Вид из окна верхнего этажа Звёздной башни открывался волшебный. Город с высоты казался игрушечным, ненастоящим. Медленно гасли магический фонари, вышагивали из бумажных дверей разноцветные фигурки-люди. За каменной стеной с островерхими зубьями чернел бессонный лес.

Веора любила приходить сюда на рассвете, когда солнце самым краем касалось горизонта и небо, с одной стороны тёмное и спокойное, с другой горело всеми оттенками золота. Она любила золотой цвет, мягкий, тёплый и радостный, но само золото не любила. Грязное. Залапанное чужими руками и мыслями.

Она передёрнула плечами. Этой ночью над столицей бушевала гроза, и раскаты грома до сих пор дрожали в её груди, передавая эту дрожь в ладони и дальше — на оконное стекло, на башню, на целый мир! Веора тихо рассмеялась от этой нелепой мысли.

Покой. Она чувствовала его в замершем воздухе, напоённом свежестью дождя. В редких прохожих, зачем-то вышедших на укрытые лужами улицы. В мерцании накопителя, вобравшего в себя всю мощь минувшей грозы.

В себе.

Веора провела пальцами по холодному стеклу, и вслед за прикосновениями на нём распустились тонкие ледяные цветы и хищные лозы. Символично: магия сама приняла эту форму, ведомая даже не мыслью — тенью мысли о ней. О не её Ниле.

Веора сглотнула комок, чувствуя, как рушится тонкая стена между ней и памятью, рассеивая предрассветное спокойствие. Как ширится в груди колкий комок из невысказанных слов и непроявленных эмоций.

Их — её — больше некому услышать.

— Великий, огради меня от сомнений, — Веора коснулась пальцами лба и закрыла глаза, вкладывая в эту просьбу все свои чувства. Нутро стянуло холодом, выморозило душу, заковало сердце в ледяные доспехи её Бога. Зимний Исповедник, хранитель истины, ответил на её молитву.

И стало легче.

Веора всю жизнь бежала от чувств и не собиралась останавливаться. Точно не теперь, когда ей не к кому возвращаться. Не теперь, когда она снова всё испортила: исколола иглами слов, истрепала пургой упрёков, потеряла в буране жизни. Замела позёмкой дорогу назад. Так глупо. Чувствовать что-то. Любить. Зачем? Она произнесла «лю-бовь» вслух, раскатисто и мягко, и скривилась от нарочито приторного звучания.

В бездну.

Она давно не глупая девочка Веора. Она — мистрис Инор, чей долг — учить, а не предаваться глупым полуночным мечтаниям.

Солнце поднялось над горизонтом, раскрашивая умытый грозой город в карминовый и охряный, а небо, напротив, выцвело, выгорело до белизны. Пора уходить. Мистрис Инор окинула равнодушным взглядом помещение: стекло, объятое плачущими цветами; шар-накопитель под потолком, похожий на полную луну; шкаф с телескопами.

Солнце взошло. Больше её здесь ничто не держало.

***

— Мистрис Инор, а когда пересдача? — Студент смотрел на неё наивными синими глазами. Его белая мантия, так похожая на снег, навевала на Инор умиротворение, а тема беседы — холодное неудовольствие.

— Экзамена ещё не было, мире Авир, а вы уже спрашиваете о пересдаче? Как… дальновидно.

Иногда она хотела бросить всё и уехать в родную деревню, затерянную среди горных склонов Руннады. Пасти коз каждое утро, плескаться в быстрых ледяных речушках, собирать целебные синие травы, умытые утренней росой, хранить заветы предков и ни с кем, совсем ни с кем не разговаривать. Но она знала, что взвоет через декаду от скуки и одиночества.

— Мы слишком хорошо друг друга знаем, мистрис, — вздохнул студент. И Инор вынуждена была согласиться: даже слишком хорошо.

Сорей Авир ни разу не сдал экзамен, всегда приходил на пересдачу. Инор слышала, что он невероятно талантлив, когда дело касается сложных расчётов, но становится невыносимо рассеянным в естественных науках. Зачем в таком случае брать историю? Указ главы рода, будь он неладен. Иногда — очень часто — мистрис жалела, что ему с сестрой, умницей Сарией, не дали понимания истории поровну.

— Не пропустите экзамен, мире Авир. Там и узнаете.

Тот недовольно надулся, открыл было рот, наверняка чтобы возразить, но закрыл. Замялся, не уходя, но и не решаясь что-то сказать. Мистрис Инор кинула красноречивый взгляд на часы в конце коридора. Три минуты до начала лекции.

Коридор полнился студентами: алхимики громко обсуждали очередную практику, целители зорко выглядывали «подопытных», природники чахли над цветками в горшках и мелкой живностью. Студенты читали конспекты вслух, едва ли вникая в смысл, спорили друг с другом, миловались, насылали проклятия и благословения, бегали друг за другом, как ополоумевшие, и кричали. Но её и Сорея огибали по большой дуге — исключительно из-за плохой репутации строгой мистрис — и пытались как можно тише прошмыгнуть мимо.

— Мистрис Инор, скажите, — неуверенно заговорил Сорей Авир, и та пронзила его холодным взглядом. Он вздрогнул, сглотнул, но мужественно продолжил: — Скажите, что вы знаете о временных петлях?

Она вскинула брови. Этот вопрос сбил её с толку, отозвавшись внутри кратким уколом боли. Нила тоже интересовалась Временем, в своих изысканиях заходя за неписанные и нерушимые границы. И Веора — ещё не мистрис, ещё наивная, юная, как этот несносный студент, — верила, что однажды она добьётся своего. Как добивалась всю жизнь: знаний, денег, уважения, любви гордячки Веоры Инор.

Добивалась, чтобы потерять всё ради этих проклятых петель!

— Это миф, мире Авир, — проскрипела мистрис Инор, едва совладав с голосом. Ледяной доспех её Бога треснул над заполошно частящим сердцем, и этот треск отозвался похоронным боем в опустевшей голове. — Сказка для детей. А теперь простите, мне нужно идти.

Она отмахнулась от его возражений чарами немоты и зашагала по коридору, едва ли видя, как расступались перед ней студенты. Вместо голубых стен и магических огней академии она видела лукавые глаза, окаймлённые трогательно завитыми ресницами, три родинки на скуле и изогнутые в улыбке губы. Отблеск золота на запястье — брачная клятва, ставшая калёными цепями.

Доспех плакал тающим льдом, разбивался под ударами памяти, и его острые осколки вонзались в кровоточащее сердце. Веора взмолилась, привалившись к шершавой стене вмиг опустевшего коридора. Она не хотела помнить.

Но Великий не услышал её зов.

***

Родной холод обнимал укрытые синей мантией плечи, привычной лаской касался спины и висков. Холод убаюкивал. Мистрис Инор читала лекцию. Ровно, не понижая и не повышая тон — самое важное студенты должны выделить сами, и экзамены покажут, кому это удастся. А кому нет. Звук отражался от тёмных стен кабинета, наслаивая слова одно на другое и навевая сон.

Она чувствовала чужое внимание, горячее и липкое, жадное. Чей-то взгляд жёг скулу, оглаживал обнажённую шею и взрезал рёбра, пытаясь добраться до мерно бьющегося сердца. Чтобы забрать себе.

Она обводила взглядом сонную аудиторию, вглядываясь в каждое лицо — студенты вздрагивали и изображали бурную деятельность, — но не находила. Студенты отводили глаза, бледнели и были привычно покорны. И до отвращения пусты.

Чужой взгляд обжёг обнажившиеся запястья, и она вздрогнула, резко одёргивая ткань. Левое запястье опоясывал уродливый рубец, который оставил раскалённый металл Обещания. Клеймо на всю жизнь: недостойна. Боги не приняли её клятву, сказанную над Лунным алтарём Ниле.

Той, кому Веора оказалась не нужна.

Она поймала чужой взгляд. Тёмный, с яркими искрами безумия на дне зрачков. И с трудом вспомнила: Найна Калейна. Алхимия. Раньше Инор не могла как-то выделить её из вереницы остальных нерадивых студентов, посещающих лекции по истории. Но выделила сейчас. Напряжённые плечи, пятна на мантии, растрёпанные зелёные волосы, шрам на скуле. Взгляд.

Взгляд казался знакомым. Правильным. И одновременно был неприятным и совершенно неприемлемым. Мистрис Инор решила его игнорировать, но присмотреться к студентке при случае. Было в ней что-то… странное. Чуждое.

Инор очень слабо чувствовала, не замечая энергии мира, кроме дыхания своего Бога, и потому каждое предчувствие становилось для неё откровением. Маяком. Предупреждением.

Прозвенел колокол, и студенты, силясь держать глаза открытыми, потянулись к выходу из аудитории. Мистрис Инор не пыталась им что-либо говорить, останавливать и напоминать о скорых экзаменах. По своему опыту она знала: пытаться что-то донести до этих детей сейчас бесполезно. Они не услышат, поглощённые мыслями о долгожданном отдыхе, обеде или чём-то постороннем.

Пустой кабинет всегда напоминал мистрис Инор гулкую пещеру, и ни батальные картины на стенах, ни высокие окна не могли перебить это ощущение. Она выдохнула и начала собирать в стопку разбросанные по столу листы, исписанные её размашистым почерком. Остро запахло травами и — совсем немного — кровью. Она скривилась: не любила эти запахи, и, вернув лицу нейтральное выражение, обернулась. Найна Калейна стояла непозволительно близко, почти касаясь грудью её плеча, и смотрела. Молча. Так, как на Веору смотрели единожды в жизни, а на мистрис Инор не смотрели никогда.

— Вы что-то хотели, мири Калейна?

Та моргнула, словно очнувшись ото сна, и в её чертах мистрис увидела растерянность.

— Нет-нет, мистрис Инор, очень, гм, увлекательная лекция. — Калейна прикусила губу, застенчиво глядя из-под пушистых ресниц, и решилась: — Но да. Хотела. Хочу. Вы… — Инор уже поняла, что ничего хорошего не услышит, но не успела её остановить. — Вы мне очень нравитесь. Я хочу пригласить вас на свидание. Вот.

Родной холод мягкой лаской коснулся виска, успокаивая, и только благодаря ему Инор сдержала резкие слова. Девочка не была перед ней ни в чём виновата: едва ли она хотела влюбиться в «старую сухую» мистрис.

— Это неприемлемо, мири Калейна, — Инор постаралась смягчить свой ответ, но по сжатым в нить губам и полоснувшему стилетом взгляду поняла: не получилось, — найдите другой объект для приложения своих, — она замялась, не уверенная, что это слово тут уместно, — чувств. Можете идти.

Студентка склонила голову, и тени расчертили её лицо, сделав похожим на страшную маску. Острые плечи задрожали, а губы — алые-алые — капризно скривились. Она выдохнула:

— Я добьюсь своего, мис-трис-с Инор. Вы скажете мне «да».

— Нет, — Инор покачала головой, — забудьте об этом.

Калейна обожгла её тёмным отчаянным взглядом и выбежала из аудитории. Мистрис Инор сгорбилась и устало облокотилась о стол. Она знала, что поступает абсолютно верно, но стегнувший по лопаткам холод вселял в душу дурное предчувствие. Она что-то упустила, что-то важное. Что же?.. Запах трав сгустился, проник в мысли, отвлекая и дразня. И холод отступил.