Снег не в силах дотянуть до лета:

вот он был, и вот его уж нету.

Может быть, не стоит торопиться

Забывать друзей ушедших лица.

На извечные вопросы

Нет ответов, нет прогнозов,

Нет купонов, нету скидок,

Только боль былых ошибок. 

     Добросердечная весна обходительно растопила снега, обратив их белоснежные шапки шумливыми ручьями и живительными потоками для дремавших всю зиму в стылой земле семян. Радушное тепло небесного светила поднимало первые всходы и призывало их распуститься в полную силу. Если бы кто наблюдал за скоротечным ростом трав и деревьев, увидел бы, как день за днём листья раскидистых деревьев теряют моложавый зелёный цвет, наливаясь всеми оттенками изумрудов. Клейкие оболочки почек валялись тут и там, нещадно вдавливаемые в землю сапогами безразличных прохожих и копытами их равнодушных скакунов. Первые нежно благоухающие цветы сирени свешивали грозди низко к земле, а каштаны высоко вздёргивали свечки своих букетов, пряча их от шкодливых рук детей и влюблённых. По всему континенту разливалось радушие тёплого времени года, пробуждая от холодного застоя и подначивая выйти под высокое чистое небо и впустить в замёрзшие лёгкие душистый воздух, пропитанный разнотравьем. В торжество жизни вплетались звонкие голоса перелётных птах, спешно вьющих гнёзда кто под крышами домов, а кто среди чащоб, где сходили последние воспоминания о зиме, окрашивая остатки сугробов грязной слякотью. Зверьё меняло окрас шубок и сбрасывало лишний мех, подстраиваясь под мир и спасаясь от скорой жары.

     Всего этого был лишён горделивый замок-одиночка, возвышающийся посреди скалистого острова над буйным морем и всей суетной встречей красавицы весны. Что метели, что вешние грозы, что засухи и морось туманов — всё равно безразлично проносилось мимо гротескной твердыни, возносящей свои башни и флаги в хладные потоки ветров. Ни войны, ни перемирия не разделяли время в этих местах на периоды, принятые во всём остальном мире. Что ни день, то в крепости кипела жизнь, подвластная грозной воле своего господина. Для него не существовало зимнего застоя, направленного на накопление сил к следующему витку войн, и ежечасно под мудрым и строгим правлением заключались договора и расторгались неугодные соглашения. Ему не нужно было зализывать раны, чтобы броситься излеченным в следующий бой, и поле его битвы простиралось далеко за пределами одной страны, не видя никаких преград. Величавые корабли о лазурных парусах несли флаги дипломатии по руслам широких рек, в просторах бескрайних морей, вознося лорда-миротворца и осеняя знаменем династии самые отдалённые от родного острова земли.

     Могучий галеон недавно пришвартовался в гавани, и матросы уже покинули палубы, спеша воссоединиться с семьями и друзьями. Дипломаты принесли хорошую весть о выгодном договоре с жителями Изумрудных островов, который должен был принести новую прибыль богатому семейству и фракции, которой она принадлежала. Но даже не это принесло большую радость, ведь вместе со всеми на землю сошёл лорд Орт. Молодой мужчина с копной рыжих волос ничуть не переменился, но это было вполне закономерно, ведь прошёл всего месяц с того дня, как он отправился с визитом в дальнюю страну. И единственным отличием от прежнего лощёного аристократа служили глубокие тени усталости, притаившиеся под ясными голубыми глазами. Неизменная трость поддерживала мага и не давала излишне опираться на травмированную ногу, но даже этой верной помощнице было не под силу скрыть хромоту. Благодушная усталость сменилась неопределённой озлобленностью, стоило владыке пройти с десяток ярдов вверх по склону к замку. То ли расстройство, то ли ярость исказили строгие черты, едва его взгляд поднялся выше, обнаружив на своём пути самое ненавистное препятствие. Единственное из тех немногих, которые бы могли вывести его из равновесия и стать настоящей проблемой. Он увидел меня. Нелюбимого и постылого меня, встречающего его из плавания с самой ласковой из улыбок. На протянутую руку рыжий даже не взглянул, а наоборот — оттолкнул, будто увидев ядовитого гада, вызывающего омерзение и тошноту. И только на своего коня он взглянул с уважением, тут же приласкав мускулистую шею беглым, но бережным прикосновением. В седло он тоже взобрался сам и сразу отправил скакуна рысью к замку, не став ждать, когда я оседлаю свою лошадь.

     Забавно наблюдать за тем, как он сопротивляется, огрызается и делает вид, что ему отвратительно. Со временем я даже начал получать удовольствие от этих любопытных заигрываний и того, какую власть обретаю над этим строптивым созданием, как только сжимаю его волосы в кулаке, когда он не может шевельнуться не потому что связан, а потому что не хочет. В этот раз всё развивалось по необычному сценарию, которых я прежде не видел. Всё началось с его обычного раздражённого поведения: очередное заседание лордов закончилось позже запланированного времени, его брат запретил выпить, и наш супруг был вынужден искать способ выпустить пар. Сначала он с выражением пересказал всё произошедшее на собрании, испортив ужин, потом объявил, что лучше уж он заночует в кабинете, а после рявкнул, чтобы к нему не приближались. Но я слышал, как колотится его сердце. Так оно билось всякий раз, как он был возбуждён или подумывал о сексе: протяжно и быстро одновременно. Моим долгом, как голоса разума в этой семье, было утихомирить гордеца и вернуть его в колею. Благо, что я знал несколько прекрасных способов исполнить задумку. Но в кабинете Орта не оказалось, что было не совсем обычно. Если он хотел, чтобы его нашли и побеспокоили, то так и говорил: «Оставьте меня все, а если кто подойдёт к кабинету — убью». Что могло заставить его уйти в какое-то другое место? Мне пришлось развернуть псионическую сеть, и золотая рыбка почти сразу попалась в неё, и я бы даже сказал, что едва дождалась возможности нырнуть в ловушку. Обычно по одним только поверхностным уровням мыслей я мог сразу уловить, чего желает наш рыжий мазохист, однако, как я уже упоминал, в этот раз не всё было так, как я привык. Первый уровень встретил меня ровным раздражением, заполненным одной единственной фразой: «Дайте мне побыть одному, оставьте в покое»; на втором монотонное бурчание начало покрываться рябью: «Я напьюсь и всё будет хорошо»; на третьем, куда я уже почти вламывался, царила сущая неразбериха из ярких образов и обрывков, по которым я понял, что юноша уже нализался в тайне от брата и теперь предаётся разврату в одиночестве. А вот это уже было наглостью! Приложив ещё некоторые усилия к штурму четвёртого уровня мыслей, я уловил только одно: «Подвал». Что ж, более прямолинейное приглашение мне было не нужно.

     Я столько раз видел этого развратника в самых разных образах, позах и местах, что не удивился ни капли, когда увидел его сидящим в кресле со спущенными штанами и яростно ласкающим себя. Его проблема была в том, что сам он себя не мог удовлетворить, сколько бы ни пытался, и я считал это даже жестоким наказанием. Стройные широко раздвинутые бёдра юноши ритмично подрагивали вслед за тем, как он надрачивал член, одновременно с этим жадно прикладываясь к бутылке с вином. По моим подсчётам в дипломатических поездках и делах лорда он уже с месяц не получал должного внимания, а потому его голод был вполне оправдан. На секунду мне даже стало совестно, что мы с Роккэном позволили ему идти на собрание, а не заперлись с ним в спальне, укрощая дикого зверя. Весь его вид, все мысли так и кричали: «Возьми меня! Оттрахай же поскорей!» Именно это отсутствие какой-либо завуалированности сбило меня с толку. У него была привычка долго ломаться, прикидываться, но ровно до тех пор, пока он не получал желаемое в самой грубой форме. А сейчас я был уверен, что если не подойду к нему, то он сам запрыгнет на меня без прелюдий. Но не он ли любил, когда с ним обращались по-жёстче?

     — Ты пьян, — изрёк я очевидное больше для того, чтобы сконцентрировать его внимание на себе, заставить прислушиваться к моему голосу, привыкнуть, что этим ненавистным ему тембром я буду отдавать ему приказы, которых он не сможет ослушаться. В ответ раздался гортанный измученный стон, а сам дипломат приоткрыл влажный рот в беззвучной мольбе. Хм, возможно, милый, но не сейчас. — Я ненавижу, когда ты пьян.

     — Возьми меня, — лихорадочный шёпот эхом отдался от ледяных стен, и лорд уложил ноги на подлокотники кресла, стараясь завлечь. Что ж, такой товар действительно продаёт себя сам, но не идти же мне у него на поводу? — Возьми…

     — С чего бы? — Я приблизился, но остановился на расстоянии вытянутой руки, чтобы быть в зоне досягаемости, однако прикасаться к распалённому телу не спешил. — Поощрять твоё пьянство удовольствием? Ещё чего.

     На долю секунды Орт замер, затем вымученным жестом отбросил прочь приземистую пузатую бутыль с узким горлышком. Несколько лужиц дорогого вина оказалось на каменной кладке, но большая часть осталась внутри. Напустив на себя грозный вид, я заставил себя нахмуриться, хоть мне и стоило огромных сил не поднять брови. Никогда ещё на моей памяти Рурука так легко не отказывался от алкоголя.

     — Это дорогое вино, милый, — бросил я как можно более прохладно, пусть у самого от нетерпения начало неприлично ныть в брюках. О, нет, я слишком хорошо помнил, как долго он любил мучить меня, отнекиваясь от близости и играя в неженку. — Принеси его мне. Хочу убедиться, что бутылка не лопнет.

     Лорд измученно застонал, сполз с кресла и встал на колени. Я вздрогнул. Не больно ли ему? Упаси тьма что-то снова случится с коленной чашечкой! Он пополз, путаясь в брюках, к бутылке и всё же протянул её мне. Едва только я коснулся его подбородка кончиками пальцев, как юноша с готовностью вновь раскрыл губы, приглашая углубиться в познание прелестей оральных ласк. И только стоило мне кивнуть, как его крупно дрожащие пальцы стали отыскивать завязки на брюках, а губы уже ласкали сквозь ткань с яростным нетерпением. Рурука накинулся на член почти жадно, сразу задав быстрый темп и ухватив меня за бёдра, чуть дёрнув на себя, безмолвно умоляя начать двигаться. Но я наблюдал. Слушал, как все уровни его мыслей наполняются одним только призывом овладеть им. Его горящее от вина и похоти лицо было скрашено даже каким-то отчаянием. Я негромко хмыкнул и плавно перевернул над ним бутылку, плеснув на веснушки дорогой алкоголь. Он заёрзал и пошире открыл рот, чтобы ухватить капли вина, а мне только того и надо было. Обхватив юношу сзади за шею, как он и любил, я поддал вперёд бёдрами, заставив его вжаться лицом в пах, давясь слюнями, членом и выпивкой. Некоторое время я не двигался сам и ему не позволял отпрянуть, сильно надавливая на затылок. Когда же он стал дёргаться и приподнимать зад, я подался назад, и юноша жадно задышал почти по-собачьи, не сводя с меня взгляда.

     — Я хочу, — просипел он, но очередная порция вина выплеснулась на его глаза и щёки. Юркий язык шустро заскользил по припухшим губам, он прогнулся в спине, плотно жмурясь. — Ис, пожалуйста.

     Вечер новостей, не иначе! Услышать от цепкого и изворотливого дипломата «пожалуйста» было сродни чуду. Но не столько просьба застала меня врасплох, сколько откровенная безнадёжность в голосе мужа, граничащая с истерикой, и мне даже почудилось, что в голубых глазах мелькнули слёзы. Взгляд забегал, и меня обожгло потоком испуганных мыслей: «Я недостаточно хорош теперь? Что мне сделать, чтобы ты любил меня, как раньше? Как мне разжечь твою страсть?» Я едва не перешагнул через заветную грань, ту самую незримую пропасть, что сохраняла разум Орта в хрупком равновесии. Жестокого Руруку можно было заламывать и брать хоть у всех на виду, отвешивая ему затрещины и называя его шлюхой. Этого же вечно следовало убеждать в своих чувствах, давать ему понять, что он всё также вызывает острое желание владеть им целиком и полностью, что его тело приносит не менее яркое удовольствие, чем в начале брака. Иногда казалось, что это раздвоение личности добьёт юношу, окончательно сведёт с ума его и нас. Но я находил в этом подсказку, руководство к действиям. Роккэн с трудом заставлял себя хоть немного сжать шею брата и не мог терпеть грубость по отношению к себе, и я восхищался тем, как Орт находит в себе силы выпускать нежность, ласкать возлюбленного и окутывать его бережной страстью. Ему было непросто контролировать себя, и после такого он становился даже замкнутым, пока не происходила такая вспышка. Он смотрел на меня с немой мольбой, не в силах попросить вслух, спросить, не сложно ли мне. Прежде мне приходилось после каждого секса долго пить крепкий зелёный чай и убеждать себя, что ничего дурного я не сделал, что он действительно желал этого, что ему понравилось. Теперь в этом была даже какая-то извращённая потребность: глядя на серьёзный профиль лорда, пока он работает, я думал о том, как было бы сладко затянуть его руки ремнём, накинуть на шею удавку и взять сзади, чтобы он умолял о единственном нежном поцелуе. Это никак не сказывалось на Роккэне, кроме того, что ему доставалась вся ласка, которую мы не могли отдать друг другу за ненадобностью: Рурука плевать хотел на телячьи нежности, а я не желал получать фальшивку, зная, как выглядит оригинал.

     Взяв бутылку, я сделал несколько крупных глотков, и этого хватило, чтобы размыть чёткие грани, но увидеть нечто большее, чем просто юношу со зверским недотрахом и кучей запрятанных в глубине страхов. Мой любимый глупый супруг, сам не знающий, чего хочет, наивный в своей жестокости и прекрасный в расчётах, которым нет места в постели.

     Молчание было расценено Рурукой неверно, впрочем, как и всегда: он зло скривился, начал вставать, наверняка готовый одеться и убраться восвояси. Меня такой расклад не устраивал скорее даже не потому, что теперь я желал его со всем безумием, но потому, что я знал. Знал, как может беззвучно плакать гордый лорд, заперевшись ото всех в самых запылённых и далёких частях своего огромного замка. Он бы сам ни за что не признался в этой слабости, в том, как нуждается и в Роккэне, любовь к которому достигла безумного апогея, и к его ярости он нуждался во мне. В таких спектаклях Орт пытался убедить себя, что сможет отказаться от моего присутствия, что для него ничего не значит наша близость. Но как любил говорить один мой хороший друг: «Попытка — несуществующее действие».

     — А ну стоять, — не повышая голоса бросил я. На секунду Рурука замялся, точно не мог осознать, что значат мои слова, но послушно опустился обратно. — Разве я сказал тебе, что ты свободен? Не припомню. — Юноша покорно опустил голову, но я знал, что это лишь маска, не более того. Вытащив ремень одним жестом, я взвесил на руке бляшку. Лёгкое серебро ювелирной работы? Или же жёсткая кожа? — Почему я до сих пор не вижу твою спину, любовь моя?

     В эти секунды он засиял: улыбнулся с невыразимой благодарностью, бросив на меня до того счастливый взгляд, что я окончательно перестал понимать, какие именно вещи он понимает под любовью. Юноша повернулся ко мне спиной, аккуратно усевшись на подогнутую правую ногу, левую же чуть согнул в колене, но не стал её придавливать. Это была запретная зона. Можно было сколько угодно кусать его, отвешивать шлепки и душить, но с левой ногой всегда следовало обращаться максимально деликатно, и я этим пользовался. Когда сжимать шею этого строптивца становилось невыносимо, я любил оцеловывать ступню его повреждённой ноги, поднимаясь выше. Тогда Рурука становился излишне податливым и очаровательно беззащитным, боясь получить настоящую боль, из которой даже с самого странного ракурса невозможно извлечь удовольствие. Густые локоны с сочным рыжим отливом скрывали от меня шею и лопатки, отмеченные россыпью веснушек, как и он весь. Ощутив моё прикосновение к волосам, Орт затрепетал, подался было навстречу, но я не дал слабину, и надавил ступнёй ему на поясницу. Этого оказалось достаточно, чтобы юноша вернулся в прежнее положение и послушно замер. Градация нежности и грубости, их дуэт — вот, что я считал залогом успеха в нашей с ним любви. Чтобы он замирал от ласки и не смел противиться ей, зная — за ней последует удар. У него был поразительно правильный позвоночник, а оттого и осанка, что всегда приятно удивляло меня. Отстранившись на шаг, я принялся закатывать рукава рубашки. Не для того, чтобы они не запачкались, а чтобы заставить себя настроиться и переключиться, напомнить себе о том, что он сам желает этого. Кожаный конец ремня плавно, на пробу, без силы соскользнул вниз от его плеча к ягодицам, пощекотав миниатюрную ступню, и я отметил первую мелкую дрожь Орта. Рука ушла в замах и опустилась, огласив щелчком и звуком удара холодный подвал. Юноша шумно выдохнул и запрокинул назад голову, содрогнувшись. Кожа немедленно покраснела в месте соприкосновения с ремнём, а тот уже вновь завернулся в воздухе. На этот раз моей целью была вовсе не спина, но тяжёлые округлости упругих ягодиц. Сначала обмоткой, а затем перехватив её свободной рукой — узорчатой пряжкой. Блаженный стон перерос во всхлип, но я слышал его мысли, пьяные от счастья, вина и наслаждения. «Спасибо! — вот, что крутилось в его голове, как заевшая пластинка. — Ещё, прошу тебя!» Во рту было сухо от волнения. Верно, что вампиры управляют своим телом, но даже мы способны прочувствовать всплеск адреналина, который нам нужен не меньше, чем живым. Адреналин — именно этим для меня был молодой лорд. Он превращал мою холодную кровь в жидкий огонь, испепеляющий сердце и душу, в то время как Роккэн своей незыблемой нежностью усмирял все мои охотничьи инстинкты и пробуждал иные. Желание защищать, оберегать и носить на руках, собирая губами его улыбки и искорки смеха, вдыхая аромат его спокойного тела и разума. Ему тоже была знакома страсть, но она была совсем иного плана. Чувственность сквозила в каждом его касании.

     Хлёсткий удар пришёлся на ступню Орта, и он вскрикнул скорее от неожиданности, чем от боли, вызвав у меня усмешку. Иногда даже в разнообразии требуется разнообразие. Очередной щелчок пряжки отметил свой узор под лопаткой юноши аккурат там, где заканчивается косточка и начинается нежная плоть, вкушающая муку. Витиеватый лист отпечатался глубоко и резко, и я знал, что этот след останется на нём ещё долго, что смогу нащупать его поцелуями и сквозь рубашку. Но даже у него была своя мера, свой предел, который я соблюдал со всей честностью, не стал бы переходить его, даже если бы хотел. Расцвеченная алыми линиями спина казалась пылающей огнём, и вампирский глаз особенно остро различал эти переливы. К ним хлынула кровь. Стоит слегка надавить острым лезвием, и она охотно заструится на свободу. От возникшей длительной паузы между ударами Орт занервничал, но не оборачивался, следуя правилам игры. Когда же мои когти прошлись по следам ударов, он тихо всхлипнул, свёл вместе лопатки. Алые ручейки сбегали вниз, довершая прелестную картину, удивительную своей жестокой красотой.

     — Больно, — неожиданно выдохнул юноша.

     — Что? — наигранно удивился я, перехватывая ремень иначе. — Я не расслышал.

     Рурука напрягся заметней, стоило мне упереться ногами по бокам от его бёдер и склониться так, чтобы он чувствовал дыхание на своей макушке. Я ждал, пока он раскроет губы для ответа, и момент пришёл через несколько долгих секунд. Не успел великий лорд хоть слово выдохнуть, как ремень лошадиной уздой устроился в его рту, не дав ни единого шанса на возражение. Продев обмотку в пряжку, я не стал фиксировать её дополнительно, чтобы иметь возможность в любой момент ослабить хватку. Или усилить. В зависимости от того, как себя поведёт юноша. Свободный конец ремня был намотан на сложенные вместе кисти и крепко завязан, так что теперь вполне можно было бы испытать крепость костей Руруки, подвесив его под потолком, но это не входило в нашу вечернюю программу развлечений. Упёршись пяткой в поясницу супруга, я потянул за ремень, заставив его запрокинуть голову.

     — Больно, верно я тебя услышал? — переспросил я почти нежно, слегка вдавливая каблук сапога в спину. Юноша неразборчиво застонал, но я услышал его мысли.

      «Боги, мне хорошо! Как сладко!» — исступлённо думал он, поражая меня чистой искренностью и восторгом, наполняющими его. Едва я только убрал ногу с его поясницы, как он заманчиво приподнял бёдра, а затем с изумительной самоотдачей подогнул под себя левую ногу. Что ж, если он сам это сделал, то так тому и быть. Пусть во всём этом царствовал садизм, но откровенно вредить супругу я не был намерен, а потому ненадолго отпустил ремень, чтобы подготовить его к дальнейшему. Но даже этим я мог мучить и истязать мужа, а потому неторопливо ходил между полок, где стояли кувшины с маслом. Но даже тогда ничто не желало идти как обычно, и за углом меня поджидало новое потрясение, однако не менее приятное, чем все те, что были за этот вечер.

     — Это ищешь? — старший муж стоял возле стеллажа, где хранились смазки самых разных консистенций и назначений. Лицо его выглядело абсолютно спокойным и безразличным, но я слышал полные ярости помыслы, сменяющие друг друга, как тьма и свет во время грозы.

     «Как мог ты? Я считал тебя другим! Как посмел ты поднять на него руку?! Неужели не видишь, что ему нужна помощь?!» — рой мыслей возлюбленного художника окатил неудержимой волной, и я не знал, как устоял на ногах, как справился с головной болью. Но меж тем он покачивал между пальцев зажатую колбу с золотистой густой жидкостью и, похоже, не собирался мне её так просто отдавать. Роккэн сделал несколько стремительных шагов вперёд и замер в каком-то дюйме, глядя снизу-вверх с такой обидой и злостью, что я не нашёл в себе ничего, что могло бы меня оправдать.

     — Он сам выбрал и попросил, — произнёс я, подцепив подбородок любимого кончиками пальцев, и был приятно удивлён, что он не стал выдираться. — Я знаю меру и не врежу́ ему. Но он нуждается в этом так же, как и мы все в воздухе. Пойми, Рок, я… я бы никогда не сделал этого, если бы не видел, как он умирает в привычных нам рамках. Ты сам знаешь, насколько бессмысленно пытаться разобраться в его мыслях, но у меня получилось.

     — Оправдания, — тихо шепнул младший Миррор, нахмурился и опустил голову. — Я… попробую.

     В последний раз мои брови так высоко изгибались только в тот момент, когда я увидел места для развлечений в Сотминре, где разодетые смертные танцевали под столь громкую музыку, что у меня бы наверняка потекла кровь из ушей, если бы я не усмирил её в своих жилах. И чувствовал я себя примерно так же: точно от невыносимо громких басов все мои внутренности содрогнулись, а сердце ударило по рёбрам, как в огромный гонг. Действительно, чтобы избавиться от своих страхов следует столкнуться с ними лицом к лицу, пережить их и впитать их могущество, но я переживал, что юный художник просто не справится. Слишком он любил своего брата и не замечал очевидных вещей, скорее даже не хотел их замечать, игнорировал многие недостатки и нюансы. Но свой собственный кодекс справедливости и стальное мировоззрение не давали ему поблажек, а он не давал спуску другим. Но теперь?.. Мне оставалось лишь кивнуть и отправиться следом за мужем, представляя выражение лица Руруки, когда он поймёт, что происходит. Орт всерьёз заскучал, пока ждал меня, даже успел завалиться на бок и при звуке приближающихся шагов стремительно вернулся в прежнее положение, как нашкодивший пёс, покинувший своё сторожевое место без ведома хозяина. Глаза его широко распахнулись, когда он увидел брата, медленно приближающегося к нему с безразличным выражением лица. Полный протеста стон разбился о ремень, лорд дёрнулся, чтобы отвернуться и спрятать взгляд, но к моему истинному восторгу художник показал зубы. Ту свою часть, которая держалась взаперти много лет. «Бестия с мёртвой хваткой и взглядом матёрого убийцы при абсолютно ангельском лице», — так о нём думал Орт, и теперь я был уверен, что более точного описания не сыскать. Не дав брату отвернуться, Роккэн метнулся вперёд и запустил палец под плотно сидящий ремень, притянул к себе супруга, чтобы затем начать неторопливо обводить языком пересохшие губы. Крупная дрожь пролетела по телу Руруки, он широко распахнул глаза и на пробу умоляюще застонал, выгнулся, когда ладонь брата с силой и нажимом заскользила по его спине, повторяя узоры от ударов и когтей. Когда же ухоженные округлые ноготки младшего Миррора надавили на свежие царапины по всей длине, Орт вскинулся всем телом, горло его напряглось от невозможности выдать все звуки и слова. Не роняя ни слова, не проявляя ни капли эмоций, художник зашёл за спину брата, и ладонь его коснулась туго натянутого ремня. Пожалуй, старший Миррор не испытал бы столько удовольствия, даже если бы пальцы Роккэна так сжались на его члене, столь видимо глазу затрепетал он, едва муж чуть потянул на себя тугую кожу экстренно придуманного бандажа.

     Я не мог наблюдать за этим молча со стороны и приблизился, и взгляд Руруки мгновенно сфокусировался на мне, хотя до этого пьяные глаза почти не улавливали ничего из окружения. Не став хоть что-то объяснять супругу, я остановился рядом с Роккэном, который вдумчиво выколупывал пробку из склянки. Орт невнятно замычал, и художник лишь приподнял бровь.

     — Хочет знать, что за масло, — пояснил я, опускаясь на корточки и глядя, как художник выливает масло на ладонь, размазывает его по пальцам, а затем выливает остатки на копчик брата, позволяя ему стечь ниже.

     — Ему понравится, — мрачно пообещал старший супруг, и два его пальца цинично проникли в анус брата, заставив юношу вздрогнуть и выгнуться.

     — Не бойся, — хмыкнул я, заметив, как он слегка поглаживает ремень, точно думал над тем, стоит ли ещё раз дёрнуть за него, неторопливо разрабатывая отверстие. — Нужно так.

     Прежде чем Роккэн успел возразить, я уложил руку поверх его и, стиснув своеобразный поводок, что было силы дёрнул его назад. Рурука застонал, шире разведя бёдра, под ошарашенным взглядом брата оросив пол семенем. Он часто и тяжело дышал, взмокнув от желания и боли, от мучения, что теперь на него проливалось в двойном объёме. А когда я позволил себе наглость втолкнуть собственные пальцы в его анальное отверстие вместе с художником, Орт и вовсе зашёлся высоким протяжным скулежом. Художник попробовал отпрянуть, но натолкнулся на мою грудь спиной и передумал, сурово сжав губы, явно вознамерившись доказать брату, что тоже способен на многое ради него. И всё же острое неприятие происходящего так и сквозило в нём, забавляя и расстраивая.

     — Я не могу, — наконец выдохнул он, отшатываясь и обхватывая себя за плечи.

     Орт едва не разрыдался, пытался кусать себя за губы и язык, но стискивал ремень. Он отвернулся, низко опустив голову и отгородившись густым пологом волос. «Он не сможет полюбить меня такого?» — услышал я немой ментальный вопрос Орта, пропитанный столь дикой горечью, что она заграбастала и меня в свои объятия. В их связке я был третьим, добавочным звеном, вживлённым жреческой рукой, но я чувствовал их души, как они радуются и страдают. А потому накинувшаяся на меня с обеих сторон нестерпимая тоска едва не сбила с ног, и я мог лишь беспомощно глядеть на возлюбленных мальчишек: один оплавил моё сердце со своей стороны, второй заставил его цвести пышными махровыми бутонами лизиантуса. «Тьма милостивая, зачем я здесь? Чего я пытаюсь добиться? Не проще ли будет убраться прочь?» — с отчаянием думал Рурука; «Мне больно только от мысли о том, что тебе нравится подобное с собой обращение. Неужели ты думал, что я не замечу? Наши с тобой души связаны между собой. Что ты вообще надеялся от меня скрыть?» — мысли Роккэна были всё более спутанными и даже отчаянными. Но своего пика художник достиг раньше, чем Рурука окончательно успел убедить себя в том, что рядом с ним находятся из жалости. Под моим ошалелым взглядом Роккэн схватил с пола ополовиненную бутылку вина и как следует к ней приложился. Отставив пустой сосуд в сторону, Миррор резко уставился на брата, а затем на меня.

     — Пока я не передумал, — сквозь зубы произнёс он, и его пальцы весьма властно скрутили рыжие кудри.

     Грудь Руруки характерно вздрогнула несколько раз: так было всегда, когда он силился сдержать слёзы. Решив, что сейчас тот самый момент, я потянулся и немного ослабил ремень, позволил ему перетечь на шею, слегка сдавить её. А пока я занимался любезно подставленной мне аппетитной задницей, Роккэн вновь потянул мужа за волосы и, склонившись, жадно поцеловал. Что это было за зрелище! Наблюдать за тем, как эти двое ласкают друг друга, было моим излюбленным развлечением. Я почти не обижался даже, когда меня не звали присоединиться, а ведь мы были обвенчаны уже не первый год! Но прежде Рурука не мог смотреть на мою близость с Роккэном, отказывался от любого намёка на то, чтобы провести ночь втроём. Но теперь, похоже, всё должно было наладиться, и я мечтал об этом, как о святом искуплении, о райском блаженстве, что проливается на душу магическим дождём. Как мне хотелось просыпаться в объятиях их двоих, чувствуя не неловкость и злость, а терпкую любовь. В этом смысле я великолепно понимал Руруку. Мне хотелось, чтобы меня любили, чтобы меня во что-то да ставили, но как-то поздно до меня дошло, что эти его заморочки и извращённые просьбы, то, как он обращается именно ко мне с отчаянной мольбой — ничто иное, как его любовь. Да, изломанная и искалеченная, но я радовался и этому. Я желал, чтобы они оба обращались ко мне «милый», льнули по ночам и считали своим единственным. Возможно, в этом была стойкая нотка эгоизма, и я даже не собирался это отрицать. Лучше так, чем слушать извечные шуточки от злых языков: «Где же твой Акио?» Ни один демон не смог бы сделать меня счастливым больше, чем эти двое, разорвавшие мою душу и воскресившие её из кровавого месива агонии.

     Едва только моя плоть проникла в него, как Рурука позволил себе стон, вынужденно оторвавшись от губ брата. На лице же Роккэна на секунду отразился немой ужас, когда он наблюдал за тем, как я без пощады тяну на себя ремень, как без всякой нежности своими движениями вынуждаю его каждый раз всхлипывать и жмуриться. На секунду уверенность художника дала трещину, и он обхватил лицо брата пальцами, принимаясь осыпать его поцелуями.

     — Ещё, — хрипло ему в губы прорычал Орт, и я потехи ради сильней дёрнул ремень, украв остатки его слов. Рурука засипел, подался было мне навстречу, но тут же получил сильный удар по бедру.

     Управлять им было так упоительно и легко! Едва только он порывался что-то сделать, следовало поступать ему наперекор, и именно тогда лорд был безмерно счастлив, ощущая на себе чужую власть. Ненадолго прекратив мучительно резкие движения, я поднырнул под ремень и, крепко притиснув к своей груди юношу, подался назад. Едва только оказавшись усаженным на мои колени, со зверски заломанными руками, Орт издал неясный звук: то ли попытался вскрикнуть, то ли удержаться и изобразить безразличие. Этот оборвавшийся гулкий вздох задрожал в его лёгких раскалённым воздухом, и я чувствовал, как трепещет его грудная клетка под моей ладонью. Найдя губами шею Руруки, я нарочно медленно заговорил:

     — Хм… даже не знаю… насколько хорошо ты себя вёл?

     — Пожалуйста! — рьяно взмолился юный лорд, склонив голову на бок и подставив артерию под мои губы. — Пожалуйста, молю тебя, ещё!

     — Не мучай его, — тихо попросил нарисовавшийся напротив нас Роккэн, жалобно прикусив губу.

     Рурука зыркнул на него и попытался податься вперёд, чтобы ухватить хоть крупицу желаемого, но я заранее прочитал то в его мыслях и удержал, чтобы затем со всем удовольствием вонзить в него клыки. Крик оборвался так же резко, как и зародился. Художник принялся оглаживать содрогающееся тело мужа, шепча что-то успокаивающее, но я не стал объяснять ему, в каком экстазе сейчас пребывает наш сумасшедший возлюбленный. А уж дополнительная ласка и вовсе загнала его в угол, и новые капли семени потекли по его плоти, забрызгав и одежду брата, и его собственный живот. Смекнув, что к чему, Роккэн смог лишь потрясённо качнуть головой, но затем начал награждать грудь и живот брата крепкими и даже грубыми поцелуями, втягивая в себя кожу.

     — Ты бы не зевал, закат мой, — подсказал я, возобновляя движения и чувствуя прилив сил от порции свежей крови, — посмотри на него. Он желает нас.

     — Ещё, — простонал Рурука, почти выкрикнул эту мольбу, извиваясь в моих объятиях упругой и могучей змеёй. — Роккэн, милый, прошу!

     Личико художника очаровательно вытянулось, и к румянцу от алкоголя добавилось дикое смущение. Столько лет Орт штурмовал его с просьбами и намёками, умоляя хоть раз попробовать быть жестоким и грубым с ним, сколько раз психовал по этому поводу, а теперь, уловив за возможность получить от горячо любимого супруга это сокровище, не мог более сдерживаться.

     — Возьми меня, — лихорадочный шёпот даже не хотелось прерывать, чтобы увидеть реакцию художника. — Я так безумно хочу тебя!

     Роккэн помедлил. Его восприятие несколько исказилось от алкоголя, который он никогда прежде не принимал, а теперь испытал на себе всю крепость хорошего выдержанного вина. Когда юноша вдруг поднялся на ноги и отошёл, мне стоило огромных сил удержать заметавшегося Орта. Лорд не отдавал себе отчёта в том, что творит, и его искренние мысли, не запечатанные манерами и правилами, вырывались из него с отчаянной яростью:

     — Почему ты так жесток ко мне?! Что я делаю не так? Роккэн! Смотри на меня! — Его хриплые крики отражались от каменных стен и повторялись многократно, били по слуху, и мне всё тяжелей было удержать взбесившегося чернокнижника. — Что я должен сделать, чтобы ты любил меня?! Он… он лучше меня, не так ли? — Истеричный смех пронзил мою душу, и я не знал, что будет лучше: заткнуть его, затянув ремень на его горле, или же дать выговориться. Прекрасная ночь готова была обратиться очередным адом нашей семейной жизни, наполненной недомолвками и обидами. Младший супруг явился из теней такой спокойный и ровный, точно мольбы брата его не тронули и ничуть не задели. — Как я мог забыть, кто из нас двоих лучше во всём. Заботливый, внимательный… с таким взглядом, как ни у кого нет, да? Что против него я, жалкая псина?!

     — Заткнись, Орт, — подчёркнуто равнодушно бросил Роккэн, скидывая с себя рубашку и брюки. Непочатая бутылка вина в его руках насторожила меня. Изящное тело, гибкость которого будоражила моё воображение, явило все свои прелести. Сколько раз я видел его обнажённым, столько раз и сходил с ума от мысли, что имею полное право коснуться каждого дюйма кожи, обласкать его и услышать нежные стоны истинного удовольствия. Когда же Роккэн опустился напротив Руруки и с безразличным выражением лица изъял пробку из бутылки, а затем сделал большой глоток, волнение моё стало расти. Но следом старший муж прильнул к губам Орта и влил в его рот алкоголь. После пары раз повторения процедуры он ухватил лорда за шею и прошептал, глядя ему в глаза: — Если ты и будешь пить, любимый, то только с моих губ, понял? Упаси тебя тьма, если ты ещё хоть раз сделаешь иначе.

     Ошарашенный юноша притих, и я счёл возможным подать голос и напомнить о себе, тактично сделав вид, будто бы не заметил кинутых в мой огород камней:

     — Весьма приятно чувствовать себя столом переговоров, мои прекрасные, но я клянусь, что терпение моё далеко не так безгранично, как вам кажется. И если эта болтовня не прекратится, то я заткну вас обоих, а сил мне достанет, не сомневайтесь.

     Крепкая хватка на яйцах заставила меня захлопнуться и подумать о собственных прегрешениях. Роккэн посмотрел на меня игриво и с вызовом, но промолчал и принялся пристраиваться. С некоторой завистью я смотрел, как Рурука пылко прижимается к нему, обхватывая за талию ногами и приникая в исступлённом поцелуе. Он даже порывался обнять возлюбленного супруга, но тут моя ревность оказалась сильнее, и я зафиксировал ошейник так, чтобы он едва ли мог дышать, не позволил забыть обо мне. Его тесное лоно было горячим, сжимало мой член, и вторжение плоти Роккэна для меня сказалось скорее лишь большим удовольствием, а вот Орт напрягся, и его натужное дыхание выдало его с потрохами. Он весь взмок, и я не без наслаждения слизывал солоноватые капли пота, вдыхая благовоние страсти. Иногда я завидовал оборотням, которые по одному только запаху определяли, кто им подходит, как тонко они ощущают свою пару, что не могу ощутить все те же переливы возлюбленных тел. Художник тонко застонал, несдержанно содрогнувшись и первым начав движения. Я же не торопился присоединяться к нему, зная, через какую неприятную гамму ощущений проходит Рурука. Мне казалось, что сейчас лорд взмолится о помиловании, чтобы его перестали мучить, но это было лишь мимолётным мороком. Пьяный от алкоголя и афродизиака Орт игнорировал всю боль, чувствовал её слабо, и я знал: настал тот самый пик, когда с ним можно вытворять что угодно, а он будет лишь с восторгом просить повторить. Как только мы с Роккэном начали оба двигаться вразнобой, дрожащий надломленный стон прорезал подвал, а судорога жаркого порочного тела подсказала, что всё идёт, как надо. Следовало подбросить уголь в печь, сделать пламя гораздо жарче, довести Орта до того самого пика, и тогда голод его будет утолён, и он успокоится.

     Обхватив маленькие жемчужинки сосков пальцами, я принялся их мять сперва нежно и вдумчиво, почти неощутимо, затем стискивая всё сильнее, пока не дал себе волю. До того, как мои возлюбленные поняли, в чём дело, две тонкие тени скользнули меж ними, плотно связав их соски между собой. А пока они ёрзали и пытались привыкнуть, не повредить друг другу, я отпрянул, уступив Роккэну инициативу. Потеряв позади себя опору, Орт повалился на спину, увлекая за собой и художника, который, кажется, начал входить во вкус. Я же поглядел на недопитое вино, на распалённых юнош, а после всё же пристроился к старшему супругу сзади. Он не возражал, увлечённый тем, чтобы как следует искусать шею и ключицы брата, чтобы он продолжал восторженно просить не останавливаться. Поглядев на симпатичные ступни Орта, перекрещенные между собой, с очаровательно поджимающимися от удовольствия и боли пальцами, я не преминул обласкать их языком и слегка прикусить. Не будь здесь младшего Миррора, лорд бы уже взвизгнул и попробовал спрятаться, но ударять в грязь лицом он не желал, а потому лишь зарычал сквозь зубы. Про себя посмеявшись, я позволил убрать препятствие со своего пути, чтобы вдоволь полюбоваться ягодицами Роккэна, бёдрами, и взгляду моему предстали и слаженно работающие мышцы ног, и спины, и ещё одно привлекательное мышечное кольцо, которое в данный момент интересовало меня более всего. Когда мой язык заскользил по его анусу, художник мелко задрожал, попытался отстраниться. Но тут в игру включился Орт: он уложил ступни мне на затылок и с явной мстительностью вжал лицом в зад своего брата. Тьма, как будто бы меня подобное может разозлить или обидеть, я же только того и хочу! Но старший Миррор сам загнал себя в ловушку, подпустив меня к себе и предоставив в доступ такую свою беззащитную часть, и я начал вдумчиво оглаживать пальцами его ступни и щиколотки, не забывая максимально нежно и глубоко вылизывать Роккэна, который теперь был в куда более щекотливом положении, чем мы с Ортом.

     Но лишь стоило мне проникнуть в тело возлюбленного художника, как всякие границы покинули меня. Выше моих сил было оставаться равнодушным, когда эти двое были рядом, когда так пылко ласкали друг друга, когда я знал, что сыграл в этом всём далеко не последнюю роль. Со старшим супругом следовало вести себя совершенно иначе, но тело моё было сведено с ума лордом: он будто распространял вокруг себя ауру безумия, заражал им, и я не смог сопротивляться. Казалось, что и мой разум теперь разделён надвое, но вовсе не так, как при получении чужих мыслей. Одна моя часть умоляла быть нежным и ласковым с Роккэном, взять его максимально бережно, но так, чтобы он растерял дыхание; вторая же с яростной дикостью рвалась к его телу, чтобы заполучить его полностью, собрать коллекцию его умопомрачительных криков. Я обнял их обоих, делая сильные размашистые движения бёдрами, задавая общий темп. Почти абсолютно я был уверен, что со стороны мы похожи на причудливый цветок с разномастными лепестками, и я верил, что смогу взрастить его и уберечь от холодов и засухи. Роккэн стал мягким и податливым, забывал то и дело о старшем брате, но тот мгновенно давал о себе знать, подмахивая задницей и насаживаясь до самого основания.

     — Закат мой, — в помутнении прошептал я, целуя лопатки и плечи художника, а затем поверх его плеча наклоняясь к Руруке и пытаясь поймать его взгляд, — кровь моя…

     Орт ненадолго замер, и на его лице отразилась растерянность такая трогательная, что в душе моей прорезались очередные ростки бесконечной любви к этим мучителям. Тот момет, когда лорд потянулся мне навстречу, приоткрыв губы, запал в мою память навечно. Первый миг нежности и доверия без грубых шуток и сумасшедшей страсти, за который я успел убедиться: Сердце мира не сводит вместе тех, кто не создан друг для друга. Поцелуй вышел смазанным и будто бы смущённым. Впервые после церемонии бракосочетания мы поцеловали друг друга без скрытых помыслов и ощущения подвоха или западни. Я успел позабыть, каковы же его губы на вкус. Рурука не терпел поцелуи, по крайней мере старательно делал вид, что ненавидит их, но в те секунды он так искренне целовал меня, что душа устремилась к нему, преисполненная любви. Мне больше не хотелось душить его и связывать, хотелось обнять и прижать к груди, втолковать в его такую умную и такую бестолковую голову, что и я, и Роккэн любим его безмерно. Гладкий горячий язык ласкал меня и доставлял наслаждение ничуть не меньшее, чем тугая попка художника, которую я без остановки мял и трахал, не видя причин остановиться.

     — Вы… меня… задушите, — просипел младший Миррор, и мы с Рурукой стремительно отдалились, смущённые и потрясённые.

     Много лет я верил, что он ненавидит меня так же, как и других вампиров, что в любой момент вместо крови в моём бокале окажется смертоносное зелье. Я злился на него и выходил из себя, позволял себе рвать тренировочные манекены в Чёрном замке, чтобы выпустить ярость. Однако та искра, что явилась между нами в ту ночь, теперь не могла погаснуть. В широко распахнутых голубых глазах я читал только одно: «Не уходи». И это после стольких лет, когда он гнал меня прочь, сатанея от ненависти! Мы спрятали взгляды одновременно, испуганные внезапным чувством, беспощадным в своей неумолимости, тут же найдя, как отвлечься от него. Роккэн. Вот, что было в наших мыслях.

     Но я не мог не заметить, как Рурука ёрзает, пытаясь освободиться и обнять нас в ответ, как Роккэн дрожит на вершине наслаждения, готовый излиться. Моё собственное тело тоже было на грани, но я желал довершить начатое. На очередную смену позиции Орт ответил измученным стоном, а я вновь устремился к его тылу: младший Миррор лежал на полу безостановочно оглаживая и царапая брата в любовной лихорадке, подкидывая его на своих бёдрах, а потом ухватив его за ягодицы и разведя их в стороны до болезненного всхлипа возлюбленного. Любуясь тем, как член мужа растягивает отверстие меж ягодиц юноши, я едва справлялся с желанием поиграться ещё немного. Но собственное жгучее возбуждение и даже некоторая боль в яйцах от желания наконец кончить не дали мне продолжить пытку. Рурука блаженно застонал, когда я начал проникать в него, отпятил задницу, и я надавил ему на затылок, заставляя нагнуться сильнее. Пока братья неистово целовались, я ухватился за ремень одной рукой, второй крепко сжав член Орта у основания, не давая ему сойти с дистанции раньше срока. Первым кончил Роккэн, изогнувшись так, что лишь макушка и копчик касались пола, пока его ступни упирались мне в ягодицы, а сам он дрожал на пике оргазма. Мои движения становились скорее даже хаотичными, я сбивался с ритма и всё пытался ощутить финальный толчок, пока в голове будто не взорвались тысячи бомб. Рурука всхлипнул, откинувшись на мою грудь и снова беспомощно потянувшись за поцелуем. А пока я ласкал горячий рот, хотел уже начать надрачивать его член, когда ощутил прикосновение пальцев художника. Орта доводили до оргазма в четыре руки и два члена, пока он не вскинулся в моих объятиях, обильно кончая. Но даже тогда он не разорвал поцелуй, и я понимал, что пропал.

     Что могло быть хуже любви к Руруке Орту?

Гнать вперед? Или остаться?

Рассмеяться? Разрыдаться?

Сделать лучше? Сделать хуже?

Загляни зрачками в душу!

Я знаю, придёт тот единственный час,

И счастье когда-нибудь вспомнит о нас,

И к нам приплывут тысячи кораблей

Из дальних морей.