утро

Чонин запинается о верхнюю ступеньку крыльца, едва не падая, и разражается громким хохотом, эхом разносящимся по пустынному подъезду.

Сынмин, уже зашедший в подъезд, резко разворачивается к нему и шикает, одной рукой поддерживая Чонина за локоть, чтобы помочь ему удержаться на ногах, а другой зажимая рот. Чонин чмокает ладонь, прижатую к его губам и, кажется, постепенно теряет поймавшую его за шиворот смешинку.

  — Четыре утра, Нини! — Наставительным тоном шепчет Сынмин, надувшись.

В них одинаковое количество алкоголя — по одной жестяной банке персикового Jinro соджу, купленного, чтобы отметить последний день их затянувшегося свидания, и распитого по пути. Алкоголем, если честно, этот напиток называть всерьёз просто смешно даже с их одинаково низкой алкогольной толерантностью, но Чонин ощущает себя невероятно лёгким в этот рассветный момент рождающегося утра с руками Сынмина на его талии, крепко обнимающими его.

Это не первое их утро вместе и не последнее, но Чонин хочет растянуть момент прощания даже на ещё несколько коротких минут и, освободясь из чужой хватки, легонько толкает Сынмина вглубь подъезда и закрывает за собой железную входную дверь максимально аккуратно, чтобы не создать лишнего шума.

Сынмин смотрит на него с абсолютным непониманием во взгляде, но поддаётся, когда Чонин безмолвно стаскивает с его плеч рюкзак, когда прижимается спиной к двери и тянет Сынмина на себя за плечи, вовлекая в поцелуй.

Какой по счёту за эти четыре дня — никто из них сказать не сможет, даже если хорошенько попытается посчитать.

На лицах обоих лёгкая щетина, которая немного царапает кожу их и без того измученных припухших губ, когда они попеременно отвлекаются от губ друг друга на подбородки и щёки, исцеловывая каждый участок кожи, но им абсолютно плевать.

Чонин чувствует на языке привкус персиков и больше ничего — они ели в последний раз больше нескольких часов назад, потому что денег не осталось совсем, да и не очень-то и хотелось.

И Сынмин даже не стал отговаривать от идеи выпить на пустой желудок. Иногда он просто сам по себе хочет быть безответственным, а не потому что Чонин на него «плохо влияет». Они оба просто слишком молоды для того, чтобы вести себя мудро.

Чонин углубляет поцелуй, хватаясь за отросшие волосы на затылке Сынмина (специально немного отрастил, потому что Чонин сказал, что ему бы пошло) и языком касаясь ровной кромки сынминовых зубов.

Сынмин судорожно выдыхает через нос и разрывает поцелуй, заключая Чонина в клетку из своих рук, расположенных по обе стороны от его головы. Он слегка встряхивает головой, чтобы убрать чёлку с лица и смотрит на Чонина как кот, поймавший маленькую мышь, немного хищнически ухмыляясь.

  — И что это мы делаем, м? — Сынмин часто дышит, время от времени жмурится и сжимает кулаки, пытаясь прийти в себя. Он интонационно выделяет «мы», давая понять, что имеет в виду «ты». — Я думал, ты меня уже проводил. Зачем дверь закрыл?

Чонину самообладание восстановить нужно не меньше. Он тоже часто дышит, ещё и следы на сынминовой шее, которые являются делом его губ (и зубов), которые даже бесполезно пытаться скрыть спортивным бомбером, надетом на Сынмине поверх футболки, по одной простой причине — у него просто-напросто отсутствует воротник.

Чонин жаждет оставить ещё парочку отметин, но, если начнёт, это дело затянется, а им, как ему не грустно об этом думать, пора расходиться.

  — Доведу до лифта, обниму, тогда и будет считаться, что проводил.

У Чонина в животе приятная щекотка от смущенного лица Сынмина.

  — О. Мило. — Сынмин касается его щеки, чтобы немного потрепать её. — Какой же ты романтик, Чонини.

Чонин всеми силами пытается изобразить недовольство на своём лице, но сдаёт сам себя с потрохами, потираясь щекой о руку Сынмина. Можно оправдаться, что он совсем немного пьяный.

  — Пойдём тогда, — Сынмин протягивает руку, и Чонин хватается за неё.

И они за руку идут до лифта почти что на цыпочках, чтобы не создавать шум. И проходят где-то десять шагов.

 — Вот и лифт. Обнимай, — Сынмин широко раскрывает руки, на его лице ярко читается щенячий восторг.

Объятия от Чонина — редкое почти грандиозное событие, так ещё и тут сам предлагает.

Физический контакт всё ещё совсем не по части Чонина, но он пытается научиться получать положительные эмоции ради себя самого, да и время от времени ему даже очень приятно от прикосновений Сынмина и его собственных к Сынмину.

Например, когда Сынмин порывается массировать его шею и плечи.

Чонин обвивает плечи Сынмина руками и прячет свою улыбку в его шее, когда ощущает руки на своей талии.

  — Замаскируй засосы, ладно? — Устало бормочет Чонин.

Они не спали уже около суток, поспорили в автобусе Пусан-Сеул, что заснувший покупает айс-американо и чизкейк, когда сели в него около двенадцати ночи. Чонин, кстати, уверен, что в какой-то момент поездки они оба немного подремали, уложив головы на плечи друг друга, но вряд ли кто-либо из них признается.

Сынмин потирает свою шею.

 — Насколько сильно их видно?

В свете люминисцентных ламп подъезда следы на шее Сынмина видны просто замечательно. Чонин испытывает крайней степени смущение, когда смотрит на них.

 — Родители твои могут подумать обо мне много всего нехорошего, так что пожалуйста, — произносит он, стушевавшись.

Сынмин усмехается, успокаивающе поглаживая его по голове.

 — Кто же знал, что ты такой страстный. Но ладно, одолжу у сестры тоналку.

Чонин отстраняется, не высвобождаясь из объятий, и как можно ниже оттягивает ворот своей толстовки и футболки под ней.

  — Я страстный? Ага, кто бы говорил.

И Сынмин взглядом изучает труды уже своих губ (и зубов) на ключицах и груди Чонина. Особенно много их, кстати, именно на его груди.

  — Если у тебя какой-то фетиш на грудные мышцы, ты скажи, ладно? Ничего не имею против, если что. Могу больше ходить в качалку.

Чонин заливисто смеётся, на секунду забывая о времени, но быстро спохватывается и уже сам зажимает себе рот.

Сынмин фыркает и бурчит «иди ты», легонько отпихивая его от себя.

  — Придумай, где ты был все четыре дня.

Сынмин усмехается. Конечно, он не может рассказать что он и его парень на выходные уехали в Пусан, но незапланированно задержались там ещё на два дня. Что ночевали они на пляже, спали под звёздами на чониновом пледе, укрывались ещё одним, умывались в туалетах торговых центров, душ принимали в дешёвых общественных банях и питались в последние два дня как попало, потому что поездка вышла спонтанной (для Чонина, который всё спланировал, нет, но он всего лишь бедный студент) и денег у двоих на эту поездку было едва-едва.

Родители Чонина перебрались из Пусана на Чеджу, на гостиницу, даже самую дешёвую, денег не было, но Чонин так хотел показать места, где он вырос. И это всё как-то затянулось.

  — Всё, я тебя проводил, — Чонину немного грустно, но они увидятся вновь совсем скоро, а сейчас им обоим нужен сон, после которого не придётся из волос вычёсывать песок.

Сынмин проводит руками по чониновым плечам и обеими ладонями начинает массировать чувствительные точки на его шее.

  — Может, зайдёшь? — В голосе сквозит беспокойство.

Автобусы ещё не ходят, денег на такси у Чонина не осталось, а до его студенческого общежития идти целый час.

Им повезло, что водитель автобуса согласился высадить их в десяти минутах ходьбы от дома Сынмина, так что Чонин смог его проводить.

  — Я твоей маме, по-моему, не нравлюсь, — смущённо делится своими опасениями Чонин.

И у него есть причины — всё же эта женщина стала невольной свидетельницей их разговора по телефону, когда Сынмин поставил звонок на громкую связь во время готовки и его вошедшая на кухню мать услышала, как Чонин называет её сына «страшненьким». Она виду не подала и Сынмина спокойно выслушала, когда тот объяснил, что это был его парень, у которого приколы немного странные иногда. Чонин так на самом деле не считает и, если перегибает, извиняется, да и чаще говорит, что Сынмин красивый и секси, чем что-то другое, но мамы Сынмина он пока побаивается.

Может быть, сейчас ещё сильнее, после того, как «выкрал» её сына на несколько дней без какого-либо предупреждения (Сынмин-то думал, что они просто пойдут погулять, пока Чонин не явился с большим, набитым до отказа рюкзаком и не предложил свою замечательную идею, от которой Сынмин не смог отказаться и не особо хотел отказываться) и увёз куда глаза глядели. Они встречаются всего второй месяц, так что время реабилитироваться в глазах сынминовых родителей ещё будет. Да и сейчас ещё как-то рановато для знакомства с ними.

  — Я всё же пойду. — Чонин несколько раз похлопывает Сынмина по спине и отходит на пару шагов назад. — Заходи в лифт.

Сынмин качает головой, но улыбается и послушно нажимает на кнопку вызова лифта.

Лифт прибывает, Сынмин заходит в него и разворачивается, напоследок бросая:

  — Приходи на первую пару, ладно? Мы и так два учебных дня пропустили, ещё и этот пропустим, чтобы отоспаться.

Чонин закатывает глаза, но клятвенно обещает явиться как штык.

Когда двери лифта закрывается, Чонин разворачивается, поднимает свой рюкзак, оставшийся у входной двери, надевает его и выходит из дома Сынмина с широкой улыбкой на лице, которую не может сдержать.

Уже совсем светло, и на улице, кроме него, больше нет ни одного человека.