...

Что было прежде? Как она оказалась здесь? Прошлое словно в тумане… Да и разве важно это теперь? Разве прошлое имеет сейчас хоть какое-то значение? Ведь нет для нее большего счастья, чем быть всецело в его власти; ощущать прикосновения его обожженных рук; тонуть в обжигающей ледяной бездне его глаз.

Она не может и не хочет сопротивляться этому взгляду, словно бы проникающему в самую душу, пронзительному настолько, что она чувствует себя нагой перед ним; этому бархатному голосу, обволакивающему ее дурманящим, но таким ласковым мороком.

И Черный Враг Мира смеется снисходительно: наивное дитя! Неужели и правда верила, что сила Майар, унаследованная от матери, позволит ей противостоять тому, чьему могуществу нет предела? Хотела околдовать его – и вот, теперь сама околдована.

Лютиэн смотрит на него, замерев будто кролик перед удавом. В глазах ее читается восхищение, граничащее с обожествлением, и какой-то странный, неуместный, почти детский восторг.

Черные пальцы легким касанием приподнимают ее подбородок. Даже от этого мимолетного прикосновения у Лютиэн перехватывает дыхание. Моргот, торжествуя победу, заглядывает в глаза своей жертве. Околдованная – но не пустая. О нет, он не станет брать ее силой. Она сама возжелает его!

Но упиваясь своей властью, Черный Враг Мира не замечает – или не хочет замечать, – что он сам пал перед чарами прекраснейшей из Детей Эру. Потому что невозможно было не преклониться перед ее красотой, ее чистотой, ее смелостью наконец! Потому что она воплощала в себе все то, к чему Мелькор против собственной воли болезненно тянулся, как к далекому, недостижимому, навеки утраченному Свету.

Именно это чувство вело его, когда сильнейший из Айнур похитил Сильмарили. Тогда для него ничто больше не имело значения – ни боль ожогов, ни тяжесть короны. Лишь этот Свет, которым он отчаянно желал обладать – ибо в нем самом Света давно не осталось.

В глубине души Моргот понимает, что то же самое происходит и сейчас. Что желание обладать Светом не принесет ему, Черному Врагу Мира, ничего кроме боли – ибо Свет разъедает Тьму подобно кислоте. Понимает, но не может противиться. Да и не хочет. Лишь смотрит в доверчиво распахнутые глаза Тинувиэль и, кажется, медленно погружается в пучину безумия, не в силах выносить исполненного обожания взгляда этих нестерпимо-чистых глаз.

Тьма тянется к Свету, чтобы сгореть в нем. Свет тянется к Тьме, чтобы погаснуть в ней.

Здесь нет ни победителей, ни побежденных. Они оба оказались околдованы, пленники своей слепой веры в силу собственных чар. Неспособные и нежелающие выбраться из сумасшедшего круговорота чувств, в котором нет шанса понять, где истина, а где – наваждение.

И никому, даже всесильному Мандосу, не дано предсказать, чем обернется для мира этот союз – тысячей бед или, быть может, новой надеждой?..