Никто не скажет, что Борт некрасива: её спина так пряма, её взгляд так тяжёл — о нет, отсутствие красоты выглядит совсем не так. Уродлива слабость, неправильность, безжизненность, уродлив лес на болоте: его перекрученные стволы, сухие ветки, пораженные болезнью травы.
Когда Борт сжимает в ладонях меч, его кромка ловит свет полуденного солнца, слепит глаза. В отполированной стали видно отражение Алмаз — и разноцветные блики множатся, пятнают влажную траву под ногами.
Алмаз бы сосредоточиться на тренировке, но вместо этого думает: какая же Борт некрасивая.
Она не сияет, не переливается, не отражает свет; смоется с её поверхности белая пудра — проявится черный, шершавый, с маслянистыми разводами минерал, чёрный, как болотная грязь. Разве такими должны быть самоцветы? В одном их названии звучит обещание: чистый, прозрачный, сияющий цвет под стать солнцу.
Борт замахивается мечом, но не портит об сестру острое лезвие: вместо этого бьет Алмаз плоской стороной рукояти по лбу — звон от этого в ушах такой, что ничего не слышно, он отдаёт в руки — но Алма не теряется, отталкивает Борт локтем в грудь, отходит на пару шагов.
Конечно, Борт нарочно поддаётся, бьет даже не вполсилы — в четверть. Это обидно, — неужели она считает сестру такой уж слабой? — и Алмаз стискивает зубы, сжимает пальцы на рукояти, ее глаза смотрят внимательно, отыскивают дыру в защите. Выпад, обманка, защита, финт и низкая подсечка, и чёрный самоцвет валится на спину, и окрылённая удачей Алма наступает сопернице на грудь, вдавливает её в землю с излишней силой, победоносно заносит меч, и…
«И что теперь делать?..» — ужасается Алмаз, и застывает. Это неправильно, это слишком прямолинейно, неуместно.
— Давай, — говорит Борт, смотрит требовательно и прямо: совершенно её не смущает, что это она лежит на земле, нелепо раскинув руки, и болотная вода пятнает её перчатки.
Руки Алмы начинают дрожать, меч в них ходит ходуном — острие целит сестре то в грудь, то в живот, то в лицо. Радость победы сменяется растерянностью: как поступить? Поддаться моменту, признать свою тайну, свою неприязнь? Убрать меч в ножны, великодушно подать руку? Так не хочется трогать чёрный самоцвет…
— Давай же, — рычит Борт, её терпение на исходе.
Алма жмурится, втягивает голову в плечи в ожидании пощечины — её старый, детский страх разозлить старшую сестру, — заносит меч выше и с силой опускает его вниз, с тихим вскриком, будто этот удар заденет и её саму.
— Трусиха, — выплевывает Борт, закатывая глаза. Острие едва касается основания ее шеи, но даже не царапает слой пудры.
Алмаз не может решить, и ведёт себя жалко.
— Дуреха, — продолжает черный алмаз. — Смотри, как надо.
Она тянет за ворот блузки — пуговицы летят, холодная грудь под белой тканью почти не отличается цветом. Обеими руками хватает меч за лезвие и тянет вниз, поднимает, и опускает снова, и еще раз, еще — ладони Алмы безвольно лежат на рукояти, глаза широко раскрыты.
— Хватит! — кричит она, закрыв в ужасе глаза. — Остановись! — просит снова, уже тише, но никто не слушает: лезвие звенит, вибрирует, не в силах повредить черный минерал. — Прекрати это! — вырывает меч из рук, кидает подальше.
— Сама видишь, меня не разбить, — равнодушно говорит Борт, ведет пальцами по длинным царапинам от шеи до плеч. Чёрный камень просвечивает сквозь слой смолы и пудры.
— Так что прекращай свое нытье, что хочешь стать сильнее, — кричит Борт, в одно мгновение растеряв всю холодность. — Что хочешь мне помогать! Что хочешь кого-то там защищать! Меня не способны разбить ни мечи, ни стрелы, ни камни; луняне не охотятся за мной — а тебя они с легкостью разобьют, дура! Твой блеск они видят сквозь синее небо, сквозь километры высоты! — чёрный самоцвет опирается локтями на землю, порывисто садится, и её взгляд снизу вверх невозможно вынести.
Алмаз опускает глаза, смотрит на руки Борт в мокрых перчатках. Как такое безжалостно грубое существо может кого-то защитить? А ведь только сестра и может дать отпор всем бедам этого маленького мира.
Таков уж порядок вещей: кто-то несёт в себе великую силу, а кто-то красиво сияет на солнце, приманивая беду. В этом есть умиротворение, и Алмаз с затаённой радостью принимает ещё одно поражение в своей череде попыток что-то изменить.
— Ты права, — нежно говорит Алмаз, и падает на колени, утыкается лбом в плечо сестры. — Права, как всегда. Я не воин, высокая прочность алмазов лишь вводит меня в заблуждение. Мне не нужно пытаться измениться.
Рука Борт аккуратно ложится на щёку Алмаз, но лишь затем, чтобы отодвинуть ее лицо подальше.
Алмаз думает, что Борт совершенно зря устроила эту демонстрацию, теперь она выглядит ещё более жутко, — и с излишней тщательностью размазывает пудру между ее ключиц — кончиками пальцев, едва касаясь черного минерала. Получается совсем не красиво, но свежие царапины и этот маслянистый камень меньше привлекают неосторожный взгляд.
— Ляг обратно на траву, — тихо просит Алмаз.
Но Борт никогда не будет слушать: она отталкивает протянутую руку, отворачивается. Встаёт и бурчит:
— Пошли уже дальше. Столько времени потеряли на твои глупости.
И уходит: меч в ножнах, сердце в железе, не оборачиваясь, не проверяя, следует ли сестра за ней или стоит на месте, уставившись нечитаемым взглядом под ноги. Всегда за ней следовала, а сегодня порядок вещей не изменился.