ему нужен отдых. То, что я всё время рядом с ним, ни капли ему не помогает.
Но сегодня я вхожу в их дом без стука. Мама Чунмёна сидит в его комнате, рядом с ним. Я осматриваю его: он всё ещё укрыт толстыми одеялами; множество трубок присоединены к его телу, что делает почти невозможным хотя бы разглядеть его. Он спит. Смотря на него, мои руки сразу потеют, сердце стучит быстрее, а в животе тянет. Я вижу его маму — она сидит в кресле, что стоит рядом с кроватью. По её лицу текут слёзы.
— Сехун, — приветствует она. Я тяжело сглатываю, уже чувствуя, как моё сердце разбивается на кусочки. Её голос мрачный, но всё ещё мягкий; и я могу сказать, что она уже скорбит.
— Здравствуйте, миссис Ким, — я прохожу в комнату. Я глубоко выдыхаю, как только слышу медленный, но непрерывный писк кардиомонитора. Он всё ещё здесь. — Как он?
Некоторое время она не отвечает. Я смотрю на Чунмёна: его лицо расслаблено, грудь медленно вздымается с каждым коротким вдохом.
Миссис Ким поднимается со стула. — Пожалуйста, присядь, — предлагает она. Я соглашаюсь и сажусь в мягкое кресло, такое же, как и её. Она до сих пор не ответила на мой вопрос.
— Чунмён, — зовёт она, опускаясь рядом с ним на колени; слегка проводит пальцами по его лицу. Это действие заставляет его веки задрожать, а тело — слегка двинуться. Пока он медленно, но уверенно просыпается, я чувствую, как моё сердце бьётся быстрее. — Сехун здесь. Теперь вы можете увидеться, — шепчет она. Я двигаю кресло ближе к кровати, беря Чунмёна за руку.
Он улыбается.
— Сехун, — говорит он; его голос едва слышен. Грудь нестерпимо сдавливает, когда я слышу, как он пытается сделать очередной вдох. Я сильнее сжимаю его руку.
— Молчи, Джун, — говорю я ему. Его веки время от времени опускаются, заставляя меня ещё больше волноваться. Но я лишь сильнее сжимаю его тонкие пальцы, и он открывает глаза.
— Сехун. Послушай, — начинает он. Я едва могу его слышать. Я опускаюсь ниже; моё ухо прямо рядом с его ртом. — Я хочу, чтобы ты пел мои песни, хорошо? У тебя прекрасный голос, не трать его зря. Можешь сделать это для меня?
Я кладу руку ему на плечо, кивая его словам. Я стараюсь изо всех сил сдержать слёзы. Но, когда Чунмён касается своей холодной рукой моей щеки, разворачивая моё лицо к себе, я не выдерживаю. Он лишь вытирает их.
— Извини, — говорит он. Я качаю головой.
— Тебе не за что извиняться. Просто отдыхай, Джун, — говорю я. Он убирает руку от моего лица. Я не успеваю заметить, как в его глазах уже стоят слёзы.
— Я не должен был позволить тебе полюбить меня, —выдыхает он, и я провожу рукой по его волосам; его голова всё глубже погружается в подушку. Пряди под моей рукой — шелковистые и тонкие. Свободной рукой я ищу его собственную, переплетая свои пальцы с его. Он медленно дышит, стараясь делать полные вздохи. Я могу сказать, что он устал. Устал бороться. Он здесь только из-за меня.
Миссис Ким подходит с другой стороны кровати и берет вторую руку Чунмёна.
— Всё хорошо, — говорю я ему. — Можешь отпустить. Я в порядке. Мы в порядке.
И он отпускает.
Я всё понимаю.
***
Есть ли в этом мире ещё что-нибудь, чем можно восхищаться?
Сегодня я один из участников чёрного моря. Здесь только близкие друзья Чунмёна, его семьи и, конечно, я.
Я вижу лишь несколько фотографий. Одна из них, кажется, сделана раньше, чем другие: на ней у Чунмёна тёмные волосы; он улыбается, его глаза светятся, а щёки горят здоровым румянцем. Он выглядит живым. Словно он не боролся со своей болезнью всю жизнь. Как будто с ним всё в порядке.
Я сижу в одиночестве и рассматриваю три фотографии, что мне дала миссис Ким. На одной из них Чунмён ещё совсем ребёнок. У малыша в глазах те же бриллиантовый блеск и радость; такие же, что я всегда видел в Чунмёне.
На другой ему предположительно лет четырнадцать. Он играет на фортепиано, полностью сосредоточившись на клавишах. Как бы я хотел снова услышать его игру.
Последняя точно сделала недавно. Кажется, он где-то в тропиках: на нём цветочная рубашка, и его улыбку от уха до уха озаряет солнечный свет. Он выглядит таким счастливым. Как бы я хотел быть там, чтобы увидеть этот момент своими глазами. Я много раз видел, как он улыбается, но, думая о том, сколько улыбок я мог увидеть до этого, моё сердце сжимается. Все те счастливые времена, когда он думал, что сможет жить с пересаженными лёгкими. Моменты, когда в глубине души он знал: ещё есть шанс. Ты можешь выжить. Ты можешь остаться.
Но счастье не может длиться вечно.
Он могло длиться только до того момента, как он узнал, что донора нет. Пока он больше не мог позволять себе посещения больницы.
Солнце заходит, и небо становится всё темнее. Я понимаю, что всё ещё сижу здесь, словно примёрзший к дивану, и рассматриваю фотографии Чунмёна. Я стараюсь собрать всё мужество и почтить его память, но я словно приклеен к своему месту. В похоронном зале тихо и жутко, но это место успокаивает меня.
Наблюдая через окно за тем, как люди со своими семьями начинают расходиться, я чувствую резкую боль в сердце. Это происходит. Его нет. Это не кошмар. Я здесь; дышу, живу и наблюдаю, как всё это происходит прямо перед моими глазами.
Я встаю и направляюсь к выходу из здания, где небо уже заволокло тучами. Я поднимаю взгляд, но они лишь серые. Бесцветные.
— Сехун, — зовёт миссис Ким с парковочного места. Я спускаюсь вниз по улице и иду прямо к ней. Она сразу заключает меня в объятия. — Спасибо за то, что пришёл.
— Я бы не пропустил это, — отвечаю. — Я люблю его.
Она кивает и проводит пальцами по моей руке. — Я знаю.
*
Когда я иду на его пляж, погода всё ещё хорошая. Весь день я был спокоен — удивительно. Но я знаю: если я начну плакать, уже не остановлюсь.
Так что я наконец разрешаю себе сломаться. Я плачу всю поездку до пляжа. Такое ощущение, что это продолжается вечность. Глаза болят, в горле сухо, а грудь больно сдавливает с каждым биением сердца. Я стараюсь сосредоточиться на том, что окружает меня, но это трудно, потому что всё, о чём я могу думать — Чунмён; всё, что я чувствую — Чунмён; всё, что я слышу — Чунмён.
Я ложусь на холодный песок, сжимая в руках песенник Чунмёна. Наблюдая, как небо становится смесью голубого, оранжевого и розового, я открываю книжку. Все страницы исписаны текстами песен, — чего я и ожидал — однако у последнего было название:
«Для Сехуна, от твоего Звёздного Света».
Когда ты отпустил мою руку, всё разрушилось,
но очертания любви видны в твоих слезах.
Немного помедлив, ты скроешь нерешительность
и ответишь «нет».
Я пытаюсь представить, как он поёт, но не могу — я никогда этого не услышу. Постоянно напоминая себе об этом, я знаю, что это будет преследовать меня вечность. Как бы я хотел услышать его тихое напевание, его высокие ноты, узнать, как низко он может спеть. Как бы я хотел услышать всё это. Но я не могу.
Как бы сильно мы ни были влюблены
Мы сделали друг другу больно
Я хочу быть с тобой вечность
Мой дорогой алмазный кристалл
Внизу есть записка, и я почти заставляю себя не читать её: не хочу слышать его голос и ещё больше желать, чтобы он был здесь. Я чувствую, что мне достаточно больно, но его небольшие, разбросанные по строчкам буквы заинтересовывают меня, и, сам того не осознавая, я уже читаю связки предложений.
Сехун,
Я не могу поверить в то, что между нами произошло.. Я знаю, что мне не хватит слов, чтобы описать, как сильно я люблю тебя, — думаю, моё сердце немного охладело за эти годы — но ты действительно сделал меня счастливым. Я очень тебя люблю. Я хотел, чтобы мы поженились, создали семью и вместе переехали в новый дом. Но некоторым вещам просто не суждено сбыться, и я должен принять это.
Я написал это о тебе, потому что ты прекрасен, словно бриллиант. В тот момент, когда я принёс тебе домашний хотток, который приготовила моя мама, я подумал, что правда смотрю на принца. Мне кажется, если бы я мог смотреть на тебя вечность, я смог бы вылечиться. Твои волосы прекрасны, как и твои глаза, которые каждый раз становятся полумесяцами, когда ты улыбаешься, как и твои губы, которые я люблю целовать. Ты идеален. Но ты так же чист, как кристалл. Помнишь, как ты поцеловал меня тогда на пляже? Я вспоминаю это и понимаю, что это было очень мило. Ты не скрываешь ни одной детали, того, чем я восхищаюсь. Ты — мой алмазный кристалл, Сехун. И я — твой звёздный свет. Помни это, любимый.
И помни, что всё случается не просто так. Я заболел не просто так. Я стал твоим соседом не просто так. Мы влюбились не просто так. Но всё в порядке, как бы больно это ни было.
Я буду скучать. Я всегда буду защищать тебя. Я позабочусь о том, чтобы ты чувствовал себя любимым, я всегда буду с тобой. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
Я — звезда, что защищает тебя, даже если этого не видно.
— Чунмён.
Я закрываю пропитанную собственными слезами книжку. Поднимаю голову и не вижу там небо — лишь серое пятно. Рыдания становятся сильнее; небо почти полностью заволокли тучи, а значит, я не увижу звёзд.
Лёжа здесь, я размышляю — понравилось бы Чунмёну наблюдать за ними. Он всегда лежал на траве на заднем дворе — он должен был отдать этому предпочтение. Может, он любил облака; казалось, что ему нравились пасмурные дни — именно тогда его можно было увидеть на улице чаще всего. Безоблачное небо — множество звёзд, что может быть для него неприятным.
Теперь окончательно стемнело, и я не вижу звёзд. Я даже не могу разглядеть большую часть луны — слишком облачно. Хотел бы я, чтобы они разошлись; я хочу увидеть мерцающие огоньки, потому что они освободят мой разум. Я не могу выкинуть мысли из головы.
Он мёртв. Его здесь нет. Я больше никогда не увижу из своего окна, как он отдыхает на лужайке. Я больше никогда не смогу любоваться им, пока мы сидим на пляже. Я больше никогда не смогу восхищаться им.
Несмотря на то, что сейчас декабрь, ужасно холодно. Я переворачиваюсь на бок; моя щека слегка касается мягкого песка. Я позволяю слезам скатываться вниз; они падают на камни, пока я вожу пальцами по шершавой поверхности. Чёрные пряди моих волос спадают на лицо. Я смотрю вперёд; передо мной место, где сидели мы с Чунмёном. Я помню первый и единственный раз, когда я поцеловал его. Хотел бы я сделать это больше, чем лишь раз.
Я переворачиваюсь на спину. Я смотрю наверх — наконец появились звёзды. Я вижу каждую из них своими собственными глазами; все они сверкают по-разному, все они разных размеров. Но всегда есть одна звезда, что сияет ярче остальных — полярная. Северная звезда, центр неба. Такой же центр неба Чунмёна, того, за чем он наблюдал. Та же звезда.
Смотря на звёздный свет, в моей голове звучит этот хриплый голос: «Я хочу, чтобы ты пел мои песни, хорошо? У тебя прекрасный голос, не трать его зря. Можешь сделать это для меня?».
И я пою.
«Звезда, что восходит днём, звезда, что защищает тебя. Даже если ты не видишь её, даже если ты не видишь ничего».
Сердце нестерпимо болит. Я рыдаю ещё сильнее, больше не сдерживая эмоции. Я хочу, чтобы он был здесь. Я хочу вновь поцеловать его; сжать его изящные пальцы и смотреть на его прекрасное лицо. Но я не могу.
Я смотрю на звёзды, что сияют ярче всех, и думаю, есть ли в этом мире ещё что-нибудь, чем можно восхищаться?