Скрип. Шёпот. Тихое хихиканье.
Разумовский зажимает рот, чтобы не разбудить воспитателей, но получается так себе. Олег улыбается и тоже не выдерживает: рассыпается в хохоте. Веселье требует вырваться наружу, раскатиться заливистым смехом по коридорам, отражаясь от стен, долететь до самой крыши (там навалено отсыревшего хлама и ночуют голуби), а потом взвиться прямо в небо, к облакам. Ему шесть с половиной лет, Серёже — семь. Возраст, когда ноги сами пружинят от пола, улыбка не сходит с лица, а вместо сердца в груди сидит маленький моторчик.
— Я всегда говорила, воспитание… — Олег не договаривает и прикусывает кулак, чтобы не было так громко. Отбой был почти час назад.
— Подожди, подожди! — машет руками Серёжа. Шепот такой громкий, что почти бессмысленный. — Надо брови вверх! Она так делает!
Олег честно пытается изобразить лицо воспитательницы в момент произнесения речи, но кривляньями только вызывает у обоих новый приступ смеха.
— Эт-то… Это не Мариванна… Это ты… Это… Похоже на…
Серёжа закрывает лицо ладонями и хихикает в них, чтобы успокоиться, Олег тяжело дышит. Живот уже сводит.
— …это твоё лицо, когда ты в какашку наступил, — всё-таки выговаривает Серёжа. Ради такой шутки не жалко приложить всю свою силу воли.
— Серый, ну ты… — Олег смеётся и пихает его в плечо, сделав вид, что оскорблён.
Серёжа мотает головой, давая понять, что это не единственное, что он хотел сказать.
— Ещё… Ещё… Уф-ф-ф. Это когда тебя на математике спрашивают, почему у нас ошибки одинаковые.
— Эй! Это когда ты на мужиков своих голых в книжках смотришь! — парирует Олег.
— Это искусство, между прочим! Знаешь, это когда ты в столовой чай посолил и попробовал, больше похоже.
— Нет, это…
— Или когда башкой на физре врезался в мяч! — мгновенно перебивает Серёжа, — Или ещё когда увидел, как охранник сериал смотрит, где сосутся. Или, помнишь, на окружающем мире…
Олег понимает, что его теперь не заткнуть. Во-первых, Серёжа всегда так реагирует на попытки перевести шутку в его сторону, во-вторых, думает быстрее, в-третьих, с Олегом почему-то больше всего случается, и это всегда смешно вспоминать. Они всё ещё хохочут на некоторых моментах, пока Серёжа безостановочно выдаёт ситуации (например, как Олег посмотрел на воспитательницу, когда она сказала, что голуби какают на голову к удаче), но со временем выдыхаются. Смеяться становиться больше неприятно, чем весело — живот болит и под одеялом прятаться душно.
Веселье самую малость угасает, становится не таким шумным. Они стягивают с себя домик-одеяло, чтобы надышаться воздухом. Серёжа измученно растягивается на матрасе, Олег садится на краешек кровати и смотрит в окно. Из-за туч выглядывает луна, яркая, почти как фонарь на крыльце.
— Ложись? — шепотом предлагает Серёжа, хлопая рядом с собой.
— Не-е. Если б я хотел лежать, я бы у себя на кровати остался.
Серёжа пожимает плечами и отворачивается. Взгляд упирается в потолок с осыпавшейся штукатуркой. Темное пятно на нём напоминает тень дикого животного, какого-нибудь койота или волка.
— Смотри, волк, — он указывает пальцем вверх.
— Где? А, вижу.
Олег присматривается внимательнее.
— Это маленький волк. Щенок совсем. Смотри, как ему ночью одному неуютно.
— Темноты что ли боится?
— Да ничего он не боится. Он же волк.
Серёжа думает над этим. Волки хищники. Сильные, быстрые, с острыми когтями и густой мягкой шерстью. Наверное, таких действительно сложно чем-нибудь напугать.
***
— А попробуй погромче.
— Я не могу «погромче».
Серёжа расстроенно опускает бумажный лист и смотрит на Олега так, будто ждёт от него какого-нибудь чуда. Так уверенно смотрит, что Олег сам почти начинает от себя его требовать. Чуда не происходит.
Олегу недавно исполнилось одиннадцать, и теперь они почти полгода будут ровесниками, пока не наступит Серёжин день Рождения.
Одиннадцать — это целая жизнь. Это звёзды в глазах, это невидимые крылья за спиной, это воздух в груди, тянущий тебя вверх наподобие воздушного шарика. Серёжу, вот, потянуло к литературе. Олег пока не решил. Завис в раздумьях.
— Почему я должен это читать при всех, — бурчит Серёжа. — Я выйду на сцену и прямо там упаду в обморок. Или вообще умру. Ты знал, что от волнения можно словить сердечный приступ?
— Ничего ты не умрёшь, — хмурится Олег. — Там читать-то.
— На меня все будут смотреть, — тихо говорит Разумовский, садясь прямо на парту. — Это же… Больше ста человек. И жюри.
— Тогда зачем ты поднял руку?
— Она не говорила, что отправляет детей на конкурс чтецов, — елейным тоном произносит Серёжа. — Она спросила, кому нравятся стихи. Тупо.
— Тупо, — соглашается Олег. — Ну и ты возьми и прочитай тупо. Какая разница, как получится?
Серёжа несчастно вздыхает.
— Я так не могу. Это же Есенин. Его нельзя так.
— А ты Маяковского возьми.
Олег встаёт в позу, выпятив грудь, кашляет в кулак «как настоящий чтец» и заводит:
— Вы любите розы? А я на них срал.
Стране нужны паровозы, нам нужен металл!
Серёжа насмешливо хмыкает.
— Это не он.
— Товарищ! — Олег выделяет это слово с таким драматизмом, что самому становится смешно. — Не охай! Не ахай! Не дёргай узду! Коль выполнил план, посылай всех…
— Ну всё, — синхронно с последней фразой произносит Серёжа.
— Не выполнил — сам иди…
— Волков.
— Не, там не «Волков», — улыбается Олег.
— Не смешно. Это даже не Маяковский писал.
Серёжа отворачивается, и Олег замечает, как он прячет улыбку. Значит, шалость удалась.
— Ты попробуй сначала вот это рассказать. Громко, с выражением. А потом своего Есенина.
Затея глупая, но этим и привлекает. Прямо как перед важной контрольной, когда вместо зубрёжки хочется кричать в окно «халява приди» и надеяться, что сработает.
Серёжа упирается минуты две, а потом сдаётся и осторожно начинает:
— Вы любите розы?
Олег возмущается сразу, как будто сам уже успел стать профессионалом в деле.
— Не так. Надо громко.
— В-вы любите розы? — Разумовский повышает тон, от волнения запинаясь.
Олег качает головой.
— Ты так говоришь, что тебе хочется ответить и завести беседу о садоводстве. А надо вот: вы любите розы?! А я на них срал!
Он произносит первые строчки с таким удовольствием, что можно только позавидовать. Серёжа закрывает глаза и выдаёт на максимальной своей громкости:
— Вы любите розы?
Это уже похоже на правду. Олег задумчиво кивает.
— Хорошо.
Они тренируются до двух часов — момента, когда должна прийти Мариванна, чтобы проверить, насколько Серёжа готов выступать.
Когда в коридоре слышаться шаги, Серёжа с Олегом вдвоём как раз доходят до окончания стихотворения. Цокот каблуков замирает.
Воспитатели здесь давно привыкли к словарному запасу детей, считается, что на то они и детдомовские. Но громкий выразительный голос Олега — того самого, который отмалчивается на уроках литературы — заставляет Марию Ивановну остановиться и прислушаться.
— Всё! — говорит Олег осмелевшему от тренировок Серёже. — Теперь любой стих твой. Смотри.
Из-за приоткрытой двери кабинета слышится шуршание бумаги. Олег читает Есенина. Громко. Чётко. С расстановкой.
И спустя полчаса, состоящих из неловких извинений (ой, мы вас не заметили), безуспешного чтения Серёжи, уговоров, и первых проб Волкова, принимается решение: Олег идёт на конкурс.
Олег принимает свою судьбу покорно и взамен только просит, чтобы Серёже разрешили не участвовать.
Разумовский до самого вечера рассыпается в благодарностях, а перед сном спрашивает:
— Может, не стоило идти на это ради меня? Ты разве не боишься выступать?
Но в ответ получает лишь спокойное:
— Нет, что ты. Я ничего не боюсь.
***
Олегу семнадцать, а Серёже будет восемнадцать завтра вечером. Снова между ними разрыв. Неприятно.
Олег всю жизнь ничего не боялся.
Делать это очень просто: кидайся в огонь, пугаясь огня, влезай в драки, боясь кулаков и бегай под дождём дрожа от грозы. Рецепт хвалёной храбрости Волкова. Он всегда хотел быть «настоящим мужчиной», спасать принцесс из башен и сражаться с драконами, и любой свой страх воспринимал как цель: где болит и боится, в ту сторону и нужно двигаться. Волки ничего не боятся.
Только вот…
— Олеж, ты бы лёг всё-таки. Вдруг воспиталка придёт и тебя увидит.
— Да и пусть увидит.
Он смотрит на свободное место, который Серёжа ему оставил рядом с собой и в голове возникает ужасная мысль: что, если кто-то об этом узнает. Их затравят как самых мерзких тараканов, обольют обзывательствами с ног до головы, даже, наверное, побьют. По спине идут мурашки, когда в голове всплывает звучное «педик» и дружный смех. Нет никаких причин бояться этого сейчас, пока ему шесть, но Серёжа уже перешагнул границу школьного возраста. Он всегда летит вперёд, не узнав толком, какие там, впереди, правила. А Олег баек о школе наслушался вдоволь, как и видел затравленную девчонку с прошлого выпуска: с фиолетовыми волосами и такого же цвета синяками по всему телу. И это просто за волосы! Что будет, если кто-то решит, что они дурачатся на одной кровати не просто так?
Олег выходит на сцену и слегка ёжится от всеобщего внимания. Стихи он знает наизусть — всю ночь повторял, так что, бояться нечего. Когда жюри ему кивает, Волков начинает читать. У прошлых выступающих речь лилась плавно и нежно; Олег выкрикивает строчки как из автомата. Мария Ивановна постаралась и нашла для него что-то из Маяковского.
«И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.»
Взрослые стихи для такого маленького мальчика. Олег примерно понимает о чём там, Серёжа притащил ему какой-то разбор из школьного учебника, да и сам он не такой уж и глупый, как учителя говорят.
Когда жюри удивлённо переглядываются и кивают головами, Олег радуется, но не запинается. Когда всплывают слова Разумовского про сто с лишним пар глаз — тоже. Олег специально пробегает глазами по рядам, «глядит врагу в лицо». Он уже начал эту игру в бойся-не-бойся, с самого первого класса начал, чтобы быть готовым ко всему.
А потом Олег доходит до Серёжи, сидящего у самого края. Глаза яркие-яркие, и смотрят на него как на героя. Подумаешь, отмазал от конкурса. Но для Разумовского это подвиг.
Серёжа понимает, что Волков не отводит взгляд, улыбается. И всё летит к чертям собачьим: у Олега что-то боязливо ёкает в груди и он соскакивает с ритма. На две секунды теряется, после чего снова начинает читать, отвернувшись. Лицо начинает предательски гореть. «Все смотрят на меня» — подсказывает мозг. «Все видели, как я переглянулся с другом пока читал стихи про любовь! Что они подумают…». Голос — боже, только не это — дрожит. Олег заканчивает читать и на ватных ногах уходит за кулисы. Там Мария Ивановна сразу вываливает на него столько похвалы, будто он уже выиграл, и прибавляет в конце:
— Ты не волнуйся, что запнулся. На сцене всем страшно в самый первый раз.
Если бы его пугала сцена…
Олегу семнадцать, а Серёже завтра будет восемнадцать. Он станет совсем взрослым, и такой друг, из-за которого его считают геем, ему станет не нужен.
Олег уже приучил себя к мысли, что когда-нибудь такое случится. Они не смогут быть рядом друг с другом всегда. Но когда Серёжа радостный вваливается в комнату и падает на кровать, сердце всё равно сжимается.
— У меня завтра День Рождения! — напоминает Серёжа. — Ты прикинь, я стану совершеннолетним. И никто не сможет мне указывать, что делать. Хочу сначала записаться на те курсы в унике, потом начать писать моё приложение, а потом заработаю много денег и куплю все книги мира.
— Амбициозно, — хмуро произносит Волков.
Серёжа поднимает голову и внимательно на него смотрит.
— У тебя всё ок?
— Да, просто устал.
— М-м, — Серёжа провожает его взглядом до тумбочки, где Олег ставит телефон на зарядку, и снова кладёт голову на кровать.
— Ложись ко мне, отдохни.
— Да пофиг, ночью отдохну.
— Оле-е-ег, — тянет Разумовский притворно жалобно. — Ну я же именинник. Дуй сюда.
Он вздыхает. Придётся ложится, иначе совесть замучит.
Они вместе смотрят на вверх, как в фильмах, хотя в фильмах, конечно, там находятся звёзды, а не облупленный потолок.
— Здесь когда-то был волк, — вспоминает Сережа. — А сейчас всё ещё больше попадало. Можно думать, что волчище вырос.
— Да нихрена это теперь на волка не похоже.
— А на что?
Олег смотрит, долго думает и выдаёт наконец:
— Лужа какая-то.
— Что? Лужа? — Серёжа дуется. — Нет, с лужей я спать не хочу. Фу, скажешь тоже. Всю жизнь был волк, а теперь вдруг лужа.
— Волк оставил лужу и сбежал, — усмехается Олег. Серёжа легонько шлёпает его по руке.
— Иди ты! Сам говорил, волки ничего не боятся… Ты и твои братья волки.
Серёжа хихикает.
— Ладно, допустим, чего-то они должны бояться, — признаёт свою ошибку Олег. — Иначе чего этот сбежал?
— Не знаю. Давай придумаем, — Серёжа улыбается. — Ты должен в этом разбираться. Что самое страшное бывает?
— А почему я?
— Потому что я всего на свете боюсь. Я бы и по ночам сбегал, если б ты рядом со мной не сидел до двенадцати.
Олег не знает, что сказать. Ему кажется, что ничего не способно его реально напугать, если оно угрожает кому-то из них двоих. Он любую пакость уничтожит, глазом не моргнув, любую гадость, которая к ним попробует сунуться.
(Если только она не будет уже внутри)
— Я, знаешь, что думаю, — задумчиво протягивает Серёжа, пока Олег молчит. — Он испугался, что останется один. Что может быть хуже?
— Испугался одиночества и поэтому ушёл? Чёт как-то нелогично. Ты же гений-программист, придумай версию получше.
Разумовский качает головой.
— Не-е, эта самый раз. Все делают тупые вещи, когда боятся.
Эта фраза почему-то остаётся у Олега в голове надолго. Все делают тупые вещи, когда боятся? А он? Кажется, всегда был предусмотрительным. Не значит же это, что он ни разу в жизни не пугался?
Он вдруг чувствует, как Серёжа нащупывает его ладонь и берёт за руку, переплетая пальцы. Олег мгновенно перестаёт думать вообще обо всём, чужое прикосновение как мозги вышибает.
— Ты чего? — говорит он тихо. — А если войдёт кто-нибудь?
— Да никто не войдёт.
— А… Зачем? В смысле… Зачем ты…
— Захотелось, — Серёжа складывает бровки домиком, как самое невинное дитя. — Если хочешь, могу убрать.
— Да мне как-то… Не знаю.
Олег закусывает щёку изнутри и старается ровно дышать. Выходит так себе. Серёжа вроде ждёт от него ответа, так что севшим голосом он выдаёт:
— Ладно, пусть будет.
Серёжа от этого улыбается так ярко, что глаза слепит. У Олега всё внутри кипит от волнения, хочется сбежать прямо сейчас и как можно дальше, пока никто не увидел, пока никто не засмеялся, пока он сам себя не начал ненавидеть в конце концов. Куда-нибудь в тёмный лес, где только ветер шуршит в листьях, ручьи плещутся ледяной водой и гуляют между стволов чёрные тени таких же заблудших.
— Олеж, — говорит Серёжа каким-то странным голосом. — Ты же ничего не боишься?
— Н-нет, — неуверенно отвечает Волков.
— А если я тебя поцелую? Испугаешься?
— Ты что?!
Серёжа краснеет и отворачивается. Олег хочет вскочить с кровати, но думает, что всё равно не знает, что потом делать. Уйти? А дальше как? Остаться? Тем более непонятно.
Он поворачивается на бок и смотрит на затылок Серёжи.
— Это какая-то шутка? Ты прикалываешься? Я… Ты решил, что я гей? Серый, ответь!
Разумовский отрицательно мычит, и Олег улавливает знакомые интонации.
— Ты плачешь что ли? Эй! Повернись ко мне.
Он ждёт несколько секунд, а потом вскакивает на ноги и обходит кровать, чтобы посмотреть Серёже в лицо. Тот отворачивается в другую сторону.
— Ну ёб твою налево, Серый! — начинает злится Олег. — Ты как-то… Вкинул если, так продолжай разговор, а?
— Чё там продолжать, — гнусаво спрашивает Серёжа у подушки.
— Нет, ну как… Я не знаю. Блин, я ничего не знаю, ты меня напугал конечно.
— Что сделал? — оборачивается Разумовский. Всё лицо красное, и глаза уже успели опухнуть.
— Ну, не прямо напугал, конечно, — поспешно исправляет себя Волков, но Серёжа уже запрокидывает голову, чтобы не разрыдаться ещё больше.
— Т-ты… Теперь боишься меня? Я тебе противен? Ты меня ненавидишь?
— Я… — Олег трёт виски и, кажется, задыхается. — Нет, нет и нет. Тебя я никогда ненавидеть не буду… И я волк, вообще-то. А они — всё-таки, это правда! — не боятся вообще ничего.
Серёжа шмыгает носом.
— Тем более тебя, дурака такого, — добавляет Олег. — Ты чё, совсем что ли, такие разговоры начинать вот так вот?
— А как надо было?
— Не знаю. Я не знаю. Я бы сам хотел начать, но не знал. Вот.
— Ты… Серьёзно?
Олег кивает.
Сердце стучит как бешеное. Наверное, это самый страшный момент во всей его семнадцатилетней жизни.
— Хорошо. Хорошо… — выдыхает Серёжа. — Тогда… Что теперь?
Олег подходит, снова ложится рядом и берёт его за руку.
— Теперь расскажи, что ты там хотел делать, когда исполнится восемнадцать.
— А разве…
— Сначала надо успокоиться.
— …ладно, — не возражает Серёжа. — А… Целоваться мы будем?
— Мне же пока семнадцать, а это статья, — шутит Олег. — Подожди меня полгодика.
— Ладно, — улыбается Серёжа. — Ещё полгодика подожду.
Они молчат пару минут, думая каждый о своём, но на одну тему. Взгляд с белой глади потолка сам по себе перемещается на тёмное пятно. Когда его закрасят, интересно?
— Знаешь, — говорит Олег, — Может это и не лужа. Может, правда, волк вырос.
— О-о, я говорил. Видишь его теперь?
Олег глубоко вздыхает и выдавливает улыбку.
— Вижу. Красивый волк. Мне он даже нравится.