Хурин Стойкий медленно поднялся с каменного «трона», на который много лет назад посадил его Темный Властелин. Ноги затекли и с трудом разгибались, тысячи несуществующих иголок впивались в онемевшие конечности, нещадно ноющую поясницу и ту часть тела, на которую потомок Хадора нашел себе столь изощренное приключение.
Надо сказать, что фантазия у Моргота была, очевидно, не слишком богата в смысле пыток и кар – чуть что, так сразу на скалу повыше. Хурину, можно сказать, даже повезло в некотором роде: он хотя бы сидел, и пусть каменное кресло было холодным и жестким, все равно такое времяпрепровождение казалось далеко не самым неприятным в сравнении с участью лорда Маэдроса, которого на этой самой скале попросту подвесили за руку. Промозглыми зимними вечерами, когда даже сам создатель холода предпочитал отсиживаться в компании потрескивающего камина и горячего глинтвейна, пленник развлекался тем, что часами наблюдал, как ветер раскачивает кисть руки эльфийского владыки, так и оставшуюся навеки болтаться в заклятом браслете на соседней вершине.
Рука лорда не была тронута тлением – очевидно, благодаря зачарованной цепи. Хурин на месте Моргота непременно вернул бы себе такую ценную и, без сомнения, полезную в хозяйстве вещь, как зачарованная цепь, но Темный Вала, видимо, был иного мнения на этот счет, и оставил кисть болтаться на скале для устрашения таких вот незадачливых индивидов, как упомянутый лорд и сам Хурин. А может быть, никто просто не мог взобраться по отвесной стене – с Мелькора сталось бы настолько увлечься при измышлении тюрьмы, из которой невозможен побег, чтобы сделать ее недостижимой заодно и для своих подданных. Возможно даже, что именно поэтому Враг не смог остановить легендарное спасение Маэдроса Фингоном, после которого на память об их незабываемой встрече Морготу осталась лишь кисть чужой руки и море собственных комплексов, в котором, по скромным прикидкам Хурина, Враг давно должен был захлебнуться. Хотя видеть захлебывающихся Валар адану пока не доводилось, но по его, опять же, весьма скромным предположениям, выглядеть это должно было весьма эпично, ведь благородные эльдар говорили, что Валар, что бы они ни делали, всегда выглядят эпично – даже если не делают ничего.
Расстояние не позволяло сказать наверняка, но Хурину казалось, что пальцы раскачиваемой ветром руки лорда сложены в несвойственном благородным и возвышенным эльфам неприличном жесте. Впрочем, Хурин и сам с готовностью продемонстрировал бы Морготу тот же жест, причем двумя руками, почитая это лучшим ответом на все его вопросы про Гондолин – но, увы, был скован заклятьем. Последнее не позволяло даже качнуть головой, чтобы стряхнуть противно ползущие за шиворот капли холодного дождя и отогнать птиц, упорно видевших в стойком адане статую со всеми вытекающими на него последствиями, или поднять руку, дабы прихлопнуть назойливых насекомых, облюбовавших его с таким завидным постоянством, будто Моргот в каждый свой визит добросовестно обмазывал тангородримского «гостя» медом, или хотя бы почесать их укусы, зудящие, казалось, стократ сильнее, чем дома, в Дор-ломине (хотя умудренный опытом Хурин полагал, что последняя проблема исходит не из страданий хроа, а из терзаний фэа, изнемогающей от невозможности почесать то, что чешется).
Так или иначе, пришло время оторвать охочую до приключений часть тела от почти приросшего к ней каменного кресла. Правда, потомок Хадора уже не был уверен, что рад этому.
Сейчас Хурин, полагавший себя стойким, начинал понимать, почему доблестный лорд Маэдрос не сразу пришел в себя после Морготова плена. Адан не знал, какие видения Враг посылал эльфийскому владыке, но сам он успел насмотреться такого, что вконец утратил надежду сохранить целостность и трезвость рассудка (честно говоря, быть трезвым после всего увиденного хотелось меньше всего).
Итак, когда Хурин поднялся с трона под издевательским взглядом Моргота, вернувшего пленнику способность двигаться и, что гораздо важнее, забравшего назад сомнительного удовольствия дар видеть его глазами и слышать его ушами, у стойкого потомка Хадора тряслись руки и сильно дергался глаз. И если дрожь он смог скрыть, с независимым видом сунув вспотевшие ладони в давно порванные карманы полуистлевшей куртки, то засунуть глаза было, увы, некуда. Хурин даже немного жалел, что один из пытавших его орков не исполнил угрозу натянуть глаза пленника на неизменно требующую приключений часть организма. Сидеть на глазах было бы, конечно, темно и неудобно – зато безопасно для здоровья фэа. Будь воля Хурина, он попросил бы сердобольного орка и уши ему натянуть туда же. Таких приключений отсиженная часть тела еще не видывала, но они казались куда лучше тех, которые Хурину приходилось лицезреть все эти годы.
Бывший владыка Дор-ломина догадливо почуял неладное еще в тот момент, когда Морвен назвала их дочь Скорбью. Хурин понимал, что непросто быть матерью-одиночкой, но девочка-то ни в чем не виновата – за что ж ее так?..
Разумеется, на том неприятности не закончились – глупо было бы надеяться, что Враг успокоится, прокляв Морвен проблемами с фантазией. Вскоре Хурин понял, что внуков теперь можно ждать только от дочки – Турин демонстрировал явные проблемы с ориентацией (а как еще можно было интерпретировать погоню за симпатичным обнаженным эльфом?). Хурин тогда подумал, что надо было меньше воевать и больше внимания уделять сыну – наверняка подобные отклонения появились из-за нехватки мужского воспитания! Впрочем, очень скоро потомок Хадора молил Эру, чтобы внуков у него не было вовсе, видя, в какие отношения друг с другом вступили его дети. Нет бы драться за конфеты, как нормальные брат с сестрой… Увы, у Эру, видимо, было очень много заявок на этот месяц, потому что Хуринову просьбу он исполнил с некоторым, мягко говоря, запозданием. В тот же вечер к пленнику заявился крайне злой и расстроенный Моргот и прочел длинную лекцию о том, какой он, Хурин, плохой отец – мол, его сын истыкал мечом одного из Мелькоровых драконов. В общем-то, это была единственная хорошая новость за все время, проведенное на вершине Тангородрима.
– Ну как, понравился киносеанс? – с довольным видом промурлыкал Моргот, глядя в дергающийся глаз Хурина.
Тот не знал, что такое киносеанс, зато со слов благородных эльфов помнил, что достойные атани не должны разговаривать со злобными исчадиями Тьмы (хоть со слугами ее, хоть с повелителями) иначе как в стремлении донести до них праведность и величие собственных целей. Но на это Хурин истратил все свое красноречие еще в начале плена, вследствие чего, по примеру доблестного лорда Маэдроса, оказался на скале. Потому адан, следуя примеру все того же доблестного лорда, гордо промолчал в ответ на очередной вопрос Врага, а потом, мгновение поразмыслив, еще и сымпровизировал, пренебрежительно плюнув Морготу в лицо. Правда, не доплюнул из-за разницы в росте, и не достигший цели плевок унесло ветром – зато на плечо самого Хурина уже привычно приземлился очередной «подарок» от пролетевшего над ними черного ворона. Адан не без обиды отметил, что на Моргота птицы никогда не гадили (видимо, боялись), хотя Хурин считал, что как раз на него-то стоило бы.
Изо все сил стараясь сохранять достоинство несмотря на все еще дергающийся глаз и свежий продукт птичьей жизнедеятельности, стекающий по покрытому теми же, только менее свежими продуктами рукаву, стойкий адан нетвердой походкой (попробуйте-ка просидеть без движения двадцать восемь лет!) спустился по каменным ступеням. Внизу дежурный орк сунул ему в руки замасленную брошюру на черном наречии и отрепетированно-звонко (явно тренировался перед зеркалом) провозгласил:
– Приходите еще!
У Хурина предательски задергался второй глаз.