Дазай — не мазохист, он ненавидит боль в высшей возможной степени. В детстве он был тем ещё плаксой — вернее, был бы, если бы мог себе это позволить.
После гибели Одасаку Дазай пролил столько слёз, сколько, наверное, все им трахнутые девицы не наплакали — вернее, пролил бы, если бы мог.
После Мафии он бесконечно вертится в гробу и столько пьёт, что мог бы работать алкоголеэлектростанцией.
Гнилой сон о жизни становится подгулявшим, а?
Центрифуга сознания мелет в прах все его кости: ему должно быть больно и плохо. И становится ещё хуже, когда к нему нежны и ласковы, — настолько, что Дазай не выдерживает, не разрешает никому. В такое время он особенно хочет не жить и что-то в груди хрипло скулит — таким же звуком разило от Акутагавы, когда его рёбра срастались месяцами.
Единственный способ сделать Дазаю хорошо — это сделать как можно хуже. Чувствуете подвох, да?
Гордость Дазая плавает в раздолбанной урне забегаловочного туалета вместе с чьей-то блевотиной и использованными резинками, у него её нет — ему незачем — и если вы думаете, что для умения себя поставить нужно, ха-ха, самоуважение, вы ошибаетесь.
Дазай живёт нигде, спит… а он вообще спит?
Вечером он переступает порог очередной тесной идзакая в поисках нового-такого-же личика, чтобы отвлечь голосом, сомнительной харизмой и участием, выпить бутылки две и уйти, ощущая тонкие пальчики на своем плече, не заплатив ни копейки. «Конечно, мне стыдно даже просить вас о таком, но раз вы предлагаете… Боже, мне так неловко, — как там её? — Коноко-сан, вы очень добры, надеюсь, ваше окружение не злоупотребляет этим».
Ему не стыдно.
Они едут на метро до какого-нибудь Сэя-ку, потом пешком ещё минут десять к двухэтажному улью шестидесятых годов постройки. «— Только тихо. — Да, конечно, что вы».
Дазай умеет вести себя тихо. Умеет зажимать чужой накрашенный рот, чтобы не беспокоить соседей и не слышать, как выдыхают не его, естественно, имя. Умеет за две секунды левой рукой расстегивать лифчики любой модели — думаете, это сложнее наручников? — хотя его пассии обычно носят самую тривиальную.
Умеет бесшумно уходить утром, занеся адрес в мысленный чёрный список, — если отметить на карте, окраины будут звёздной ночью.
Дазай верит в слова умершего больше, чем себе, — и потому живёт.
Однажды он простит Одасаку.