Это было мое первое серьезное дело в отделе по борьбе с наркотиками. По меркам старших коллег, я считался молокососом, несносным мальчишкой, только-только получившим значок детектива. Стоит ли говорить, что меня подобный статус не устраивал и потому, в неполные двадцать шесть, преисполненный надежд и разрываемый амбициями, я стремился заслужить уважение сослуживцев и как можно скорее показать себя в деле. Ты предположишь: «Возможно, ты строил стратегию действий или скрупулёзно работал с уликами?» Извини, но разочарую. Нет, я делал всё, чтобы доказать старшим детективам, что их мнение обо мне более чем справедливо. Я бездумно и опрометчиво лез на рожон, не боясь и не думая о последствиях. И это стоило жизни моему напарнику.

Никогда не забуду тот день, когда Шпик — один из моих осведомителей с улицы — сообщил мне о намечающейся «дегустации». Чтобы ты понимал: поймать с поличным «пожирателей наркотической плоти», в рядах которых в связи с дороговизной «продукта» числились исключительно влиятельные и известные личности с самых верхов политики и шоу-бизнеса, было равносильно миллиону долларов, который бы ты случайно нашел у себя под подушкой. А миллионом, насколько бы это ни были большие деньги, делиться ни с кем не хотелось. И потому, вместо того, чтобы рассказать о наводке своему шефу, собрать отряд подготовленных бойцов и распланировать полномасштабную облаву, я, как ты уже, наверное, догадался, решил пойти туда, не привлекая посторонних людей. Взял с собой только напарника — уже немолодого полицейского и единственного человека, который не пытался учить меня жизни. За это я его и любил. Звали его Бадди. И философия Бадди состояла в следующем: «Пончики по утрам, пули по вечерам». И никак иначе.

В тот день, позвонив Бадди, я сказал: «Друг, пора получать пули!»

Это была глупая шутка. До того самого мгновения, пока пули не проделали в голове Бадди две сквозные дыры. Помню, как он упал на пол подобно мешку картошки, со странным глухим неживым стуком ударившись о дорогой паркет головой. Упал и уставился на меня единственным уцелевшим глазом. Вместо второго осталось кровавое месиво, из которого сочилась густая бордовая жижа.

Только тогда я понял, каким идиотом всё это время был. Понял и то, что смерть Бадди отныне на моей и только моей совести. И потому я продолжал смотреть в глаз напарника и как заведенный повторял просьбу о прощении.

В момент, когда моего старого друга расстреливали, я прятался за барной стойкой, правой рукой мертвой хваткой вцепившись в пистолет, а левой старательно зажимая сквозную рану в боку и пытаясь игнорировать пулевое ранение в плечо.

Он пытался прикрыть меня.

Спасти меня.

Лучше бы ты спасал себя, Бадди.

Но выжил я, а потому я не мог себе позволить отвести взгляда от человека, забравшего мою смерть. Было больно, но я заставлял себя, таким образом наказывая за глупую самоуверенность и детское упрямство, уложившее человека в могилу. Я ведь знал… Абсолютно точно знал, что все не может быть так просто. Знал, черт меня дери, но был слишком уверен в себе. В себе и в Бадди.

Смотри.

Смотри и запоминай, к чему могут привести необдуманные действия.

Самоуверенная сволочь.

Если бы «пожирателей плоти» можно было накрыть группой из двух человек, они бы не позволили себе дерзость собираться в роскошных клубах и казино, в самых дорогих ресторанах и гостиницах. Но они собирались. И их никто пальцем не трогал. Более того, за ними потом еще и прибирали, как будто ничего и не было. Полагаю, в этом и заключалась главная пикантность происходящего. Да, они покупали на человеческом наркорынке подростков, которых их хозяева с раннего детства накачивали всякой дрянью, превращая в ходячий наркотический рай для будущих покупателей. Да, эти бездушные толстосумы нарезали детей на тонкие ломтики, даже не удосужившись перед этим усыпить или хотя бы убить их. Они ели их мясо и ловили от этого наркотическое опьянение, на почве которого трахали свои «покупки», а потом, проголодавшись, снова ели, ловя приход за приходом. И все же, мне кажется, истинное наслаждение они получали от чувства абсолютной безнаказанности. Только подумай, ты убиваешь людей. Насилуешь. Ешь их. А затем приходит полиция и платочком вытирает твой испачкавшийся в чужой крови рот.

Вот как я представлял себе погрязший во взятках полицейский отдел.

И я, юный идеалист, мечтал положить этому конец.

Эдакий герой своего времени, способный изменить мир.

Конченный идиот.

Только не реши, что та необдуманная попытка задержания «пожирателей» и была самой большой ошибкой в моей жизни. Нет, самой большой ошибкой стало не убийство, а его отсутствие.

Там был мальчишка. На вид не больше шестнадцати. Худенький и беззащитный, он ждал своей участи. Яркие глаза василькового цвета, смуглая кожа, всклокоченные волосы непонятного оттенка и при всем при этом абсолютно невзрачная внешность. Я бы даже сказал, что он обладал феноменальной непривлекательностью. Но для «пожирателей» внешние данные еды значения и не имели. Главное, чтобы он был вкусным. А он, таковым, судя по всему, и являлся. По крайней мере, когда я ворвался в помещение, где проходила встреча, трое мужчин с упоением облизывали подростка и бились в экстазе от лютой дозы наркоты, которую в себе содержал этот невинный мальчик.

Так вот, это хрупкое и на первый взгляд беззащитное создание, облаченное в короткие шортики и рваную безрукавку, казалось типичной жертвой. Его должны были есть и насиловать неделями. И он смиренно ждал этого, как и любой другой правильно запрограммированный «деликатес». Точнее, должен был ждать. Детям, которых превращали в блюда для утонченных дегустаторов, ломали психику. Внедряли в их маленькие головки мысль о том, что быть съеденным — это особая миссия, которою доверить можно далеко не каждому.

И они шли на все это.

Добровольно.

Веря, что тем самым как минимум спасут мир.

И им воздастся.

И возродятся они в месте куда более прекрасном, чем наш умирающий город.

Но не Он.

Он был другим.

Он делал вид.

Я бы никогда не усомнился в искренности столь хрупкого и беззащитного создания, если бы этот ребенок под шумок перестрелки между мной, Бадди и «пожирателями», не ускользнул из комнаты, в которой проходила вся эта вакханалия. Но он не убежал, как перепуганный зверек, который при любой возможности забивается в самый угол и надеется, что его не тронут. Не остался и с хозяевами, движимый болезненной преданностью им. Нет. Он нашел дробовик. И вернулся. Убрал охрану, с которой мы перекидывались пулями, не задумываясь пустив дробь им в спины. Затем поднял пистолеты охранников и безжалостно расстрелял всех присутствующих в комнате. И «пожирателей», и «деликатесы». А после… Он застрелил Бадди.

— Эй, старик, — никогда не забуду эту улыбку. — Ты испортил мое представление. Тебе не стыдно?

— Мы же… — хрипел я, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание от потери крови, которая сочилась из пулевых ранений. — Мы же спасли тебя.

— Это тебе так кажется, — фыркнул мальчишка, присаживаясь передо мной на корточки и играясь с пистолетом Бадди. — Я бы и сам освободился, — сообщил он, демонстрируя браслет кожаного наручника, что все еще сковывал его правое запястье. Второй браслет был расстегнут, из замка торчал маленький ключик.

— Но я собирался сделать это в самый подходящий момент, когда бы они были наиболее уязвимы. Я хотел заглянуть каждому из них в глаза, прежде чем убить их. И нет, они бы не отделались парой пуль в их чертовы черепушки. Но нагрянули вы и всё испортили! Все мои планы коту под хвост! — возмущенно всплеснул он руками. — Из-за вас придется начинать всё с начала!

— Что «всё»? — тихо пробормотал я в полубреду.

— Снова попадать в лапы торговцам, и это лишь если повезет и меня не узнают. Снова «улучшать» свой вкус, чтобы кто-то действительно стоящий обратил на меня внимание. Хотя, найдется ли кто-то круче него? — указал мальчишка дулом пистолета на пухлого лысеющего мужчину, что лежал в паре метров от меня с разорванной челюстью. Не сразу я признал в нем мэра Хэллбдэнкфурта — нашего славного грязного города. На голове высокочтимой персоны все еще красовалась корона из небольших косточек, сделанная, видимо, из останков его предыдущих жертв.

— Разве ты не понимаешь, что бес… кха-кха… бессмысленно убивать их, — почти прошептал я.

— Почему это? — искренне удивился мальчишка.

— Потому что, сколько бы ты их ни убивал, на их место придут другие. И они будут так же есть и насиловать подобных тебе! Здесь необходим закон. Только он сможет защитить тебя. Местью же делу не поможешь…

— Но мне не нужна защита, — нахмурился парень. — И мне плевать кто, когда и кого будет есть. Разве ты не понимаешь, я здесь не ради того, чтобы мстить кому-либо.

— Но тогда… Зачем?

— Просто богатых убивать интереснее, — сказал он мне тогда с таким тоном, будто его слова — единственная истина в этом погрязшем во лжи мире. — Скажу больше, — продолжал он, — я ничем не лучше их. Нет, я даже хуже. Они убивают, чтобы получить удовольствие. Для меня же убийство — своего рода успокоительное. Лишь ощущая, как из другого человека уходит жизнь, я чувствую живым себя.

Его слова тогда казались мне лишь бредом, что мерещился мне из-за боли и кровопотери. Нет, он не мог говорить все это с таким воодушевлением. Этого просто не могло быть.

— Я бы убил и тебя, — продолжал он со вздохом, — но не буду. Ты симпатичный старик. К тому же, я и без твоей смерти чувствую себя более чем умиротворенно.

— Ты сумасшедший, — не сдержавшись, прохрипел я.

— А ты? Ты не сумасшедший?

В тот день моей главной ошибкой было то, что я не убил его. У меня в руке был пистолет. Мой палец лежал на курке. Я мог бы его застрелить. Но я не сделал этого, завороженный его безумием. А он не убил меня. И, пожалуй, теперь тоже порой жалеет об этом.

В тот день я впервые повстречал Вольфганга Кёнига, который в последствии взял себе кличку Корнблум и стал самой влиятельной персоной на человеческом наркотрафике.

Это было как будто вчера.

Семь лет назад.