Примечание
Чуть додуманная сцена из эпилога "Времени ворона"
Разумовскому страшно открывать глаза. Он боится, что все будет как прежде: рыжая тюремная роба, камера, лекарства, а все, что он видел — только галлюцинации, приход от каких-то препаратов. Или не будет. Он опять откроет глаза в том залитом кровью мире и этот странный разговор с той… сущностью повторится. Все опять повторится. Убийства, безумие, битва… Или не будет совсем ничего. Говорят, после смерти ведь нет ничего, только темнота.
Он несмело приоткрывает правый глаз. Вокруг определенно что-то есть. Ему страшно. С детства так не было. Когда ты боишься всего. Иррационально. Темноты, чудовищ под кроватью, Бабы-яги…
Что-то обретает ясность. Камень. Сводчатый потолок. Свет из узкого зарешеченного окна. Тюрьма?
Он лежит на полу. На одеяле. Нар нет. Соседей нет. Он видел две тюрьмы: российскую и итальянскую .Ни на одну из них это место не похоже. Совершенно не похоже.
Одеяло тонкое, через него просачивается холод каменных плит пола. Под головой, однако, есть подушка. Кто-то о нем. забоится? После всего того, что он сделал? Кто? Зачем? Единственного, кто о нем действительно заботился, он позволил своей второй личности убить. Разрешил. Не смог остановить. Он тряпка, в самом деле тряпка.
" Соберись», — командует Разумовский сам себе. Хотя он чувствует себя не вправе, но так сильно хочет жить! Так страшно умереть. Это еще один иррациональный страх. Ему надо встать и понять, что происходит, где он и по какой причине. Если это очередная психушка — он должен сбежать. Сам не знает зачем. Просто должен. Что с ним произошло? Это был жуткий сон или кошмар наяву?
Тело не очень хорошо слушается, в голове шумит, свет режет глаза. И все же он подбирается, встает, осматривается.
Тут в самом деле кроме него и лежащей прямо на каменном полу постели нет ничего и никого. Ему никто не ответит, где он, не объяснит, что произошло. Что ж, Серегей Разумовский должен сам о себе позаботиться. Больше теперь некому. Он сам об этом… позаботился.
Опознать помещение невозможно. Такие сводчатые потолки могут быть где угодно. Даже сложно хотя бы предположить где он географически. Ничего не понятно. Его… похитили? Зачем? Ради денег? Ради мести? Ради чего?
Помещение не большое, потолок довольно высокий. Дверь…
… дверь приоткрывается. В соседнем помещении — коридоре? — свет куда ярче того, что падает из окна. Разумовский прикрывается от этой слепящей яркости рукой.
В дверях темный силуэт. Кто-то высокий, ростом как… как… как…
Разумовскому надо собраться, сейчас не время вспоминать. Ему надо выяснить, что происходит, придумать, как сбежать и куда. Кто-то в дверях сутулится, Олег ведь был не таким, совсем не таким. Он даже в школе не сутулился. А может хотел казаться выше с рано вытянувшимся Разумовским.
" Кто здесь?» — на ответ можно не надеяться, но это заставит пришедшего задержаться и можно будет хотя бы немного рассмотреть его.
Разумовский щурится, чтоб разглядеть хоть что-то. Кто в этот раз? Русские? Итальянцы? Американцы? Сирийцы? Свет режет глаза, не видно ничего толком.
Под ноги летит поднос. Разумовский едва успевает отступить полшага назад. Вода с этикеткой и хлеб в упаковке. Если повезет, то он узнает по этому, где находится, как минимум в какой стране. И все же надо рискнуть, попытаться. Разумовский помнит правила выживания для похищенных. Олег когда-то заставил… Фразы в памяти и всплывают его голосом: " Необходимо установить с похитителями общий психологический контакт. Тебя должны воспринимать как человека, а не как нечто обезличенное. Не показывай, что паникуешь…»
Разумовский именно что в панике. Самой настоящей. Той, которую надо категорически прервать и взять под контроль. Через два моргания у него это получается. Он почти смело поднимает взгляд.
" Где я? Прошу скажите мне…» — звучит не так твердо, как надо бы. Возможно,его ударят. Террористы не любят говорить. Похитители тоже могут не захотеть общаться. Ведь он нужен не из-за денег, кажется…
Человек в дверях не говорит в ответ ничего, делает шаг внутрь, берется за ручку открывающейся внутрь камеры двери.
Разумовскому кажется, что мир рухнул, потом собрался по кусочками…
«Олег?» — это же не галлюцинация и не то самое невероятное сходство? Это не может, не должно быть оно.Или это чувство вины, терзавшее все эти месяцы, приняло такую вот форму? Разумовский не понимает. Пусть это будет по-настоящему, пожалуйста?
«Но как ты?..» — в ответ сердитый взгляд и хлопок двери.
… мир опять рухнул.
«Олег. Олег, прости меня… Прости…» — Сережа, опять Сережа, не Сергей Разумовский, не Гражданин, не Птица, просто Сережа сползает на пол у двери. Слезы приходят сами.
Эта истерика надолго. Он сам пытается себя успокоить, напевает сквозь слезы.
<i> Олег всегда был как-то крепче и куда менее чувствителен к чужим нападкам. Сережа был куда слабее, чем хотел казаться. Это днем он мог быть наглым спорщиком. Ночами его трясло из-за пережитых днем издевательств, споров, нервного напряжения. Это нельзя было контролировать. Зубы просто сами собой начинали стучать, тело напрягалось, воздуха не хватало. Обычно такие приступы оканчивались очередной руганью и недовольством. Недовольны была воспитательница, которой надо было тащить Разумовского с каким-то непонятным приступом — не помер бы тут среди ночи, объяснительные замучаешься писать — в медкабинет, а ругалась разбуженная среди ночи дежурная медсестра, которая считала Разумовского симулянтом.
Олег был единственным, кто. понимал. Когда было слышно эти сдавленные судорожные попытки вдохнуть, то он выбирался из своей постели и шлепал босыми ногами к кровати Сережи. Обхватывал вместе с одеялом и напевал. Нет, пел Волков не очень-то хорошо.Тихо, едва слышно, шепотом, не всегда попадая в мелодию. Арию. Напевал одну из своих любимых баллад.
Это помогало. Сережу отпускало. Он засыпал под этот тихий шепот-пение, подпевал сам… Это всегда помогало, было лучше всех лекарств. </i>
Сейчас Разумовский дошел почти до той грани, когда в подростковом возрасте его трясло, и он начинал задыхаться. Надо было собраться. Сквозь слезы. Он же Сергей Разумовский. Он достиг того, о чем многие и мечтать не смели. Он творил такое, от чего волосы вставали дыбом, а он смог. Значит и сейчас он должен смочь.
" От... края до... края... небо в ог... огне сгорает..." - он пытался. Слова приходили в голову сами собой. Вместе с еще одним правилом выживания для похищенных: "Займи голову.Решай задачи, читай стихи..."*
Это в самом деле помогало. Отвлекало. На втором куплете Сережа понял, что поет не один. Хриплый,тихий, сипящий голос из-за двери вторил ему, как он вторил голосу Олега в юности.
От края до края небо в огне сгорает
И в нём исчезают все надежды и мечты,
Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает,
Смахнёт твои слезы, и во сне смеёшься ты.
3асыпай на руках у меня, засыпай,
Засыпай под пенье дождя,
Далеко, там где неба кончается край,
Ты найдёшь потерянный рай.
Во сне хитрый демон
Может пройти сквозь стены,
Дыханье у спящих он умеет похищать.
Бояться не надо, душа моя будет рядом
Твои сновиденья до рассвета охранять.
3асыпай на руках у меня, засыпай,
Засыпай под пенье дождя,
Далеко, там где неба кончается край,
Ты найдёшь потерянный рай.
Подставлю ладони, их болью своей наполни,
Наполни печалью, страхом гулкой темноты.
И ты не узнаешь, как небо в огне сгорает,
И жизнь разбивает все надежды и мечты.
3асыпай на руках у меня, засыпай,
Засыпай под пенье дождя,
Далеко, там где неба кончается край,
Ты найдёшь потерянный рай.
В мире снов, в мире снов.
В мире снов, в мире снов.
В мире снов, в мире снов.
Все надежды и мечты.