Сгоревший

«Сейчас…!» – слышит она в шуме сражения. Шуметь, на самом-то деле, особенно и нечему, это кровь в висках грохочет барабанной дробью.

Конечно, сейчас – сейчас они добьют этого жалкого, презренного похитителя сокровищ, обдерут его до нитки и домой. В сражении рядом с Беннетом, с которым они прошли столько странствий, она уже как дома, но Фишль всё-таки предпочитает, когда есть хотя бы пледик – вдвоём можно укрыться.

Вот-вот наступит это уютное счастье, думает она и почти улыбается. Отпускает натянутую до звона стрелу – точно в грудь. Не убьёт, но оглушит надолго. Такой уж у них принцип, никаких бессмысленных смертей. 

Она не слышит ни треска электро, ни характерного взрыва от перегрузки – только крик. Болезненный. Напуганный. Врезающийся в память страшным росчерком на каменной плите.

Кричит не похититель сокровищ: она смотрит прямо на него и видит, как он мешком валится на землю. Фишль не кричит тоже, хотя уже очень хочется.

Она слышала, как Беннет смеётся, как бормочет себе что-то под нос, как сетует на что-то, как всхлипывает от боли – но никогда, никогда она не слышала, как он кричит. 

Всё замирает, только вечный дождь продолжает омывать двух лежащих на земле людей. Одного полумёртвого и одного-

И одного, выпустившего из рук меч.

Она не может произнести это слово даже про себя: таких слов в её книгах совсем не было. Там вообще всё было по-другому и правильнее. Там всё имело смысл, а в том, что произошло только что, смысла не было ни капли.

Она опускается на колени; немыслимая щедрость для принцессы, но ведь и ситуация не из простых. Принцессам полагается быть добрыми к своим подданным, думает она и совсем не обращает внимания на грязь.

«Непременно мы покинем сего несчастного и я, принцесса Нирваны, удостою тебя перемещением в иной мир, мир, где раны твои будут исцелены, и тогда узришь ты истинную силу ночи и будешь исполнен благодарности,» – серьёзным полушёпотом говорит Фишль его гаснущему глазу бога. 

Красный свет тускнеет, и вместе с ним тускнеет притворная её уверенность. 

Он и без её помощи уже в ином мире. 

Рана Беннета уже почти чёрная, но она всё равно смотрит на неё – не может поднять взгляд на его лицо и увидеть стеклянный, бессмысленный взгляд. Он смотрит в небо – то, на котором где-то там за тучами должна была загореться уже его пылающая звезда.

После любых испытаний для тебя всегда найдётся место на ночном небосклоне Тейвата – непререкаемая аксиома, которой их учат с детства. «Сегодня, кажется, мне и туда закрыт путь,» – отшучивался с утра Беннет, глядя на подбирающиеся к ним тучи.

Вот дурак.

Даже если по неудаче он не доберётся до небесной глади, то всё равно будет жить самой яркой звездой в её сердце.

Самой сверкающей.

Самой незабываемой.

Той, которая взорвётся сверхновой в сердце и оставит после себя бледный, злой огонь. 

Но пока – не взорвалась, пока – пылает шариком электрической молнии на кончике новой стрелы Фишль.

Стрела врезается в сердце чужое, бездушное, потому что наличие души у убийцы Фишль признавать отказывается. В сердце всё равно уже неживое, потому что, падая, Беннет нанёс ему отчаянно глубокую рану. Фишль уверена: выжил бы – сто лет бы ещё извинялся перед его телом и перед всем миром.

«Я не-» становятся его последними словами, хрипами.

Конечно, ты «не», ты ведь теперь тоже мёртв. Не-жив. Не-существуешь. Потому что не-достоин.

Беннет достоин всех звёзд этого мира, но он теперь не существует тоже. Существует только телом позади неё, но принцессой осуждения будет проклят каждый, кто посмеет заявить, что у этой нелепой игрушки есть что-то общее с её дорогим.

Другом? Возлюбленным? Слугой? Какая уже разница.

Фишль, не чувствуя ног, подлетает будто к телу и разом оседает прямо на него. Кажется, что-то хрустит, что-то хлюпает, трескается, всё равно не слышно за шумом дождя и бешеным пульсом. В резаную рану на теле – стрелу, стрелу, раз за разом втыкает, чтобы убедиться: недостойный и звёзды на небосклоне Тейвата не вдохнёт ни капельки того же воздуха, каким дышал её самый верный рыцарь. И не верит всё равно, потому что в такое – не верится.

Рыцарь – не совсем точно, думает она, втыкая стрелу убийце в самое сердце, или что там у него вместо него. Сердце — это то, что замирало у неё всякий раз, когда он без запинок выговаривал «принцесса Фишль фон Люфтшлосс Нарфидорт». Что трепетало возмущённо, когда он делился с ней очередной неудачей, и она витиевато угрожала обрушить небесную кару на любого из этого мира, кто посмеет перейти ему дорогу.

Ей-богу, а могла ведь проще сказать. Знает ведь она, что никакая не принцесса, и он знает- знал, но всё равно заставлял её чувствовать себя самой прекрасной из принцесс всех миров.

Сердце – это то, что она чувствовала у него, когда вчера они несмело целовались вчера под шум дождя, пытаясь спрятаться под ближайшим цуйхуа. Им было одновременно смешно и счастливо, а ещё очень-очень жарко, хотя дождь был по-осеннему холодный. Как бы не простудился от перепада температур, потом заволновалась она и поэтому отдала ему сегодня утром одну из своих тёплых накидок. 

Накидка теперь сливается с землёй, извалянная в грязи, и, глядя на неё, Фишль неестественно сильным движением прокручивает стрелу в груди.

Легче не становится.

Оперевшись куда-то телу на горло (пусть задохнётся вдобавок), она дёргает древко вверх и тут же отчаянно втыкает снова. Ещё, и ещё, и ещё, и бесконечное множество раз, пока силы не покинут и её и она просто не свалится вот здесь рядом с двумя телами на мёртвой выжженной траве.

Но пока после очередного рывка она хватается за стрелу ослабшими руками, и опирается, будто на костыль, и всё равно не верит. 

«В конце, там, где кончается карма, всем собравшимся душам она дарует благословение, а всё безобразное испепелит божественной молнией. Затем подожжёт собственное сердце, и вселенная переродится в его бессмертном свете,» – вот как написано в «Цветах для принцессы Фишль». Почему она, избранная богами, могущественная принцесса королевства нирваны ночи, не могла просто подстрелить его раньше? 

Как же ей хочется их всех испепелить!

А ещё сердце своё поджечь безумно хочется, как зажёг его он вчера. Поджечь, и сгореть, и переродиться в бессмертии, и чтобы обязательно вместе, потому что таково желание принцессы. 

Появившийся без просьбы Оз накрывает ей крыльями слабые руки, дабы она не наложила их на себя в отчаянии. Электро трещит и проходится по всему телу, вспыхивая в конце молнией-точкой в её мыслях.

Беннет, её слуга, верный рыцарь и любимый человек, мёртв.

Отныне принцессе придётся странствовать по сему миру в гордом одиночестве, сопровождаемой лишь элементальным спутником.

Эми снова одна.

Она кое-как встаёт, вновь подходит к Беннету и взваливает отяжелевшее тело на плечи. Грязь течёт, смешанная с дождём и с её слезами, но ей бы что угодно, только бы не брать его на руки: она не выдержит весь долгий путь до Монштадта смотреть на ужасные раны и ужасное лицо с открытыми ещё глазами.

Фишль тихо говорит с ним всю дорогу. Извиняется сотню раз, что не прикончила этого недостойного секундой раньше, рассказывает, что кара уже настигла того, конкретного, но всё равно возмездие настигнет и его соратников – принцесса лично об этом позаботится. Дарует множество комплиментов и выказывает знаки гордости за выполненное задание и зачищенный лагерь. Все свои планы глупые на будущее выкладывает как на духу – совместные, конечно. Принцесса заботится о будущем своих подданных, а потому планов этих много, и каждый она шёпотом рассказывает в пустоту.

Беннет тяжёлый, а теперь стал и того тяжелее, поэтому, пока фишль не свалилась посреди монштадских улиц, она, почти не выдыхая, несёт его в собор. Кусает губы, давя глупую надежду на то, что умница-барбара сейчас взмахнёт катализатором и вновь вернёт звезду с ночного небосклона в побитый сосуд на её плечах. 

«Веками проклятый искатель приключений с сего момента лишён своего проклятия навечно,» – давит она из себя и больше не произносит ничего, потому что захлёбывается слезами и дышит-то едва-едва.

На просьбы прочесать тот район Фишль с этого дня отвечает витиеватым отказом. 

Ей так везёт, что окружающие принимают это за очередную игру. 

Путешественница, правда, ей не верит. Вернувшись после долгих странствий в город, она в первую очередь наносит ей визит и тут же удивляется, куда из дома подевались почти все книги. 

«Отныне я, принцесса Фишль фон Люфтшлосс Нарфидорт, сама создаю историю своих многочисленных странствий странствий, и кульминацией её будет погружение всех посягнувших приблизиться к принцессе со злыми умыслами, в бесконечную тьму».

«Принцесса хотела сказать, что теперь верит только себе. Книгам – больше нет,» – переводит Оз про себя, но вслух не произносит ни слова. 

Но оставаться принцессой Фишль всё равно не перестаёт – так называл её Беннет, и в имени этом теперь для неё сокрыта и вся его вера в неё, всё высказанное и невысказанное им. 

Может, если бы они зашли чуть дальше и она бы сообщила ему, что он – невиданная щедрость – может называть её Эми, сейчас она бы говорила с путешественницей иначе.

Может, они бы и сидели сейчас не втроём, а вчетвером…

Никакого «может», обрубает себя она и старается выкинуть из мыслей извалянное в грязи бледное лицо с открытыми глазами.

Он так много улыбался, так почему в голове всплывает только это? 

Фишль касается тусклого глаза бога на поясе. Будто в извинение за самую главную неудачу в её жизни он недавно начал приносить ей благие знамения одно за другим. Хоть бы здесь извиняться перестал, Бенни.

«Путешественники…их аппетит к приключениям неутолим. Неудивительно, что они оставляют самые яркие следы в этом раю».